Иоганн, по-видимому, был тоже подготовлен и ел молча, не возражая.
- Тут, пожалуй, будет затруднение с братом Эрминии, - сказал Жемчугов. - Он ни за что не отойдет от нее и не отпустит ее от себя. Надо подумать об этом!
- Ну, его можно записать в придворный штат, хотя бы арапом! - предложил Иоганн.
- Как арапом? - воскликнули в один голос Ставрошевская и Митька. - Ведь он же не черный!.. Ведь если сказать ему это, он, пожалуй, на ножи полезет с обиды.
- Арапом - это только номинально! - пояснил немец. - Дело в том, что арапы при дворе получают больше всего жалованья, и поэтому иногда камер-лакеев даже жалуют в арапы! Кроме того, для арапов штатов не положено и их может быть сколько угодно!
- А он у вас во дворце не набуянит? - спросил Митька.
- А разве он буйно вел себя в Петергофе? - спросила в свою очередь Ставрошевская.
- О, нет, в Петергофе это - самый тихий человек, но лишь потому, что он видит, что его сестре там очень хорошо.
- Так во дворце ей еще лучше будет, и он, значит, станет держать себя еще тише! - решила пани Мария.
- Ну, что же! Пусть так и будет, - сказал Роджиери.
- И я думаю, что дело наладится! - согласился Жемчугов.
- Это все - пустяки! - начал Иоганн, накладывая себе на тарелку полную порцию паштета. - А вот главное - нужно как-нибудь разрешить дело с супругом нашей хозяйки, с этим врагом господина Брюля. Имеются, кажется, несомненные данные, что он был совершителем нападения на Эрминию в Петергофе и воспользовался для этого мундиром честного офицера, барона Цапфа фон Цапфгаузена.
Говоря это, Иоганн старался не смотреть на Ставрошевскую, а она тоже потупила взор в тарелку и делала вид, что все это вовсе не касается ее, а она занята куском фаршированного поросенка.
- Конечно, барона надо выручить! - уверенно произнес Митька. - И надо, чтобы пан Станислав сознался… Но только вот что: будем ли мы настаивать на том, чтобы он нес непременно наказание? Ввиду его чистосердечного сознания, если он, конечно, принесет его, а также ввиду того, что Эрминия простила его и сама просит не наказывать, можно будет исходатайствовать высочайшее помилование…
- О, да, это можно! - обещал Иоганн. - Но ведь дело в том, что он требует полной свободы.
- Ну, что же! - улыбнулся Роджиери. - Если испросить помилование ему, то можно и выпустить его, и дать полную свободу, согласно обещанию.
- Но как же быть с господином Брюлем? Ведь он требует выдачи этого Ставрошевского! - сказал Иоганн.
- Когда этот человек будет выпущен и данное слово таким образом исполнено, - пояснил Роджиери, - то можно будет опять взять его и отослать в Варшаву к господину Брюлю…
- А знаете, это - очень хорошая идея! - одобрил Иоганн. - Это - чисто итальянская, но очень хорошая идея!.. Мы так и поступим.
- Делайте, как знаете, в этом случае, - проговорил Жемчугов. - Я не могу сюда вмешиваться, потому что пан Ставрошевский, по-моему, совсем с ума сошел. Он со мной вовсе не хочет разговаривать, да и вообще, я свое дело тут сделал, раскрыл вам самую кашу, а как вы ее расхлебаете - это дело ваше!
- Бедный Станислав! - томно произнесла Ставрошевская. - Он мне всегда казался человеком погибшим. Хотите пива? - обратилась она к Иоганну. - Ведь у меня специально для вас приготовлено пиво.
Никто из трех сидевших с нею мужчин не ожидал от нее такой самоуверенности, и даже этим испытанным в жизни людям стало как будто неловко, и они замолчали.
- Да, всегда хорошо выпить стакан доброго пива! - проговорил, наконец, Иоганн, принимаясь за налитую ему Ставрошевской большую глиняную с серебряной крышкой кружку пива.
- Ну, а теперь, покончив с делами, будем весело ужинать! - предложила пани Мария, как ни в чем не бывало.
И эта странная компания, состоявшая из немца, польки, итальянца и русского, изображавших якобы образец дружбы, но, в сущности, сошедшихся, чтобы перехитрить друг друга, принялась есть, пить и непринужденно разговаривать, причем Митька, да и другие, особенно внимательно следили за своими стаканами и пили только то вино и ели только те куски, которые сначала пробовала хозяйка.
LXII. ДОБРАЯ ДЕВУШКА
Когда Роджиери и Иоганн сели в карету, чтобы ехать домой после ужина пани Ставрошевской, Иоганн быстро обернулся к итальянцу и проговорил:
- Вы вполне уверены, что эта полька предана вам?
- Насколько я умею разбираться в людях, да, я доверяю ей; она не обманет меня.
- Ну, а господин Жемчугов?
- Это - очень странный человек! Он, кажется, единственный, мысли которого я не могу прочитать.
- Да, это очень странно! Ведь мои мысли, господин доктор, вы читаете и много раз доказывали это?
- Да, ваши мысли я прочесть могу!
- А вы слышали, как Жемчугов сказал, что Ставрошевский перестал разговаривать с ним?
- Слышал.
- А вы знаете, почему? - вдруг особенно громко произнес Иоганн, потому что карету сильно колыхнуло на ухабе и он мотнулся вперед. - Потому что пан Ставрошевский ревнует господина Жемчугова к своей жене.
- Вот как?
- Да! Я был сам у него в крепости, куда меня пропустили по приказанию герцога, и он сообщил мне, что Митьке Жемчугову он не верит; он так и сказал это! Дело в том, что Жемчугов уж очень усердно защищал его жену, а потому - и это главное, - когда он еще был на свободе под именем Финишевича, я поручал ему следить за Жемчуговым, но он не уследил и был в этом смысле обнаружен. Тогда он пошел потом проверять и, проверяя, узнал, что от дома, где живет Жемчугов, весьма легко пройти по задворкам к дому, где живет пани Мария, и что господин Жемчугов ходит по этим задворкам.
- Что же из этого следует, господин Иоганн?
- Что вам не следует доверять пани Марии. Она обманывает вас с Митькой Жемчуговым.
- Вы очень подозрительны!
- О, да, я очень подозрителен, господин доктор, и не доверяю никому. Примите все-таки во внимание, что я сказал вам.
- Хорошо, я приму во внимание! - сказал Роджиери, когда они уже подъезжали к Летнему саду.
Через несколько дней картавый немец прошел в большой дворец, рассчитав так, чтобы попасть туда в то время, когда государыня вставала и, значит, все приближенные находились при ней, а в комнатах этих приближенных производилась уборка.
Он прошел по хорошо знакомым ему коридорам к покоям, отведенным совсем в стороне для Ставрошевской. В распоряжение пани Марии были даны четыре комнаты подряд; они были совершенно отделены от остальных помещений придворных и примыкали к обыкновенно пустынным нарядным гостиным дворца.
Иоганн отворил двери и увидел хорошенькую субретку; та сделала ему очень грациозный книксен и проговорила по-французски:
- Bonjour, monsieur! : Немец приятно улыбнулся.
- О, я сейчас догадался, - сказал он, - что вы - иностранка! Такой грации не может быть у русской горничной!
- О, нет! - ответила девушка. - Я - русская. Это была Грунька.
- Вы шутите! - произнес Иоганн, продолжая изъясняться на ломаном французском языке. - Но все равно, вы состоите камеристкой пани Марии Ставрошевской?
- Так точно, господин Иоганн.
- Вы знаете меня?
- Да, я видела вас, когда вы были у нас в доме на Невском.
- Отчего же я не видел вас там никогда?
- Оттого, что я очень скоро уехала.
- Одна? без Барыни?
- С барышней.
- Ах, да, с Эрминией! - догадался Иоганн. - А теперь вы вернулись?
- Да, и, как видите, поселились во дворце.
- Это я все знаю, так как сам же помогал устраивать ваше благополучие. Значит, Эрминия здесь?
- Да. Мы приехали вчера; она устала после переезда и теперь отдыхает.
- А ваша барыня?
- Она прошла к императрице.
- Ну, вот что, моя добрая девушка, - заговорил Иоганн деловито и внушительно. - Хотя вы как иностранка, вероятно, получаете здесь изрядное жалованье, но все-таки вам хотелось бы еще больше денег; не так ли, добрая девушка?
Грунька грациозно присела, но ничего не ответила в ожидании, что будет дальше.
- Так вот вы можете получить от меня гораздо больше денег, чем то жалованье, которое вам дают.
- Но ведь я должна служить своей госпоже.
- Я вам и буду платить деньги именно за службу вашей госпоже.
Здравствуйте, сударь!
- Понимаю! Вы, значит, хотите жениться на ней или поухаживать и желаете закупить сначала горничную, как это делается во французских комедиях!
- О, нет! В моем предложении нет ничего дурного или предосудительного!
- Да что же тут дурного, если такой кавалер, как вы, станет ухаживать!
Грунька сказала это с таким видом, что трудно было разгадать, сочувствует ли она старому немцу или издевается над ним.
- Но я не хочу ухаживать за вашей госпожой, - серьезно сказал Иоганн. - Я желаю только, чтобы вы присматривали за ней; она еще молода, может сделать какой-нибудь ложный шаг и погубить свое положение здесь, во дворце, а я могу предостеречь и наставить ее. Так вот ради пользы своей госпожи вы и сообщайте мне все, что она делает.
- А могу я спросить на это разрешение пани Марии?
- Ну, конечно, нет! Ведь тогда пропадет вся занимательность вашего занятия.
- Да что же такого особенного может сделать моя госпожа, что за ней надо следить и рассказывать вам?
- Ну, мало ли что? Она может, например, увлечься каким-нибудь кавалером!
- Пани Мария обыкновенно принимала у себя многих, но до сих пор не увлекалась никем.
- Так ли это? Вы наверно знаете?
- Мне кажется, что наверно.
- У нее не было никого избранного?
- Решительно никого.