Теперь крайне важно было узнавать о каждом изменении в плане, которое могло возникнуть в ходе боев.
И как раз в это время связь с "Альфой", с "Р-35" прервалась снова.
...Миновали тяжкие бои под Харьковом. С задержкой, но немецкое командование начало наступление на Сталинград и на Северный Кавказ.
- Как же быть с "Альфой"? - спрашивал Васильев.
Он понимал рискованность посылки еще одной телеграммы, но предлагал Алферову подумать о засылке в Германию радиста для "Альфы".
- В свое время предлагалось сообщить ей адрес резервного радиста и пароль к нему, - ответил Алферов. Тогда эту мысль почему-то отклонили. Это была первая ошибка. Второй ошибкой я по-прежнему считаю телеграмму в Брюссель. Связывать различные группы, давать в телеграмме адрес - значит минимум утроить опасность для разведчика. Согласен - положение было исключительное.
- Но не стоит делать третьей ошибки. Если посылать радиста, то ему придется снова назвать подлинное имя "Альфы" и ее адрес. А если радист будет схвачен гестапо?
- Все это ясно, - с досадой отвечал Васильев. - Но разве есть другой выход?
- Я считаю, что надо выждать, - твердо отвечал Алферов. - Может быть, группа наладит связь без нашей помощи. Надо выждать. Тем более что меня тревожат последние телеграммы "Гелы"..
- Связь нужна как воздух, - возражал Васильев. - Без конца выжидать мы не имеем права. И давай без паники.
Алферов и не думал паниковать. Но в последние дни случилось такое, что он не находил себе места. На сердце легли камнем тяжелые подозрения. Они не давали покоя.
"Встречная колонна грузовиков наконец протащилась мимо. Шофер пошел на обгон попутных. Бьющий в кабину воздух стал упругим и холодным. Белые столбика шоссейного ограждения, высвеченные синим, призрачным светом подфарников, замельтешили вдоль обочины из ничего возникая и в ничто уносясь
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Хабекер за восемь часов допроса так и не открыл их карт. Ходил вокруг да около.
Расспрашивал о работе в "Берлинер-тагеблатт", ни за границей, о знакомых по Варшаве и Праге.
- фрейлейн Штраух, - сказал он в самом начале, - я хочу, чтобы вы рассматривали арест как желание государства оградить вас от очень больших неприятностей. Лично я не сомневаюсь в вашей лояльности, больше того, - в вашей преданности нации. Вы же чистокровная немка! И отзывы, которые я собрал, говорят в вашу пользу. Значит, вы можете и должны помочь мне.
- В чем, господин следователь? - спросила она.
- В установлении истины, - сказал Хабекер. - Я хочу понять, как и почему один из предателей узнал ваше имя и почему он называет вас своей помощницей.
- Я могу узнать, кто это?
- Конечно, - сказал Хабекер. - Это некий лейтенант ВВС Генрих Лаубе. Между прочим, внук адмирала фон Шенка... Вы его знаете?
- Адмирала фон Шенка?
- Нет, его внука.
- Слышу его фамилию впервые. У меня нет столь аристократических знакомых.
- А этого человека вы никогда не видели?
Следователь достал из стола фотографию мужчины
лет тридцати пяти. Фотографию явно любительскую, размером девять на двенадцать. Лицо мужчины, закуривающего сигарету, снято крупно, в трехчетвертном повороте. Высокий, чистый лоб, зачесанные назад вьющиеся волосы, крепкие зубы, запавшие при втягивании дыма щеки. Лицо интеллигентного человека. И руки, прикрывающие огонек спички, - узкие, с длинными пальцами.
- Это и есть Генрих Лаубе? - спросила она, открыто поглядев на следователя.
- Вы никогда не видели этого человека? - повторил свой вопрос Хабекер.
- Никогда, - решительно сказала она.
Хабекер неторопливо спрятал фотографию в стал.
- Странно. - протянул он. - Очень странно!
- Господин следователь, - сказала она. - Если какой-то предатель, как вы выразились, назвал меня сообщницей, он должен был привести факты, подтверждающие чудовищное обвинение! Приведите эти факты мне. Я их без труда опровергну.
Хабекер провел рукой по серым волосам.
- Видите ли, фрейлейн Штраух, - задумчиво сказал он, - мы тоже не сомневаемся, что Лаубе лжет... Но мы хотели бы узнать, откуда ему стало известно ваше имя и главное, ваш адрес.
- Мой адрес?
- В том-то и дело. На допросе он назвал ваш адрес. Согласитесь, что адрес совершенно незнакомого человек никто не назовет.
Уверяю вас, господин следователь, что я совершенно не знаю этого Лаубе! - сказала она, стараясь понять, к чему клонит Хабекер. Они смотрели в глаза друг другу. Хабекер - почти сочувственно, вроде бы озадаченны! искренностью и спокойствием арестованной, она - с деланой озабоченностью, внутренне успокаиваясь, ибо казалось, что следователь находится на ложном пути: она действительно не знала внука адмирала фон Шенка, ни когда не видела его. Да и Генриху Лаубе вряд ли известен ее адрес. Только в одном случае Лаубе мог узнать то - если через него пытались установить связь. Но почему в таком случае Лаубе не встретился с нею? невероятно, чтобы он узнал имя и адрес в день ареста когда уже не оставалось ни часа времени. Полностью исключено! Следователь лжет.
- Видите ли, фрейлейн Штраух, - медленно, по-дружески сказал Хабекер, - остается предположить только одно...
- Что именно, господин следователь?
- Именно то, что Лаубе кто-то назвал ваше имя и ваш адрес.
- У нас нет общих знакомых!
- Как знать, фрейлейн Штраух! Часто мы оказываемся знакомы людям, о которых не имеем никакого представления... Но человек, назвавший Лаубе ваше имя, знает вас бесспорно очень хорошо. Так хорошо, что осведомлен о вашем местожительстве.
Она улыбнулась:
- Лаубе дал тот адрес, по которому меня арестовали?
Хабекер не позволил поймать себя.
- Нет, - сказал он. - Конечно, нет. Вы же переехали только вчера. Он назвал ваш прежний адрес.
- Почему же меня не арестовали раньше? - спросила она. - Вы противоречите себе, господин следователь. Вы следили за мной? А говорите, что не сомневаетесь во лжи Лаубе.
Хабекер развел руками:
- Нам пришлось наводить справки. Без этого нельзя. Гестапо не благотворительное учреждение, фрейлейн.
- Да, конечно.
- Ну вот видите!
Она понимала: следователь поставил себе целью заставить ее говорить. О чем угодно, но говорить. То есть признать, что у гестапо имеется право арестовать ее и допрашивать. Однако она не хотела ни осложнять отношений с этим серым чиновником, ни демонстрировать возмущение: истинно немецкая женщина не станет возмущаться действиями гестапо и тем более оспаривать право этой "почтенной" организации. Истинно немецкая женщина будет взволнованна, огорчена, она постарается развеять сомнения, постарается помочь...
- Все же я не поняла, чем могу быть полезна, - сказала она. - И потом.- Арест моего мужа... Если назвали мое имя, то при чем тут мой муж?
- Ваш жених, фрейлейн, - поправил Хабекер. - Господин Гауф ваш жених, а не муж.
- Мы подали заявление о вступлении в брак и завтра собирались отпраздновать свадьбу. Мы сняли квартиру для совместной жизни.
- Но брак еще не оформлен... Впрочем, пожалуйста,! могу назвать господина Гауфа вашим мужем... Его арестовали из тех же соображений, что и вас, фрейлейн. Чтобы избавить or неприятностей.
- Вы полагаете, может быть, что-либо более неприятное, чем арест?
- Я не думаю. Я это знаю, фрейлейн.
- В таком случае, может быть, вы объясните мне?
- Конечно!
Хабекер пощелкал суставом пальца.
- Представьте себе, фрейлейн Штраух, - сказал он, что в один прекрасный день вам позвонил бы некто кто хорошо знает ваше прошлое. Ваше интимное прошлое. И этот некто пригрозил бы, что расскажет господину Гауфу кое-что, о чем вы предпочли бы умолчать. А в награду за молчание потребовал бы от вас некоторых услуг.
- Мой муж знает о моем прошлом. О моем "интимном прошлом?", как вы выразились, господин следовать. Я ничего не скрывала. Мне нечего бояться.
- Например, вашей связи с доктором Хубертом - Хабекер вперил в нее острые глаза.
Господи, неужели они подозревают, что бедняга Хуберт хоть какой-то мере?...
- Муж знает о докторе Хуберте, - тихо сказала она. Это был очень несчастный и одинокий человек господин следователь. И тяжело больной человек.
- Это не помешало ему влюбиться в вас, фрейлейн! Ведь он любил вас? Чем иначе...
- Да, доктор Хуберт любил меня, - не дав следователю договорить, сказала она. - Но это была не та любовь, о которой вы подумали. Повторяю, доктор Хуберт был очень болен. Он... Одним словом, он не мог бы жениться, господин следователь.
- Вы хотите сказать?..
- Я выразилась достаточно ясно.
- Хм!.. И вы полагаете, что я поверю, будто доктор Хуберт оставил все свое состояние совершенно чужому человеку?
- Поверьте... Впрочем, я не была ему чужой. Он относился ко мне, как к дочери.
- Так, так, - сказал Хабекер. - А у него было много знакомых, у Хуберта? Я имею в виду не немцев и не швейцарцев. Вы не замечали среди окружавших его людей никого из подданных других стран?
Она охотно пошла навстречу желанию следователя:
- У Хуберта было много знакомых. Чехи, англичане, румыны... Он вел какие-то дела.
- Вы не интересовались, какие именно?
- Нет. Не интересовалась. При мне доктор Хуберт деловые разговоры не вел.
- О чем же он беседовал с вами?
- О, обо всем... О жизни, об искусстве, о политике.
- О политике?
- Да. Он ведь знал, что я журналистка и интересуюсь вопросами политики.
- Он читал ваши статьи?
- Да. Мы говорили о них.
- В ваших статьях высказывались идеи национал социализма.