Две японские сказки
I. Бедный рыбак
Я рыбак, а сети
В море унесло.
Мне теперь на свете
Пусто и светло.И моя отрада
В том, что от людей
Ничего не надо
Нищете моей.Мимо всей вселенной
Я пойду, смиренный,
Тихий и босой,
За благословенной
Утренней звездой.1957
II. Флейта
Мне послышался чей-то
Затихающий зов,
Бесприютная флейта
Из-за гор и лесов.Наклоняется ива
Над студеным ручьем,
И ручей торопливо
Говорит ни о чем,Осторожный и звонкий,
Будто веретено,
То всплывает в воронке,
То уходит на дно.1956–1965
* * *
Поэт, следуя за Фетом, считает художника "сосудом скудельным", который по велению свыше наполняется образами и словами. (В шестидесятые годы он повторит эту мысль в письме к сыну по поводу сценария "Андрея Рублева".) И вот теперь он прощается сам с собой, обрекая себя на немоту. Этот кризис сродни кризису 1947 года. Помните? "А напев случайный, / А стихи - на что мне? / Жить без глупой тайны / Легче и бездомней". Сейчас уже невозможно узнать причину упадка душевных сил поэта, можно лишь строить предположения…
"Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был…"
Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был
И что я презирал, ненавидел, любил.Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей,И уже, наконец, над собою стою,
Отделяю постылую душу мою,В пустоте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю на себя - на него.Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, все без меня и вы все без меня!Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,Потому что сосудом скудельным я был
И не знаю, зачем сам себя я разбил.Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.1957
* * *
1958 год можно с полным правом считать самым продуктивным в творческой биографии поэта - им создано около сорока стихотворений, среди них "Стихи из детской тетради", "Телец, Орион, Большой Пес", "Я долго добивался", "Посредине мира", "Пускай меня простит Винсент Ван-Гог". Тарковский в интервью К. Ковальджи говорил, что "речь о Ван-Гоге строится в апологетическом аспекте", поэт стремился рассказать о своем восторженном отношении к художнику.
"Пускай меня простит Винсент Ван-Гог…"
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог,За то, что я травы ему под ноги
Не постелил на выжженной дороге,За то, что я не развязал шнурков
Его крестьянских пыльных башмаков,За то, что в зной не дал ему напиться,
Не помешал в больнице застрелиться.Стою себе, а надо мной навис
Закрученный, как пламя, кипарис.Лимонный крон и темно-голубое, -
Без них не стал бы я самим собою;Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.А эта грубость ангела, с какою
Он свой мазок роднит с моей строкою,Ведет и вас через его зрачок
Туда, где дышит звездами Ван-Гог.1958
Два стихотворения, объединенные названием "Могила поэта", написаны после кончины Николая Алексеевича Заболоцкого (1903–1958).
В первом - Тарковский говорит о прощании с выдающимся поэтом и как дань почившему использует неожиданный эпитет в его стиле: "смущенный порыв".
Тарковский говорил:
"Я был связан с Заболоцким приятельством. Под "черепом века" в моих стихах имеется в виду вместилище мозга, ибо Заболоцкий был глубоко мыслящим поэтом. Я сразу полюбил его первую книгу "Столбцы". В ней выразилось почитание природы как сложного цельного организма, что получило развитие в более поздних стихах поэта (он переписывался с Константином Циолковским, и многое в его поэзии идет от "монизма" основоположника космонавтики). Кроме того, в стихах Заболоцкого ярко выражена ненависть к порокам века".
Николай Заболоцкий
Могила поэта
Памяти Н. А. Заболоцкого
I
За мертвым сиротливо и пугливо
Душа тянулась из последних сил,
Но мне была бессмертьем перспектива
В минувшем исчезающих могил.Листва, трава - все было слишком живо,
Как будто лупу кто-то положил
На этот мир смущенного порыва,
На эту сеть пульсирующих жил.Вернулся я домой, и вымыл руки,
И лег, закрыв глаза. И в смутном звуке,
Проникшем в комнату из-за окна,И в сумерках, нависших, как в предгрозье,
Без всякого бессмертья, в грубой прозе
И наготе стояла смерть одна.1958
II
Венков еловых птичьи лапки
В снегу остались от живых.
Твоя могила в белой шапке,
Как царь, проходит мимо них
Туда к распахнутым воротам,
Где ты не прах, не человек,
И в облаках за поворотом
Восходит снежный твой ковчег.Не человек, а череп века,
Его чело, язык и медь.Заката огненное веко
Не может в небе догореть.1959
В 1958 году написано и совсем короткое стихотворение "Иванова ива" - нескончаемый в нашей стране плач по убитому в бою воину. Литературоведы, конечно же, отметят удивительную музыкальность этой вещи, созданную повторением долгого грустного гласного звука "и" в словах "Иван", "ива", "убитый" и согласных "л" и "р", имитирующих влажные переливы воды.
Иванова ива
Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведомо чья.Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывет по ручью.
* * *
В начале 1958 года Тарковский приезжает в творческую командировку в Ашхабад.
Там он знакомится с женщиной, о которой нам почти ничего неизвестно. Слухи о ней противоречивы, но стоит ли к ним прислушиваться? Ведь она подарила поэту несколько месяцев подлинного счастья. Душа его обновилась, он готов был возродиться к новой жизни.
Но счастье нежданной любви длилось недолго. "Друзья-поэты" принесли новость в Москву, и на имя Тарковского полетели телеграммы от жены о внезапном ухудшении ее здоровья, о необходимости срочной операции. Он вынужден был вернуться, но в сердце его осталась незаживающая рана…
В июне, ноябре, декабре 1958 года создается цикл из пяти стихотворений, посвященных этой украденной любви. (Поэт никогда не объединял эти стихи в цикл, и понятно, почему.) Стихотворение "Какое счастье у меня украли" впоследствии печаталось под названием "Темнеет" с большими смысловыми изменениями, а шедевр Тарковского - "Вечерний, сизокрылый" - с 1974 года (книга "Стихотворения", изд. "Художественная литература") стал печататься с посвящением жене поэта. Но и через десять лет он будет помнить о своей последней любви.
"Мне приснился Ереван, мне приснился Ереван…"
Мне приснился Ереван, мне приснился Ереван,
И когда мне дали номер с Араратом за окном,
Посмотрел я и подумал - что за город у армян
С этим Ноевым ковчегом, синим шелковым огнем
И водой водопроводной, как сопрано ледяной,
И гортанной крупной речью, как священная скрижаль…В старый город Ереван ты приехала со мной.
Поздно вспомнили о нем, больше ничего не жаль.
Горький, детский, слезный рот. Здравствуй, купол
золотой!
Вот куда тебя ведет твой неровный легкий шаг.
С нашим северным, сторожким придыханьем голос
твой
Ничего не говорит, это кровь шумит в ушах.1958
"О сколько счастья у меня украли!.."
О сколько счастья
у меня украли!
Когда бы ты пришла в тот страшный год,
В орлянку бы меня не проиграли,
Души бы не пустили в оборот.А ты теперь - как девочка с шарманкой -
Поет с надсадной хрипотой о том,
Как вывернуло время вверх изнанкой
Твою судьбу под проливным дождем.И старческой рукою моет стекла
Ноябрьский ветер, и уходит прочь,
И челка у шарманщицы намокла,
И вот уже у нас в предместье - ночь.1958
"Все кончается, как по звонку…"
Все кончается, как по звонку,
На убогой театральной сцене
Дранкой вверх несут мою тоску -
Душные лиловые сирени.Я стою хмелен и одинок,
Будто нищий над своею шапкой,
А моя любимая со щек
Маков цвет стирает сальной тряпкой.Я искусство ваше презирал.
С чем еще мне жизнь сравнить, скажите,
Если кто-то роль мою сыграл
На вертушке роковых событий?