Министр был все такой же, причесанный, завитой, надушенный, и благодаря своему кокетству казался моложе своих лет. Этого нельзя было сказать о Рошфоре: пять лет, проведенные в тюрьме, состарили достойного друга Ришелье; его черные волосы совсем побелели, а бронзовый цвет лица сменился почти болезненной бледностью - так он был изнурен. При виде его Мазарини слегка покачал головой, словно желая сказать: "Вот человек, который, кажется, уже больше ни на что не пригоден". После довольно продолжительного молчания, которое Рошфору показалось бесконечным, Мазарини вытащил из пачки бумаг развернутое письмо и показал его Рошфору.
- Я нашел здесь это письмо, в котором вы просите возвратить вам свободу. Разве вы в тюрьме?
Рошфор вздрогнул от гнева.
- Мне кажется, вашему преосвященству это известно лучше, чем кому бы то ни было другому, - ответил он.
- Мне? Нисколько! В Бастилии множество людей, которых посадили еще при кардинале Ришелье и даже имена которых мне неизвестны.
- Но со мной дело другое, монсеньор, мое-то имя вы знали, ведь именно по приказу вашего преосвященства я был переведен из Шатле в Бастилию.
- Вы так полагаете?
- Я знаю наверное.
- Да, припоминаю, действительно. Не отказались ли вы некогда съездить в Брюссель по делу королевы?
- А! - сказал Рошфор. - Так вот настоящая причина? А я пять лет ломал себе голову. Какой же я глупец, что не догадался!
- Но я вовсе не говорю, что это причина вашего ареста. Поймите меня, я спрашиваю вас, только и всего: не отказались ли вы ехать в Брюссель по делу королевы, тогда как раньше согласились ехать туда по делу покойного кардинала?
- Как раз по той причине, что я ездил туда по делам покойного кардинала, я не мог поехать туда же по делам королевы. Я был в Брюсселе в тяжелую минуту. Это было во время заговора Шале. Я должен был перехватить переписку Шале с эрцгерцогом, и меня, узнав там, чуть не разорвали на куски. Как же я мог туда вернуться? Я погубил бы королеву, вместо того чтобы оказать ей услугу.
- Ну вот видите, как иногда лучшие намерения истолковываются в дурную сторону, мой дорогой Рошфор! Королева увидела в вашем отказе только отказ, простой и ясный: ее величество имела много причин быть вами недовольной при покойном кардинале!
Рошфор презрительно улыбнулся:
- Вы могли бы понять, монсеньор, что раз я хорошо служил Ришелье против королевы, то именно поэтому я мог бы отлично служить вам против всего света после смерти кардинала.
- Нет, Рошфор, - сказал Мазарини, - я не таков, как Ришелье, стремившийся к единовластию: я простой министр, который не нуждается в слугах, будучи сам слугой королевы. Вы знаете, что ее величество очень обидчива: услышав о вашем отказе, она прочла в нем объявление войны, и, помня, какой вы сильный, а значит, и опасный человек, мой дорогой Рошфор, она приказала мне обезвредить вас. Вот каким образом вы очутились в Бастилии.
- Ну что ж, монсеньор, мне кажется, - сказал Рошфор, - что если я попал в Бастилию по недоразумению…
- Да, да, - перебил Мазарини, - все еще можно исправить; вы человек, способный понять известные дела и, разобравшись в этих делах, с успехом довести их до конца.
- Такого мнения держался кардинал Ришелье, и мое восхищение этим великим человеком еще увеличивается от того, что вы разделяете его мнение.
- Это правда, - продолжал Мазарини, - кардинал был прежде всего политик, и в этом он имел большое преимущество передо мной. А я человек простой, прямодушный и этим очень врежу себе; у меня чисто французская откровенность.
Рошфор закусил губу, чтобы не улыбнуться.
- Итак, прямо к делу! Мне нужны добрые друзья, верные слуги; когда я говорю: мне нужны, это значит, что они нужны королеве. Я все делаю только по приказу королевы, вы понимаете, а не так, как кардинал Ришелье, который действовал по собственной прихоти. Потому-то я никогда не стану великим человеком, как он, но зато я добрый человек, Рошфор, и, надеюсь, докажу вам это.
Рошфор хорошо знал этот бархатный голос, в котором по временам слышалось шипение гадюки.
- Готов вам поверить, монсеньор, - сказал он, - хотя по личному опыту мало знаком с той добротой, о которой угодно было упомянуть вашему преосвященству. Не забудьте, монсеньор, - продолжал Рошфор, заметив движение, от которого не удержался министр, - не забудьте, что я пять лет провел в Бастилии, и ничто так не искажает взгляда на вещи, как тюремная решетка.
- Ах, господин Рошфор, ведь я сказал вам, что я не повинен в вашем заключении. Все это королева… Гнев женщины и принцессы, понимаете сами! Но он быстро проходит, и тогда все забывается…
- Охотно верю, что она все забыла, проведя пять лет в Пале-Рояле, среди празднеств и придворных, но я-то провел их в Бастилии…
- Ах, боже мой, дорогой господин Рошфор, не воображайте, будто жизнь в Пале-Рояле такая уж веселая. Нет, что вы, что вы! У нас здесь тоже, уверяю вас, немало бывает неприятностей. Но довольно об этом. Я веду чистую игру, как всегда. Скажите: вы на нашей стороне, де Рошфор?
- Разумеется, монсеньор, и ничего лучшего я не желаю, но ведь я ничего не знаю о том, что делается. В Бастилии о политике приходится разговаривать лишь с солдатами да тюремщиками, а вы не представляете себе, монсеньор, как плохо эти люди осведомлены о событиях. О том, что происходило, я знаю только со слов Бассомпьера. Кстати, он все еще один из семнадцати вельмож?
- Он умер, сударь, и это большая потеря. Он был предан королеве, а преданные люди редки.
- Еще бы, - сказал Рошфор, - если и сыщутся, вы их сажаете в Бастилию.
- Но с другой стороны, - сказал Мазарини, - чем можно доказать преданность?
- Делом! - ответил Рошфор.
- Да, да, делом! - задумчиво проговорил министр. - Но где же найти людей дела?
Рошфор тряхнул головой.
- В них никогда нет недостатка, монсеньор, только вы плохо ищете.
- Плохо ищу? Что вы хотите сказать этим, дорогой господин Рошфор? Поучите меня. Вас должна была многому научить дружба с покойным кардиналом. Ах, какой это был великий человек!
- Вы не рассердитесь на меня за маленькое нравоучение?
- Я? Никогда! Вы знаете, мне все можно гoворить в лицо. Я стараюсь, чтобы меня любили, а не боялись.
- Монсеньор, в моей камере нацарапана гвоздем на стене одна пословица.
- Какая же это пословица? - спросил Мазарини.
- Вот она: каков господин…
- Знаю, знаю: таков лакей.
- Нет: таков слуга. Эту скромную поправку преданные люди, о которых я только что вам говорил, внесли для своего личного удовлетворения.
- Что означает эта пословица?
- Она означает, что Ришелье умел находить преданных слуг, и целыми дюжинами.
- Он? Да на него со всех сторон были направлены кинжалы! Он всю жизнь только и занимался тем, что отражал наносимые ему удары.
- Но он все же отражал их, хотя иногда это были жестокие удары. У него были злейшие враги, но были зато и преданные друзья.
- Вот их-то мне и нужно.
- Я знал людей, - продолжал Рошфор, подумав, что настала минута сдержать слово, данное д’Артаньяну, - я знал людей, которые были так ловки, что раз сто провели проницательного кардинала; были так храбры, что одолели всех его гвардейцев и шпионов; которые без гроша, одни, без всякой помощи, сберегли корону на голове одной коронованной особы и заставили кардинала просить пощады.
- Но ведь люди, о которых вы говорите, - сказал Мазарини, усмехаясь про себя, потому что Рошфор сам заговорил о том, к чему клонил итальянец, - совсем не были преданы кардиналу, раз они боролись против него.
- Нет, потому что иначе они были бы лучше вознаграждены; к несчастью, они были преданы той самой королеве, для которой вы сейчас ищете верных слуг.
- Но откуда вы все это знаете?
- Я знаю все это потому, что эти люди в то время были моими врагами; потому, что они боролись против меня; потому, что я причинил им столько зла, сколько был в состоянии сделать; потому, что они с избытком платили мне тем же; потому, что один из них, с которым у меня были особые дела, нанес мне удар шпагой лет семь тому назад, - это был уже третий удар, полученный мною от той же руки… Этим мы закончили наконец старые счеты.
- Ах, - с восхитительным простодушием вздохнул Мазарини, - как мне нужны подобные люди!
- Ну, монсеньор, один из них уже более шести лет у вас под рукой, и вы все шесть лет считали его ни на что не пригодным.
- Кто же это?
- Господин д’Артаньян.
- Этот гасконец! - воскликнул Мазарини с превосходно разыгранным удивлением.
- Этот гасконец как-то спас одну королеву и заставил самого Ришелье признать себя в делах хитрости, ловкости и изворотливости только подмастерьем.
- Неужели?
- Все так, как я сказал вашему преосвященству.
- Расскажите мне поподробней, дорогой господин де Рошфор.
- Это очень трудно, монсеньор, - ответил тот с улыбкой.
- Ну, так он сам мне расскажет.
- Сомневаюсь, монсеньор.
- Почему?
- Потому что это чужая тайна; потому что, как я сказал вам, это тайна могущественной королевы.
- И он один совершил этот подвиг?
- Нет, монсеньор, с ним были трое друзей, три храбреца, помогавших ему, три храбреца именно таких, каких вы разыскиваете…
- И эти люди были тесно связаны между собой, говорите вы?
- Связаны так, словно эти четыре человека составляли одного, словно их четыре сердца бились в одной груди. Зато чего только не натворили они вчетвером!
- Мой дорогой господин де Рошфор, вы до крайности раздразнили мое любопытство. Неужели вы не можете рассказать мне эту историю?