– Да я не о том. Гимнастёрка у меня старая. Штаны новее.
– Ну, Нелюбин, матерщинник чёртов! Плацдарм не захватишь, я с тобой разберусь! Шутник мне нашёлся…
Полковник Колчин бросил трубку. Наверное, думает, что я вместо двухсот подъёмных граммов четыреста заложил, подумал Нелюбин. Это были минуты, когда он не боялся никакого начальства. Что ему начальство с таким приказом? От приказа он не отказывался и, считай, наполовину уже выполнил его. Полез в воду без всякого прикрытия и благополучно переплыл на примитивных плотах через Днепр. Но что его ждёт дальше? Что останется от роты, если немцы контратакуют? А они обязательно постараются спихнуть их обратно на песчаную косу, чтобы там расстрелять из пулемётов. Кто выживет? И выживет ли кто? И останется ли живой он сам? Жизнь-то подороже Звезды Героя. Когда комполка бросил трубку, Нелюбин забеспокоился вот о чём: только бы нашлись утопленные мины, потому как без усиления, хотя бы такого, им тут берег не удержать.
Несколько дней назад, ещё на марше, в ротах зачитали приказ: кто первым ступит на правый берег Днепра, закрепится, удержится плацдарм и обеспечит переправу вторых эшелонов, получит высшие награды родины, вплоть до звания Героя Советского Союза. Когда рота пошла вперёд и появился шанс действительно первыми в дивизии перебраться на тот берег Днепра, у старшего лейтенанта Нелюбина нет-нет да и вспыхивал внутри честолюбивый огонёк утереть всем нос и прицепить к гимнастёрки какой-нибудь солидный орден. Но теперь, оказавшись в овраге, окружённом с трёх сторон противником, силы которого пока были неизвестны, а с тыла рекой, ротный об орденах уже не вспоминал. Думал о другом.
Если ночью его усилят хотя бы батальоном, да с орудийной поддержкой. Если помогут штурмовики и тяжёлая артиллерия. Если подбросят боеприпасов и эвакуируют раненых. Если срочно пришлют пополнение, хотя бы пару свежих отделений, и несколько пулемётов. Тогда они, пожалуй, смогут расширить плацдарм и удержать его до прихода дивизии. Но для этого нужно, чтобы сюда прибыли офицеры связи и корректировщики из артиллерийских и авиационных частей. А то ведь лупанут и "горбатые", и "боги войны", и всё по своим, как это не раз случалось.
Первыми вернулись миномётчики. Шли, часто перебирая босыми ногами и оскальзываясь на сырой стёжке, как дети после рыбалки, в пути застигнутые дождём. Нагруженные ящиками, они радостно отдувались и фыркали в темноте, посмеиваясь над тщедушным подносчиком Стёпиным.
– Ну, самоварщики, что там у вас?
– Да вон, Стёпин чуть не утоп.
– Косануть решил. Как налим под камень. Воевать не хочет, товарищ гвардии старший лейтенант.
Миномётчики отыскали боеприпасы на глубине около трёх метров. Ныряли, хватали ящики и волокли их под водой к берегу. Стёпин ухватил свой ящик и долго не выныривал. Астахов и Тарченко бросились за ним. Но тут с берега ударил пулемёт, хлестнула на плеск потревоженной воды дежурная очередь, плеснула в чёрное непроницаемое небо электрическим светом ракета, потом другая. И, пока они не отгорели над кромкой правого берега, миномётчики не выныривали. Стёпина, чтобы не вынырнул под пули, притопили, а потом вытащили за ноги. Лежал потом под обрывом, блевал тиной и илом, пока его товарищи перетаскивали ящики. Там же отыскали и противотанковое ружьё погибшего расчёта.
– Молодцы, – сказал Нелюбин. – Объявляю вам благодарность. Награды выдаю немедля: ступайте к старшине, он вам нальёт по сто граммов. Для сугреву и в порядке поощрения.
Миномётчики сразу повеселели. Вскоре вернулся Сороковетов.
– Ну что, раскулачили старшину? – поинтересовался Нелюбин.
– Раскулачили. – Сороковетов стоял уже обутый, в шинели, накинутой на голое тело. Его время от времени потрясывало. – А что, Кондрат, разведка так и не вернулась? – спросил он, слушая ночь.
Старики, оставшиеся со штрафной, называли Нелюбина кто по имени и отчеству, а кто просто по имени. Ему и самому такое отношение бойцов, с кем прошёл огонь и воды, было по душе. Службу они знали и, когда надо, обращались к нему по уставу. Но случались минуты, когда все уставы расступались перед простыми человеческими отношениями, без которых на фронте было ещё тяжелее, чем без устава.
– Нет пока. Жду.
– Стрельба в деревне была. Небось наши напоролись.
– Не дай бог.
– Там, по реке, трупы плывут. Кто на бревне, кто на плоту… Видать, вверху тоже форсируют.
– Разведка и туда ушла. Вернутся, расскажут.
– А может, если они там закрепились, нам с ними соединиться? А, Кондрат?
– Посмотрим. Но приказа такого не поступало. Полк-то здесь переправляться будет. А там и вся дивизия. Так что пока нельзя нам уходить. Да и позиция тут хоть и паршивая, но всё же какая ни какая, а есть.
Разговаривали они шёпотом, приткнувшись касками друг к другу. Чуть погодя сон начал одолевать обоих. Но Нелюбин спохватился первым и толкнул миномётчика в грудь:
– Сидор! Ты что, ёктыть, спишь на посту?
– Я? Нет, не сплю. Согрелся малость, после наградных, – виновато вздохнул Сороковетов. – А замполит наш где же? Отдыхает?
– Где там! В разведку напросился. Туда, к городу пошёл, где бой был.
– Боевой у нас замполит. Не то что Кац.
Нелюбин ничего не ответил. Пустой разговор, и поддерживать его не хотелось. Но миномётчик, видать, вспомнил бывшего замполита роты неспроста. Зевнул протяжно и спросил:
– Где ж теперь наш героический еврей?
– В штрафбат направили.
– Так ему и надо. Пусть с винтовкой повоюет. Да в атаку сходит. В первой цепи. Слышь, Кондрат, ребята интересовались: а что, в штрафных батальонах одни офицеры?
– Ну да.
– И что, рядовыми в атаку ходят?
– А ты что, приказ двести двадцать семь не читал?
– Нет, не читал, – не дрогнув ни одним мускулом, ни нервом, ответил Сороковетов. – Мне его гражданин прокурор зачитал. Раза три. Пока писарь приговор "тройки" строчил. А в руки ту бумажку так и не дали. Не доверили. А может, сомневались? Думали – неграмотный. Да нет, я расписывался. И что, – снова начал допытываться миномётчик, – говорят, даже полковники в бой с винтовками ходят?
– Ходят и полковники.
– Ой-ёй-ёй! Это ж сколько офицеров надо, чтобы в батальон свести!
– Видать, хватает. Вот не выполнит рота приказ, не удержим мы плацдарм, и мне винтовку дадут. Да новую должность.
– Какую?
– Генеральскую! – усмехнулся Нелюбин. – При винтовке и окопе в полный профиль.
Миномётчик ничего не ответил. Он знал, что на войне всякое бывает, что не поддаётся здравому смыслу, а потому возражать Нелюбину не стал. Сказал только:
– Удержимся, Кондрат. Мины мы из реки все перетаскали. Сунутся, врежем им как следует.
– Нам тут, Сидор, брат ты мой, деваться некуда, кроме как зубами держаться за этот овраг.
– А я бы, Кондрат, будь я маршалом, или кто там в Генеральном штабе приказы пишет, штрафные батальоны по-другому устроил, – сказал вдруг Сороковетов.
– Это ж как, товарищ маршал? Разъясни.
– А вот слушай. Всех политиков, интендантских и всякую тыловую шушеру в один батальон, а строевых офицеров, которых из окопов нахватали, отдельно. А то ж опять что получится: вперёд окопники полезут, а эти обеспечивать их придурятся.
Вверху, за гребнем оврага, застучал немецкий пулемёт.
– Решили, видать, до утра нас не трогать. На рассвете полезут. Ты скажи своим расчётам, чтобы спали по очереди. И вот ещё что: когда до дела дойдёт, минами особо не швыряйтесь. Неизвестно ещё, сколько нам тут, одним-то, сидеть придётся. Припас побереги.
– Неужто батя подкрепление не пришлёт?
– Подкрепление… Дивизия переправляться должна. А когда, неизвестно. Видать, ещё не подтянулись. Пока плоты свяжут, пока то да сё…
– Кондрат, а я всё лейтенанта нашего вспоминаю. Воронцова. Лихой парень был! Штык! Жалко его. Живой он или помер? Как ты думаешь? В живот ему вроде не попало. Самое страшное – в живот. Ох, не дай бог…
– Живой наш Санька. Письмо я от него получил. С последней почтой пришло.
– А что ж ты не похвалился?
– Некогда было.
– И что он пишет?
– Пишет, что в Серпухове на излечении находится. Ноги-руки целы. Внутренности тоже не потревожены. Но на фронт пока не выписывают. Отпуск сулят. Домой поедет.
– Ну, молодец, наш лейтенант! Выкарабкался! Может, ещё встретимся. Если живы будем. В тылу сейчас. Девок щупает. Вот житуха! А, Кондрат?
– У него невеста есть, – возразил Нелюбин. Не по душе ему пришлась грубая вольность Сороковетова.
– Невеста – не жена.
– У Сашки такая невеста, что не хуже жены.
– Невеста, жена… А тыл есть тыл. Когда вокруг тебя девки в белых халатах вьются, про всё забудешь.
– Уж и балабон же ты, Сидор… Лучше ступай да делом займись.
– И с отпуском ему подфартило. А что? Я считаю, отпуск наш лейтенант вполне заслужил. По мне, будь я маршалом…
– Ступай, говорю!
В стороне деревни часто, впереймы, затараторили автоматы. Торопливые, заливистые ППШ. И менее расторопные, но звонкие МР-40. Немецких становилось всё больше и больше. В какое-то мгновение они стали одолевать, брать верх. Но лопнули три или четыре гранаты, и стрельба стала затихать.
– Разведка возвращается, – перевёл дыхание Нелюбин. – Хоть бы все целы пришли. Ладно, Сидор, иди к своим. И помни: на тебя и твоих "самоварщиков" у меня надёжа особая. И – не спать. Не спать, Сидор. После войны выспимся.
Миномётчик невесело засмеялся.
– Эх, будь я маршалом…