Как во городе во Львове
Мы букеты сняли,
Мы букеты поснимали,
Перемышель-город взяли,
Перемышель-город взяли,
А Ковню продали.
Мы за то Ковню продали,
Что фронт поровняли.
Покель фронт ровняли,
Пол-России сдали,
А бедную Румынию без боя отдали…
Сырая земля остудила спину. Девки куда-то подались, пересмеиваясь и не ведая горя, дренькнула балалайка, ребячий голос лихо отчубучил скоромную частушку. Жизнь течёт…
Неистребима при всякой власти извечная коловерть любви. "Пошто же не вразумил Господь меня… Пошто старых дураков послухался, - гукнуло всхлипом в горле Михея, и затрусилась борода от беззвучных рыданий. Унял редкую слабость, - эх-х-х-ма-а-а…"
Подхватился и побежал трусцой, выглядывая с задов свой дом. Осторожно подкрался к окну, приник ухом к закрытому ставню. В избе ни звука. Он постоял, прислушался и сдвоенно стукнул так, как вызывал когда-то длинноногую Настю из её горенки.
Даже через окно было слышно, как испуганно ойкнула она, заметалась впотьмах и кинулась к двери, опрокинув ведро. Под крыльцом залился лаем старый кобелишко Рыжий и осёкся, признав властный голос хозяина:
- Рыжий, молкни! Рыжий, подь ко мне.
Он подлетел стремглав на зов, лизнул мокрым языком руку и замёл хвостом по земле, жалобно прискуливая о захудалой жизни своей.
Настя выскочила в одной исподней рубахе, её радостный вскрик затушила грубая пятерня мужа, жёстко и больно, как в тот давний вечер в безмолвной степи.
- Тихо, Настютка… Чужих в доме нету? Иль ково приняла…
- Хто ж будет-та, - всхлипнула она и приникла головой к отвороту полушубка, обдавшего забытой горечью кислого мужского пота и табака.
Михей отстранил её, огляделся и шагнул в избу. Жена, суетливо чиркая серниками, запалила лампу, опять охнула и запричитала:
- Все уж глазоньки проглядела. Уж и оплакала, обкричала покойником тебя. Иде ж тебя леший носил, Михеюшка? - вытерла занавеской глаза, кинулась собирать на стол. Металась перед глазами Быкова неузнаваемо костистая, исхудавшая до девичьей хрупкости.
Выхватила из печи рогачом чугунок, налила через его край в глиняную миску перетомившихся щей, развернула тряпицу с краюхой хлеба.
- Выпить-то есть в доме? - сурово проговорил он зачужавшим голосом и повёл глазами. Всё стояло на своих местах, словно не отклубились страшные, смутные годы в боях и седле. Шкафчики для посуды - ладил их сам.
Сундук с приданым Насти, чистые половички из тряпья. Всё, как есть, об чём изныла душенька до отчаянья.
- А как же, ить ждала, - громыхнула крышкой сундука жена, вынула засургученную бутылку, - "Смирновская", ещё отец припасал к твоей встрече с позиций, да не дожил. На вот…
Михей взял со стола лампу и поднял вверх. Шагнул к печи. Разметались во сне трое детей-погодков. Егор уж не помещался во всю длину, подогнул мосластые коленки. Прижалась к нему и сладко причмокивала губами выдувшая до неузнаваемости Олька, младшенькая.
Белобрысый Пронька сучил ногами, кого-то настигая, вдруг оторвал голову от лежанки, непонимающе и мутно глянул на свет лампы и опять смежил веки.
- Выросли-то как, - со вздохом обронил Быков, - вроде и не мои. Провоевался в пух и детей не понянчил толком, - защемила боль до зубного скрипа об ушедших в никуда лучших годах жизни, откачнулся от парного духа ребятни и вернулся к столу.
В красном углу неугасимо тлела лампадка перед сумеречными иконами. Лики святых всё так же взирали бесстрастно на мир, не радуясь и не печалясь возвращению скитальца, загодя благословляя тонкими перстами всё лихое и доброе, во что ввергнет людей суетная жизнь.
Михей жадно хлебал щи, утирал усы полотенцем и молчал. Настя сидела напротив, подперев голову кулачком изредка смахивала украдкой набегавшие слёзы. Он опорожнил бутылку, подхватил жену за плечо и толкнул в горницу…
Раскуривая в постели цигарку, опять запоздало припомнил её давнишние слова: "Ты бы хучь сперва поцеловал", - глухо кашлянул недобрым смешком и проговорил:
- Ну, выкладывай, суженая, как ждала мужа. Как на постое содержала комиссарика в очках, миловалась с ним. Описывай…
- Спятил, што ль? - отозвалась она разомлевшим в первой дрёме голосом. - Они ить не спрашивали, где ночевать. В станице цельная армия квартировала. А энтот комиссар дюжеть обходительный был, сахарком частенько деток баловал.
Михей тычком вдарил по мутно белеющему лицу жены и захлебнулся шёпотом:
- Брешешь, курва! Мне ить Аким Копылов всё донёс. Как провожать комиссара выбегала, - и ещё раз ударил покрепче, распаляясь.
Настя тихо застонала, сплюнула на пол через него кровь из разбитого рта. Прошепелявила сквозь укорный плач:
- И-и-и-х! Дурак ты, дурак. Вот и дождалась мужней ласки. Аким-то сам ко мне ломился в дом пьянющий, вот и оговорил за неутеху. А знатье, что так обернётся - пустила бы…
- Замолчь, сука! - озверел Михей и склещил руки на её тонком горле. - Удавлю, погань!
- Дави-и, должно, свыкся давить, - занемело ворохнулась и зарыдала в голос, забилась головой о стенку.
- Пореви, бабье дело, - отходил Михей, - пореви, пореви, - коснулся её щеки чёрствыми пальцами, - ты чёй-то прямо в старуху иссохлась. Была куда справней.
- Уйди, зверюка!
- Вот што… некогда мокроту пущать. Собирайся! Ребятишек одевай, что получше из одёжки в узлы повяжи. Уходим счас…
- Отвяжись, никуда я из дому не тронусь, - всхлипнула она и хотела встать.
Михей отбросил её на спину, сунул под нос наган.
- А этова не хошь нюхнуть? Я тебе не тронусь! Постреляю вас всех и один подамся. Терять уж нечего… побью…
Она онемела от страха и невнятно промолвила:
- Ты постреляешь, не сумлеваюсь. Зло вымещать не на ком боле, долакействовался атаманам… дети стали виновны, видать, уж доля моя такая незрячая, итить за поводырём. Пусти на пол, счас соберуся, - опять скуксилась в плаче.
- Вот так-то… Скотинешка какая осталась на дворе?
- Коровёнка чудом в бескормицу уцелела, слава Богу, в котлы вояк не попала.
- Не телилась?
- Яловая… Бугая обчественного давненько извели на мясо, не помню, какие ослобонители России. Откудова же быть ей стельной, ветер не надует.
- Взналыгай её, ежель вплавь реку одолеет, с собой увезём. Живо укладывайся, к утру надо сплыть лодкой на китайщину.
- Кто нас ждёт там, Михей? Повинись, сходи в стансовет, могёт статься, простят. Там счас заправляет Макарка Слепцов, душевный парень, не забижает народ. Всё чёй-то выспрашивал про тебя, велел сообчить, коль объявишься.
- Макарка?! - удивлённо промолвил Михей и вспомнил разговор с ним в Чите. Про себя уж подумал: "А ведь, прав оказался, сосунок, помянул я его слова, не раз помянул".
- Сходи…
- Незачем туда соваться. В расход пустит меня твой разлюбезный Макар, как на духу, пустит, - и зло прикрикнул: - Собирайся! Побуди ребятишек, пущай гвалт не создают. Буду ждать в лодке у нижнего края станицы.
Корову не забудь привесть. Если раздумаешь плыть иль ишо чё сотворишь, тогда гляди… От меня не схоронишься, под землёй сыщу. Ну! Хватит кочевряжиться.
…Михей в какой-то сонной одури прокрался к реке, выбрал лодку подобрей, свернул ломом тяжёлый замок. Вставил в уключины прихваченные из дому вёсла, тихо сплыл к условленному месту. В голове навязчиво бились отголоски песни о казаченьках и Марусеньке, которую услыхал за станицей.
Привёл Воронка к плоскодонке. Ждал долго, подрагивая от ознобистого волнения, сжимая назябшими пальцами карабин.
Наконец, вынырнули из вязкой тьмы фигуры детей и кинулись к нему. Егор уже вымахал поболе Михея и ткнулся губами в бороду. Как ошаленная взвизгнула Олька: "Батя-няа!"
- Тише ты, - хохотнул Михей и подкинул её на руках, - живей в лодку! Узлы не помочите, воду не всю вычерпал.
- А куда мы плыть станем? - спросил было Егор, но отец резко осадил:
- Куда надо! - снял с коня седло, покидал узлы на нос лодки и усадил притихшую семью. - Ну! С Богом! Егор, коня и корову привяжи крепче, гляди за ними, чтоб не утопли.
- Ладно, - смятенно отозвался сын, не ведая, как отнестись к внезапному бегству.
Пока раздумывал, течение подхватило лодку. Утробно взмыкнула корова на плаву, пискнул котёнок за пазухой Ольги, взлаял на берегу оставленный Рыжий и плюхнулся за хозяевами. Михей неладно выругался:
- Ноев ковчег, в душеньку мать… И кобель в китайщину бегёт. Ево там махом освежуют.
- Отец, при детях-то, - устыдила из темноты Настя и всхлипнула, судорожно прижимая к груди обёрнутую холстиной икону.
Плыли невесть куда. Воронок стремился обогнать тихоходную лодку, разворачивал корму, сталкивался с округлым боком коровы. И вдруг тягуче заржал, бросив в оторопь сидящего за веслами Михея.
Он достал коня плёткой и опять погрёб, ругаясь шёпотком. Корова вскорости утомилась, тяжело засопела, а потом забилась, пытаясь повернуть назад.
- Егор, за весла! - коротко приказал отец.
Тонко дзинькнула из ножен шашка и с хрустом развалила череп меж рогов ополоумевшей скотины. Вторым ударом Михей отсёк верёвку, грубо отпихнул сына со скамьи.
- Зорька, Зорька, - тихо позвала дочь, - мам, а где Зорька? - Увлечённая котёнком, она так и не поняла, что сотворил отец.
- Поплыла домой, - запричитала Настя, - батяня её одну отпустил.
- Тихо! - рявкнул он. - А то счас и вас следом за ней пущу.
Егор тоскливо подумал, что не таким стал отец, каким он его помнил с малолетства, и крепко схватил рвущийся повод. Усталым стоном всхрапнул Воронок. Берег чужбины наплыл внезапно.