Внезапно Бонапарт спросил:
- Кстати, ты разузнал об англичанине?
- Я как раз собираюсь вам о нем рассказать, генерал.
- Он все еще во Франции?
- Да, и одно время я даже опасался, что он останется здесь до того дня, когда труба Страшного суда заиграет зорю в Иосафатовой долине.
- Что ж, ты его тоже чуть не убил?
- О нет! Только не я! Мы с ним закадычные друзья, генерал! Он превосходный человек и при этом такой оригинал, что я попрошу вас проявить к нему капельку благосклонности.
- Черт! К англичанину?!
Бонапарт покачал головой:
- Не люблю я англичан!
- Я понимаю, вы не любите этот народ, но отдельные лица…
- Ну так что же стряслось с твоим другом?
- Его судили, вынесли ему приговор и казнили.
- Что ты плетешь, черт подери!
- Чистую правду, генерал.
- Как! Его судили, вынесли приговор и гильотинировали?
- О, не совсем так. Судить-то его судили, приговорить - приговорили, но не гильотинировали. Если бы его гильотинировали, он чувствовал бы себя еще хуже.
- Что за чушь ты городишь! Какой трибунал его судил и вынес приговор?
- Трибунал Соратников Иегу.
- Что это еще за Соратники Иегу?
- Как! Вы уже позабыли о нашем друге Моргане, о человеке в маске, что принес виноторговцу его двести луидоров?
- Нет, - возразил Бонапарт, - я его не забыл. Бурьенн, ведь я тебе рассказывал о безумной смелости этого проходимца?
- Да, генерал, - отвечал Бурьенн, - и я еще заметил, что на вашем месте я дознался бы, кто это такой.
- О, генерал узнал бы это, если бы сам не помешал мне; я уже готов был схватить молодчика за горло и сорвать с него маску, когда генерал бросил мне хорошо знакомым вам тоном: "Ролан, сиди смирно!"
- Да вернись ты к своему англичанину, болтун! - прервал его Бонапарт. - Этот Морган его убил, что ли?
- Нет, не он… а его сообщники.
- Но ты только что говорил о трибунале, о приговоре.
- Ах, генерал, вы все такой же! - заметил Ролан, позволяя себе маленькую фамильярность, вынесенную из военного училища. - Вы хотите узнать, а сами не даете рта раскрыть!
- Стань членом Совета пятисот, и будешь болтать в свое удовольствие.
- Вот еще! В Совете пятисот у меня будет четыреста девяносто девять коллег, им как и мне, захочется говорить, и они будут перебивать меня на каждом шагу. Уж лучше вы меня перебивайте, чем какой-нибудь адвокатишка!
- Да расскажешь ли ты, наконец?
- Охотно. Представьте себе, генерал, в окрестностях Бурка есть картезианский монастырь…
- Сейонский монастырь - я знаю.
- Как! Вы знаете этот монастырь? - удивился Ролан.
- Да ведь генерал знает все на свете! - заметил Бурьенн.
- Ну что же, в твоем монастыре еще есть монахи?
- Нет, теперь там бродят одни привидения.
- Уж не хочешь ли ты мне рассказать историю о привидениях?
- Да еще какую!
- Черт возьми! Бурьенн знает, что я обожаю такие истории. Говори.
- Так вот, к моей матушке пришли крестьяне и рассказали, что в монастыре появляются призраки. Разумеется, мы решили разузнать, в чем дело; и сэр Джон, и я, или, вернее, я, а затем сэр Джон, провели там ночь.
- Где же это?
- В картезианском монастыре.
Бонапарт незаметно сделал большим пальцем знак креста, - эту привычку он приобрел еще на Корсике и сохранил ее до конца дней.
- Вот как! И ты видел привидения? - спросил он.
- Да, одно привидение я видел.
- И как ты с ним обошелся?
- Я выстрелил в него.
- А потом?
- А потом оно как ни в чем не бывало двинулось дальше.
- И ты признал себя побежденным?
- Это я-то? Как будто вы не знаете меня? Я стал его преследовать и снова в него выстрелил. Но оно лучше меня ориентировалось в полуразрушенном монастыре и ускользнуло.
- Черт!
- На другой день была очередь сэра Джона, нашего англичанина.
- И он видел твое привидение?
- Он видел кое-что почище: видел двенадцать монахов; они вошли в церковь и судили его за то, что он захотел проникнуть в их секреты; они приговорили его к смерти и закололи кинжалом.
- И он не защищался?
- Как лев! Он убил двоих!
- И он умер?
- Нет, но ему крепко досталось. Все же я надеюсь, что он выкарабкается. Представьте себе, генерал, его нашли на обочине дороги и отнесли к моей матери; у него в груди торчал кинжал, как жердь в винограднике.
- А! Да ты, я вижу, рассказываешь мне сказки про судилище святой Феме! Только и всего!
- А на лезвии кинжала, чтобы знали, кем нанесен удар, была надпись: "Соратники Иегу".
- Хватит тебе! Разве что-нибудь подобное может происходить во Франции, в последний год восемнадцатого века? Я понимаю, еще в Германии, в средние века, во времена Отгонов и Генрихов!
- По-вашему, этого не может быть, генерал? А вот посмотрите кинжал. Как он вам понравится? Не правда ли, симпатичный?
И молодой человек вынул из-под полы одежды кинжал, лезвие и гарда которого были выкованы из одного куска железа.
Гарда, или скорее рукоятка, имела форму креста; на лезвии были вырезаны слова: "Соратники Иегу".
Бонапарт внимательно рассмотрел кинжал.
- И ты говоришь, они вонзили эту игрушку в грудь твоему англичанину?
- По самую рукоятку.
- И он не умер?
- Пока еще нет.
- Ты слышал, Бурьенн?
- С величайшим интересом!
- Напомни мне об этом, Ролан!
- Когда, генерал?
- Когда… когда я стану хозяином. Пойди поздоровайся с Жозефиной. Идем, Бурьенн, ты будешь обедать с нами. Смотрите не болтайте, - у меня обедает Моро. А кинжал я оставлю у себя как диковинку.
Бонапарт вышел первым, вслед за ним Ролан, за которым следовал Бурьенн.
На лестнице генерал повстречался с ординарцем, посланным к Гойе.
- Ну, что? - спросил он.
- Вот ответ президента.
- Дайте.
Бонапарт распечатал письмо и прочитал:
"Президент Гойе почитает для себя счастьем предложение генерала Бонапарта. Послезавтра, 18 брюмера, он ждет его к обеду вместе с его прелестной супругой и с любым из его адъютантов.
Мы сядем за стол в пять часов.
Если время не подходит генералу Бонапарту, мы просим его сообщить удобный для него час.
16 брюмера, год VII.
Президент Гойе".
С тонкой, непередаваемой усмешкой Бонапарт спрятал письмо в карман. Потом он повернулся к Ролану.
- Ты знаешь президента Гойе? - спросил он.
- Нет, генерал, - ответил Ролан.
- Вот увидишь, какой это славный человек!
Это было сказано ни с чем не сравнимым тоном, столь же загадочным, как и его усмешка.
XX
СОТРАПЕЗНИКИ ГЕНЕРАЛА БОНАПАРТА
Жозефине было тридцать четыре года. Несмотря на свой возраст, а может быть, благодаря этому прелестному возрасту, когда женщина как бы с некой высоты взирает и на минувшую молодость и на приближающуюся старость, она была в полном расцвете красоты, обладала несравненной грацией и неотразимым обаянием.
Опрометчивое признание Жюно вызвало у Бонапарта, при возвращении в Париж, некоторое охлаждение к Жозефине, но не прошло и трех дней, как эта волшебница снова покорила победителя в битвах при Риволи и у пирамид.
Она царила в гостиной, радушно принимая гостей, когда вошел Ролан.
Как настоящая креолка, Жозефина была неспособна сдерживать свои чувства и при виде Ролана вскрикнула от радости и протянула ему руку; она знала, как глубоко он предан ее мужу и как велика безумная храбрость молодого человека, и не сомневалась, что, будь у него двадцать жизней, он отдал бы их все за генерала Бонапарта.
Ролан поспешно взял протянутую ему руку и почтительно поцеловал ее.
Жозефина еще на Мартинике знала мать Ролана. Всякий раз, встречаясь с ним, она вспоминала его деда с материнской стороны, г-на де ла Клемансьера, в чьем саду ей случалось в детские годы срывать незнакомые нам, обитателям холодных стран, чудесные плоды.
Для разговора сейчас же нашлась тема: Жозефина с нежностью в голосе осведомилась о здоровье г-жи де Монтревель, ее дочери и юного Эдуара.
- Дорогой Ролан, - сказала она после этого, - сейчас я принадлежу не себе, но моим гостям, подождите сегодня вечером, пока все разойдутся, или же завтра постарайтесь остаться со мной наедине. Мне нужно поговорить с вами о нем (она указала глазами на Бонапарта) и хочется рассказать вам тысячу вещей.
Тут она вздохнула и сжала руку молодому человеку.
- Что бы ни случилось, - спросила она, - ведь вы не покинете его?
- Что бы ни случилось? О чем вы? - удивился Ролан.
- Я знаю, о чем говорю, - добавила Жозефина, - и уверена, что, если вы побеседуете десять минут с Бонапартом, вы меня поймете. А сейчас наблюдайте, слушайте и молчите!
Ролан отвесил поклон и отошел в сторону, решив по совету Жозефины ограничиться ролью наблюдателя.
И в самом деле, наблюдать было что.
В гостиной образовалось три кружка.
Центром первого была г-жа Бонапарт, единственная женщина в гостиной. Впрочем, состав кружка то и дело менялся: одни приходили, другие уходили.
Второй кружок собрался вокруг Тальма́, там были Арно, Парсеваль-Гранмезон, Монж, Бертоле и еще несколько членов Института.