- Ну что такое две с половиной тысячи франков! - усмехнулся он. - Это же всего три тысячи злотых. Для такой страны, как Англия, это ничто! Но вообще-то это приличная сумма, которой, видимо, хватит, чтобы вы могли выступать в здешнем обществе, совершать нужные поездки и все такое прочее. На вашем месте, Эрвин, я бы согласился. Видите, я тоже откровенен!
Больц помялся.
- Да, конечно - протянул он. - Однако, несмотря на названные суммы, денежный вопрос остается открытым. Ведь все зависит от того, какие сведения получат эти люди.
- Само собой разумеется! Вам предстоит подумать, что бы вы могли им предоставить...
Быстро, исподлобья взглянув на уныло уставившегося в чашку Больца, Топпенау скороговоркой продолжил:
- Предположим, вы согласились. И предположим, что сэр Бредлей будет думать, что за вашей спиной в Варшаве стоит еще кто-то... Но ведь то, что знаем мы в посольстве, эти люди знают из здешнего английского посольства! Во всяком случае, на девяносто процентов!
Больц поднял голову.
- Конечно. Но, как я понял, речь идет об остающихся десяти процентах, Эрих...
- Разве что так... - сказал Топпенау. - Разве что так!
Коньяк и кофе были допиты. Часы в углу пробили половину одиннадцатого.
- Уже поздно, - сказал он, отходя к окну. - Завтра утром я должен быть у посла...
- Мне было крайне важно знать ваше мнение, поднимаясь, сказал Больц. - Все остается между нами.
- Я очень благодарен вам за поддержку, Эрих. Спасибо. Я говорю от чистого сердца.
Отодвинув портьеру и глядя на улицу, Топпенау сказал:
- Знаете, не торопитесь все-таки.. Если хотите, мы можем еще раз спокойно обсудить все вопросы.
Он обернулся:
- Я позвоню вам завтра, Эрвин. Вы будете дома?
- Да. Благодарю, Эрих.
- Не за что. В конце концов мы всегда симпатизировали друг другу, не так ли? И разделяли одни и те же взгляды... Я провожу вас, Эрвин...
Граф фон Топпенау не сдержал слова. Он не позвонил Больцу на следующий день. Причиной тому была странная сумятица мыслей и внезапно вспыхнувшие подозрения. Ему вспомнились слухи об изощренных провокациях гестапо, вспомнились люди, вдруг исчезнувшие с жизненного горизонта, хотя их никто ни в чем, казалось бы, не мог заподозрить. Огромные связи Больца в различных странах Европы, прежде импонировавшие графу, сейчас представились загадочными и таящими в себе какую-то опасность. Прекрасная осведомленность Больца в европейских делах, его знание экономики Восточной Европы, его точные поли тические прогнозы показались зловеще подозрительными. Откуда шло все это? От ума и эрудиции? Или?..
Граф Топпенау плохо спал ночь и весь день нервничал. Только вечером, уединившись, отключив телефон, он обрел способность рассуждать более или менее спокойно.
Взяв себя в руки, граф анализировал историю знакомства и многолетних отношений с Эрвином Больцем.
Собственно говоря, Больц являлся своим человеком -не у кого-нибудь, а у самого Гельмута Мольтке. Топпенау его-навсего воспринял линию поведения посла.
Мольтке всегда пользовался сообщениями Больца для своих докладов в Берлин, - Топпенау стал делать то же самое. Мольтке поручал Больцу ознакомление с различного рода документами и привык считаться с его мнением, - Топпенау поступал точно так же. Торопясь, посол поручал иногда Больцу составление проектов отчета посольства в Берлин, - Топпенау имел все основания следовать принципалу. У Мольтке умный юрист никогда не вызывал сомнений, - почему же он должен был вызвать их у Топпенау? И за все семь лет тесного знакомства Больц ни разу не подал повода заподозрить себя в чем-либо предосудительном! Больше того, он не раз выручал графа в денежных делах, ни разу не воспользовавшись положением кредитора, что непременно сделал бы на его месте любой другой человек, тем более имеющий скрытые цели! Видимо, у Больца и не существовало прежде этих скрытых целей.
Был ли он агентом гестапо? Топпенау отогнал эту мысль. Во-первых, если бы он являлся таковым, то в тридцать четвертом году, пытаясь расширить свою агентуру в Польше, гестапо не поручило бы самому графу прощупать Эрвина Больца. А такое поручение, чего греха таить, было. И Эрвин Больц его деликатно отверг, доказав, что он не пригоден для роли шпиона в стране, где держит филиал весьма уважаемой, но находящейся под наблюдением дефензивы фирмы.
- Ведь я защищаю права немецкого меньшинства! -сказал тогда Больц. - Наверняка за мной следят. Что же получится, если шпики получат неопровержимые доказательства моей, мягко выражаясь, разносторонней деятельности?
Больца тогда не соблазнили даже большие деньги.
А гестапо не стало бы предлагать большие деньги человеку, который уже работает на тайную полицию или контрразведку.
Во-вторых, ни для кого не являлось тайной, что гестапо несколько раз запрашивало посла и фюрера варшавских немцев о персоне Эрвина Больца, будучи встревоже но его близостью к посольству.
О своем человеке не запрашивают.
В-третьих, своего человека гестапо не отстранило бы
от посольства...
Стало быть, с этой стороны опасность не грозила.
Может быть, поляки?
Эту мысль Топпенау отверг сразу же: политические деятели Польши симпатий у Больца не вызывали, а прогерманские настроения юриста, его работа на германское посольство в Варшаве не случайно вызывали слежку дефензивы. О том, что за Больцем в Варшаве следят, знали и посол, и другие сотрудники посольства, и знали из достоверных источников.
Значит, не поляки!
Но тогда действительно оставалась только империя. И рассуждать приходилось только о том, как давно Больц работал на империю? Правда ли, что он получил предложение от сэра Бредлея (если таковой существует!) лишь при поездке в Англию, или сама поездка была только предлогом, чтобы получить это предложение и передать его Топпенау?
Сидя в глубоком кресле, граф крепко сжал губы.
Эрвин Больц вызывал у него восхищение ловкостью и деловой хваткой. Уже много лет Больц был посвящен в тайны посольства. Никто и ни в чем его не подозревал. Считалось само собой разумеющимся, что Больц любит родину, что его тревожит положение родителей, в Германии, и что Больц сделает все, чтобы только они жили спокойно, чтобы с их головы не упал ни один волос. Но ведь и Больц знал, что о нем думают!
Стало быть, он уже давно мог воспользоваться общим заблуждением и употребить это себе во благо!
Не исключено. что на счету Больца в каком-нибудь банке давным-давно лежит кругленькая сумма, переведенная сэром Бредлеем или тем. кто скрывается под этим именем. А теперь. когда положение Больца пошатнулось, когда закон о евреях распространился, несмотря на покровительство Мольтке, и на нашего милого юриста, когда у него просто-напросто отняли большую часть пая в фирме и ли шили Больца представительства за границей, - теперь сэр Бредлей захотел получить гарантии. Империя не любит бросать деньги на ветер. Она привыкла помешать их только в надежные предприятия. И у Больца, наверное, потребовали солидного обеспечения затрат. А таким обеспечением для Больца, естественно, может служить только он, граф фон Топпенау.
Топпенау сделал быстрый подсчет. 5 тысяч франков ежемесячно - это 60 тысяч франков в год. За пять лет сумма составит 300 тысяч франков. За 10 лет - 600 тысяч.
Он встал, прошелся по комнате, остановился перед копией "Купальщиц" Курбе, висевшей на стене кабинета. Невидящим взором уставился на могучие торсы и бедра женщин.
Хм! Пожалуй, сэру Бредлею не приходило на ум, что до миллиона недостает всего-навсего каких-то 400 тысяч франков! А миллион звучит несколько лучше, чем 600 тысяч.
Впрочем, миллиона не получится. Тысяч 200 уйдут на всякие мимолетные расходы. Но и восемьсот тысяч -почти миллион! По пословице - деньги к деньгам тянутся. 800 тысяч можно положить в банк под хорошие проценты, скажем, пять годовых, и они составят ни много ни мало 40 тысяч ежегодно! Почти три с половиной тысячи франков в месяц! Этого вполне достаточно для спокойной жизни.
Однако деньги можно и не класть в банк. Их можно пустить в оборот. Провести выгодную спекуляцию и мгновенно нажить капитал в несколько миллионов!-.
Топпенау поймал себя на том, что ходит по кабинету слишком быстро.
Мечты! - с издевкой над самим собой подумал он. -распоряжаюсь шкурой медведя, которого не собираюсь никуда девать".
И тотчас все в нем восстало против подобного caрказма.
А почему, собственно, он должен отказаться от выпавшего наконец на его долю счастливого лотерейного билета?!
Кто посмеет упрекнуть его? И в чем его можно упрешь? Разве он когда-либо относился к Гитлеру и прочей компании серьезно? Он и в партию вступил случайно, если говорить честно. Случайно поехал в тридцать втором в Вену, случайно встретил фронтового приятеля, который оказался главой тамошних штурмовиков, случайно напился с ним до полной прострации и партийный билет го получил не где-нибудь, а в публичном доме. Совершен во ополоумевший от коньяка и шампанского. Рихард выписывал ему документ на ягодицах голой девки... Как ее кстати?... Впрочем, чепуха. Просто это ярчайшее свидетельство глубины нацистских убеждений графа Топеннау Рассказать кому-нибудь - умрут со смеху. Больц, например, хохотал до слез. И он же, кстати, не советовал говорить о венской церемонии. Вообще. Больц точный человек, с чувством юмора. И не предающий друзей.
будь он врагом, он давно бы довел эту историю до сведения тех, кому следует. А Больц этого не сделал- Итак, миллион франков.
Не сто, не двести тысяч, а именно миллион. Свобода.
Полная независимость от кого бы то ни было. Все дороги мира.
Жизнь!
И какой ценой?
Да если вдуматься, он не платит ничем.