Падая на землю, Воронцов успел заметить человека в куртке и бриджах "древесной лягушки". Человек выглядывал из-за старой орешины и целился в него из немецкого автомата. Тотчас горячая шелестящая струя пролетела над головой, буквально в сантиметре от правого виска, и Воронцов понял, что стрелявший в него промахнулся. Но, видимо, это была уже вторая очередь, потому что первой "древесная лягушка" перебила ему ноги. Падая, он машинально снял автомат Пелагеи с предохранителя и, выкинув его вперёд в правой руке, дал длинную слепую очередь. Автомат умолк, когда в рожке закончились патроны. Воронцов поднял голову и посмотрел туда, где оседал на солнечные простыни, изорванные его пулями, сизый пороховой дым. "Древесная лягушка" лежала под орешиной бурым холмиком. Холмик ещё подавал признаки жизни, но движения его были беспорядочны и неосмысленно-хаотичны. Попал, сразу понял Воронцов. Теперь надо было позаботиться о себе. Что с ногами? Он подтянул к себе ступни и посмотрел на сапоги. И, не обнаружив ни на носках, ни на голенищах характерных следов, оставляемых пулями, вдруг понял, что с ним. Он с радостью задвигал пальцами, разгоняя мурашей, вскочил на ноги и, хромая, забежал за ближайшее дерево и начал перезаряжать автомат. Кто там, лихорадочно соображал он, ставя автомат, заряженный новым рожком, на боевой взвод, Кличеня или кто-то другой? Если Кличеня, то, скорее всего, он один. А если не Кличеня…
Через несколько минут напряжённой тишины со стороны брода послышались осторожные шаги. Воронцов узнал Иванка. Шаги затихли вблизи полянки, где-то совсем рядом. Разведчик есть разведчик, подумал Воронцов о своём напарнике, и осторожен, и терпелив. Теперь будет выжидать. Замер и Воронцов. В такую минуту со стороны лощины можно было ждать не только Иванка. В группе Юнкерна тоже народ бывалый, натасканный. Но то, что в зарослях орешника и бересклета замер Иванок, Воронцов знал точно. Просто стоило подождать ещё минуту-другую, не подоспеет ли на выстрелы ещё кто-нибудь.
Воронцов осторожно, стараясь двигаться медленно, плавно, как вода в тихой реке, выглянул из-за дерева. Автомат Пелагеи стоял на режиме автоматической стрельбы.
– Сань! – тут же послышалось из кустов. – Ты живой?
Иванок его заметил первым. Сейчас Иванок держал Воронцова в прицеле своего трофейного карабина, а Воронцов так и не смог уловить ни единого движения. Даже ветка нигде не качнулась, листок не шелохнулся.
– Живой! – откликнулся Воронцов. – Пройди по кругу, посмотри, нет ли где следов. Потом – сюда.
– Кого стрельнул? Кличеню?
– Ещё не знаю.
– Вот сволочь, на меня не пошёл. – И Иванок зашуршал листвой, обходя полянку.
"Древесная лягушка" лежала там, где застала её длинная, во весь рожок, очередь почти в упор. Ствол и затвор Пелагеиного автомата были тёплыми. И запах сгоревшего пороха всё ещё стоял над полянкой, запутавшись в сухих будыльях травы и раскидистых ветвях орешника. Автомат с откинутым прикладом лежал в двух шагах от "древесной лягушки" ближе к Воронцову. Где-то там, позади, в стволах берёз и осин застряли пули, выпущенные из автомата, который лежал теперь в нескольких шагах от Воронцова. Если бы хотя бы одна из них изменила траекторию своего полёта… Сейчас бы Кличеня или кто там, в десантном камуфляже, стоял над ним и разглядывал его автомат МР-40 и неловкую позу наповал срезанного точной очередью в упор. Дым короткой очереди, выпущенной из лежавшего на земле автомата, смешался с дымом длинной очереди, выпущенной Воронцовым. Его теперь не разделить. И земле, которая сейчас равнодушно впитывает кровь убитого, всё равно, чью кровь поглощать и растворять среди корней трав и деревьев. И самим деревьям, запрокинутым голыми ветвями в небо, всё равно, кто лежит сейчас под ними, человек в камуфляже "древесной лягушки" или кто-то другой.
Там, в окопах, Воронцов и не задумался бы над такими мелочами. Там они ничего не значили.
Он так и не подошёл к убитому, пока из орешника не появился Иванок.
– Ну что, твой лось? Или не твой? – спросил он Иванка.
– Он, Кличеня. Вот скотина. Готов. – И Иванок повернул носком сапога запрокинутую голову убитого.
Спустя час с небольшим они вернулись на хутор.
Воронцов протянул Радовскому автомат Кличени, запасные магазины и сказал:
– Ну что, пойдём?
– Надо идти, – ответил Радовский.
Из-за сосен вышел монах Нил и долго смотрел им вслед, пока их фигуры не превратились в тени и тени не исчезли среди подлеска, который всё ещё сиял в лесу разноцветным осенним сиянием.
Пуля летела над знакомыми местами. Нет, война отсюда не ушла. Самолёты взлетали с тылового аэродрома. Они тяжело отрывались от земли и ложились на курс в сторону заходящего солнца. Они несли тонны бомб. И тысячи пуль дремали в промасленных лентах скорострельных пулемётов, расположенных в кабинах стрелков. Работа войны продолжалась и здесь. Слишком глубоко здешняя земля пропиталась кровью солдат. Пройдёт год-другой, и, если война сюда не вернётся, вырастут новые травы, затянут песком и глиной окопы и воронки. Неужели и ей тогда валяться где-нибудь на нагретом солнцем песке? Или ржаветь в мокрой от дождя глине на коровьем выпасе?
Глава семнадцатая
Старший лейтенант Нелюбин оглянулся на овраг. Там было тихо. Неужели никого не осталось, с болью подумал он о своей роте. Не может быть. Наверняка остался кто-нибудь из пулемётчиков. Уцелевшие могли уйти к берегу, к батальону. Но что с батальоном, тоже неизвестно. Овраг, похоже, не занят никем. Немцы почему-то не спешат входить в него. Возможно, побаиваются, что он пристрелян с левого берега тяжёлой артиллерией. Медлят. Выжидают. Им лишние потери ни к чему.
– Звягин, – позвал он связиста, – надо всё же сходить в овраг. Посмотри там хорошенько. Может, кто остался? И рацию забери.
– Да кто там может остаться, старшой? Никого там уже нет. Вон, тихо как… А рация разбита! К чему она нам? Для отчёта, что ли? Что не бросили? Лучше гранат побольше взять, чем эту бандуру таскать!
Звягин конечно же боится. Что ж, любой бы испугался, окажись он на месте того, кому ползти сейчас через открытое пространство, а потом искать в овраге раненых.
– Эх, Кондратий Герасимович… – вздохнул Звягин, теребя ремень немецкой винтовки.
– Ты пойми, Звягин, что мне послать туда, кроме тебя, больше некого. А рацию закопай. Раз она разбита, закопай. Лопата у тебя есть?
– Да есть у меня лопата! – зло стиснул зубы связист. – А если я – отсюда, а они – оттуда?
– Тогда уходи. Мы прикроем. И вот что, на всякий случай: собираемся вон там, за перелеском. Там тоже должен быть овраг. Прорываться будет туда, к городу. К соседям.
Капитан-артиллерист вытащил из кобуры ТТ, проверил обойму, сказал:
– Я с ним пойду, старлей. Только вы без нас не уходите. Прикройте.
– Погоди-ка. – И Нелюбин снял с плеча немецкий автомат, который подобрал возле блиндажа. – На вот, возьми. И Звягина держись. Вы там, в артиллерии… Ну, идите.
Немцы молчали. Стрельба прекратилась и в овраге.
– Сейчас перегруппируются и пойдут траншею и овраг прочёсывать. – Младший сержант Пиманов сдвинул на затылок каску, прислушался.
– Конечно, пойдут, – отозвался Нелюбин. – Но они нас будут ждать там, перед оврагом. А мы пойдём в другую сторону. Так что давай, Пиманов, готовь своих людей к прорыву. Гранаты соберите. Там всё сгодится.
Только бы Звягина и капитана не прихватили в овраге, подумал он. Хотелось курить. Нелюбин вдруг вспомнил, что давно не курил.
Бойцы младшего сержанта Пиманова поползли по траншее. Нелюбин приказал им собрать в одну кучу всё, что найдут и что может пригодиться в бою. Вскоре они вернулись с ящиком, из которого торчали зелёные колпачки штоковых гранат. Нелюбин тут же пересчитал их и сказал:
– Знаете, как пользоваться?
– Приходилось уже, – ответил за всех Пиманов.
– Имейте в виду: у немецкой "толкушки" сильное замедление. Когда вырвите шнур, досчитайте до десяти и бросайте. В самый раз будет. Разбирайте – по три штуки на брата. – И посмотрел на Морозова. – А ты зачем берёшь? Я на тебя не рассчитывал.
– Одну возьму, – твёрдо сказал Морозов.
Вскоре на краю оврага Нелюбин заметил шевеление. Присмотрелся – Звягин. Ползёт торопливо, с настроением. Но почему-то один. Подполз, мешком свалился в траншею.
– Ну? Что там? Где капитан?
– Там, старшой. Первушин группу собрал. Они пойдут прямо оттуда. Я им всё рассказал. Как и куда прорываться. Замполит сказал, что оттуда им легче будет добежать до леса. Капитан остался с ними. У них трое раненых. Миномётчики понесут Сороковетова.
– Живой, значит, Сидор?
– Живой. Говорит, будь, мол, я маршалом, сравнял бы этот берег с землёй из тяжёлых миномётов.
– Правильно он говорит. А немцы что?
– Тихо пока. Сигнал на прорыв – три удара лопаты о лопату. Минут через десять, так мы договорились.
– Ладно, ребята. Готовность пять минут. Шилин и ты, Чебак, возьмёте Морозова. Раненых не бросать ни при каких обстоятельствах. Пиманов, ты пойдёшь последним, в прикрытии. Дистанцию держи шагов десять – пятнадцать, не больше. Звягин и все остальные – со мной, впереди. Когда поднимемся, не стрелять. Гранаты бросать – только по моей команде. Всем всё понятно?
– У меня вопрос, товарищ старший лейтенант, – сказал Пиманов. – Там, на опушке, вроде как позиция миномётчиков.
– Точно так, Пиманов. Вот на них, ёктыть, и пойдём. Миномёты не обойдёшь. Только хуже подставимся. А если успеем подбежать к ним шагов на сто, то там уж, последние, как-нибудь на злости пролетим. Перед миномётной батареей гранаты готовьте и, по моему приказу, – разом! Бросать с задержкой, как я сказал. А то как раз на свои взрывы и набежим.