Костю опять лихорадило. Судорожно вцепился в металлический поручень и нетерпеливо всматривался в наплывающие огни города. Сергей вел "виллис", не выпуская изо рта сигарету. Он настолько свыкся со своей вынужденной немотой, что сейчас, когда их никто не подслушивал, не решался заговорить. Ладони при соприкосновении с баранкой саднило. Кожу на них он содрал, когда через забор перелазил. Машину из гаража легко вывели, створки ворот разошлись, стоило в караулке нажать кнопку механизма. Но неожиданно возникла проблема, как их закрыть. Распахнутые ворота могли ночью люди и не заметить, но над ними в ореоле белесого тумана ярко светила мощная лампа. В темном переулке она виднелась издалека. Пришлось Груздеву вернуться в будочку, нажать кнопку, чтобы сошлись створки и погас свет, вскарабкаться на крышу караулки. С нее, стараясь не зацепиться за стальные шипы, перебрался, обдирая руки, на стену и спрыгнул на землю.
- Ты запомнил, где улица находится? - после долгого молчания спросил он.
- Я не знаю города, - пожал плечами Лисовский. - Знаю, идет она от Ботанического сада и называется - Ботаническая...
- Ого, половина одиннадцатого, - взглянул Сергей на светящиеся стрелки. - Машину бросим на окраине, а то еще полицаи прицепятся. Лихие парни, оторви да брось...
Снежок мелкий да редкий, будто сквозь сито сеется. Притормозил Сергей, занесло "виллис" на льду, тонкой пленкой смазавшем асфальт. Потихоньку сбавил скорость, решив не рисковать понапрасну.
- Не умотала ли Женька в Париж? - выдал он свою озабоченность и тревогу. - Гарри за три дня обернулся, а што Женьке стоит? Явимся к ее родичам, а нам от ворот поворот...
- Не поворотят, - проговорил Костя. - А поворотят, подадимся в Париж. Поезда туда ходят.
- На первой станции фараоны сцапают, - невесело улыбнулся Сергей, но отмел свои страхи. - Машину раздобудем и уедем.- И запел:
- Отец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с ним...
Лисовский откинулся на спинку жесткого сидения и зажмурился. Не верилось, что они на свободе, не нужно ждать каверзных вопросов и предложений майора, опасаться отправки в лагерь... Нет, лагерь им не грозил, ведь Сторн предупредил, если они не согласятся работать на американскую разведку, их ликвидируют. Поглубже нужно уходить, чтоб и следов не осталось.
Не верится в спокойную жизнь. Как было бы здорово вернуться на свой аэродром из полета, оказаться среди друзей, не следить за каждым словом. Что ляпнул, то и сойдет, никто не в обиде. А здесь не только язык, но и лицо не должно выдавать сокровенных чувств.
- В город въехали, - предупредил Сергей. - "Виллис" где-то надо припарковать?
- Откуда у тебя это слово взялось?
- Какое? А-а, у Гарри перехватил.
Мостовая похожа на канал с черной мертвой водой, а обочины напоминают снежные забереги, подмываемые мелкой накатывающейся волной. Сергей озабоченно приглядывал место для "виллиса", опасаясь встречи с бесцеремонными американскими полицейскими, побаиваясь столкновения с легковыми автомашинами, для водителей которых не существовало правил движения. Скопление автомобилей он заметил у сверкающего огнями здания и хотел подвернуть к нему.
- Пожалуй, здесь и припаркуем.
- Не вздумай, - предостерег Костя. -Тут ресторан. Все разъедутся, а наша машина...
- Ясно, бельмом в глазу торчать будет.
Проезжая улицей, заметил, что во многих двориках к стенам жмутся автомашины. Выбрал подходящее место, загнал "виллис" в узкий закоулок между домами, уперся в тупичок и заглушил мотор.
Под ногами слякоть, сверху снежной крупкой сыплет, мрачные, слабо освещенные улицы, разноязычная толпа... Идут они и не знают, куда путь держат, а спросить боязно, как бы Гарри утром на их след не напал.
Квартал за кварталом остаются позади, чувствуется приближение городского центра. В магазинах ночные огни отражаются в огромных зеркальных окнах, роскошными ресторанами сменились небольшие кафе и харчевни, густеет толпа, чаще встречаются английские и американские офицеры.
- У меня горло пересохло, - сказал Сергей, - куда-нибудь заскочим, кофе потринькаем.
- Подожди, - отозвался Костя, - не в ресторан же заходить?
- А мне понравилось. И жратва мировая, и музыка играет.
- Попал чалдон в Европу! - не выдержав, рассмеялся Лисовский. - Услышат в ресторане мой дойч, в полицию отправят, да изобьют предварительно.
Зашли в полупустой зальчик "брассери" - кафе-пивной. В темных панелях его стены, по углам, как лавки в сибирских избах, невысокие диванчики. Пожилая женщина в белоснежном чепчике и накинутой на плечи шали в крупных розах примостилась у старинного буфета с кофейной мельницей и вязала чулок. Хозяйка подслеповато оглядела вошедших, аккуратно сложила вязание и отчужденно подошла к парням. Костя лаконично сказал:
- Кофе!
Она по-немецки уточнила:
- Черный или со сливками?
- Фрау немка?
- О-о, - она украдкой невольно повела взглядом по сидевшим у приемника мужчинам. - Господа - немцы, из фатерлянда?
- Да, превратности войны, - отсекая лишние вопросы, ответил Костя. - Мы будем благодарны за ужин со шнапсом.
- Сейчас все дорого! На черном рынке...
- Мы заплатим.
Сняли шляпы, примостились на низеньком диванчике за угловым столиком. За широким окном толпой шумела улица. Изредка приоткрывалась дверь брассери, заглядывали солдаты и разочарованно исчезали.
- О чем ты с ней толковал?
- Ужином попросил накормить.
- А гроши?
- В удостоверении Гарри лежит зеленая бумажка.
Сергей удивленно посмотрел на друга, достал документы Сторна и раскрыл. Костя заглянул и удовлетворенно заметил:
- Десять долларов, нам хватит.
- А ты добрым воякой становишься, - ухмыльнулся Груздев.- Трофеями не брезгуешь, за воровство не считаешь.
- А что, с голоду и жажды подыхать? - пожал плечами Лисовский и прижал руки к груди. - Побыл на сыром воздухе, промочил ноги, и опять дышать трудно. Как надоело чувствовать себя больным!
- Согреешься горячим, отойдет.
Хозяйка принесла по кружке пива, сосиски с отварной картошкой и по рюмочке шнапса. Сергей залпом выпил пиво, блаженно отдуваясь, принялся за еду. Костя начал со шнапса. Спадало нервное напряжение, а с ним и силы убывали. Пиво отдал другу, а себе попросил сварить черный кофе. Без аппетита жевал белые свиные сосиски, разварную картошку.
Подошла хозяйка, Лисовский подал ей зеленую кредитку.
- Не знаю, наберется ли у меня сдачи, - растерянно призналась она. - Доллары высоко котируются на черном рынке.
Костя спросил у вернувшейся со сдачей хозяйки:
- Как нам попасть на трамвай до Ботанического сада?
- Из двери налево, дойдете до угла и направо, - проводила немка друзей до двери и назвала номер маршрута.
Они шагали темной улицей. Дошли до угла и повернули направо. Добрались до остановки. Людей по пальцам пересчитаешь, они стоят и терпеливо ждут. Снег на тротуарах нетронутый, редкие человеческие следы бледными тенями на нем выделяются. Ни голоса, ни собачьего лая. Из-за поворота выполз скрипучий трамвай. Распахнулись двери, пассажиры неторопливо поднялись в вагон. Пышная толстуха сидела у небольшой кассовой машинки. Костя протянул бумажку, полученную на сдачу от немки, кассирша подала ему билеты и металлическую мелочь. Через узенькую дверцу они прошли в салон, сели у окна и впялились в подсвеченную снегом сумеречную ночь. Трамвай ревматически заскрежетал больными суставами и с протяжным вздохом тронулся с места.
Костя еле умещался на краю короткой скамейки, вплотную придвинулся к Сергею, обнял его за плечо. Тот грустно глянул на друга и уставился в потное стекло. Лисовский с трудом различал черные глазницы окон в темных стенах зданий, впервые почувствовал острую зависть к тем, кто спит в глубине комнат. Война для них практически закончилась, им не грозят раны, увечья, смерть. Где-то идут кровавые, ожесточенные бои, а здесь тишь, гладь да божья благодать. У кого-то из них можно переждать смутное время, бездумно лежать на диване целыми днями, читать книги, слушать радио...
А смог бы он, Костя, до конца войны на диване вылежать? Аж морозцем продернуло по спине от этой мысли. Ведь никто и никогда не узнает, где они скрывались, да и вряд ли кто осудит, проведай о мытарствах, через какие прошли парни. А совесть?
- Костька, - шепнул Сергей. - сзади вроде шпрехают. Поспрошай Женькину улицу.
Лисовский краешком глаза оглядел пожилую пару, видимо, муж и жена, прислушался к разговору, уловил конец фразы:
- ...я не могу больше терпеть, сил моих нет!
Муж склонился к жене, взял ее руку и негромко, с горечью, продекламировал:
- Я пал. Я жил и пал. И колокол упал. Мы оба: я и он. Сначала я, а после он...
- Извините, пожалуйста, - обернулся к ним Лисовский. - Где нам сойти, чтобы попасть на Ботанический бульвар?
Застигнутые врасплох, они замолчали, потом мужчина раздраженно отозвался, подозрительно оглядев парня:
- Я скажу, где вам лучше сойти.
Сошли через две остановки. Молча прошагали квартал, свернули на улицу, на которую указал пожилой немец. Сергей осветил фонариком глухую стену неприступных заборов.
- Откуда фонарик?
- У Перебейноса разжился. В какую сторону потопаем?
- Таблички на домах нужно посмотреть... Ох и наследили мы!