- А отец Александр не есть патриотическое? - Рыбкин почувствовал, что его понесло. - Человек, который стоял у самых начал покорения этих земель, не есть патриот земли Русской? Священник, который и в стужу, и в жару, и в голод наведывался для выполнения своего долга на пограничные посты, стоящие друг от друга на двести вёрст? Который не боялся манчжурской толпы, готовой его растерзать за православную веру? Тогда кто же в вашем понимании - патриот? Уж не господин ли Мичурин, который сегодня солдатам развозит провиант из ресторации, а завтра господину губернатору предъявит счёт за съеденное? А может, патриот - это банкир Стоянов, то-то я не вижу его среди ополченцев? Ни его самого, ни его сынка преподобного!
Кузьма Петрович ошарашенно взирал на поэта, будто встретился с ним впервые в жизни.
- Что это на вас нашло? - пробормотал редактор, взглядом призывая фотографа к себе в помощники. - При чём тут Кирилла Петрович? И зачем вам здесь, в окопах, банкир? Да я и не считаю их рьяными патриотами. - Аршинников растерянно взирал на офицера. - Право слово, не желаете писать стихи о воинстве амурском - Бог с вами, обойдёмся. Но такая экспрессия, право, отчего?
- Простите, - Станислав Валерианович хлопнул тетрадью по руке. - Слишком много событий за последние сутки. Устал, вот и сорвался. А стихотворение я напишу, обязательно. У меня даже идея имеется. О графе Муравьёве. Вы не против?
- Наоборот! - вскинул руки редактор. Новая идея его явно вдохновила. - Это как раз то, что нужно! Эдакий мостик между прошлым и будущим. Солдаты минувшего передают эстафету нынешним защитникам Отечества! Грандиозно! И рядом с текстом фотография - солдаты в окопах! Солдаты будут держать в руках винтовки и ждать наступления приближающегося врага. А вы будете стоять сверху, на вон той куче из земли и деревяшек…
- На бруствере.
- Хорошо-хорошо. Вы будете стоять на этой куче с саблей в руке и командовать! Ну, как?
- Никак, - Рыбкин с тоской огляделся по сторонам. Кажется, присутствие Кузьмы Петровича обещало затянуться на неопределённое время. - Это уже будет не документальное фото, а какой-то синематограф. Простите, но я никудышный актёр и для подобного лицедейства не гожусь. Впрочем, как и мои подчинённые.
Аршинников яростно замахал фотографу, чтобы тот подошёл как можно ближе к окопам.
- Станислав Валерианович, родненький, о каком лицедействе идёт речь? Вы сейчас творите историю! В кои-то веки нам такое счастье привалило. Может, такого момента более не выпадет! А вы про синематограф разглагольствуете.
Рыбкин дистанцировался от размахивающего руками редактора:
- Кузьма Петрович, и не уговаривайте. Не тратьте слова и эмоции. Стихотворение? Пожалуйста. Хоть два! Хоть поэму! А позировать, да при всём честном народе, - увольте. Вон, - поручик кивнул в сторону направляющегося к ним Ланкина. - Возьмите Сергея Ивановича. Уговаривайте его. Офицер бравый, капитан как-никак. Опять же, солидность… Одним словом, ваш типаж.
- А что… - редактор "Амурских ведомостей" внимательно присмотрелся. - Вполне! Очень… даже очень!
Рыбкин проводил взглядом суетливую фигуру Аршинникова, с облегчением развернул тетрадь и вновь устроился на бревне. Но более писать ему не довелось.
Ланкин на фотографирование "добро" дал сразу. У солдат, естественно, согласия никто не спрашивал. Да, собственно, никто бы из них возражать не стал. То в одном конце окопа, то в другом раздавался смех по поводу того, что, мол, неплохо бы получить снимки на память, выслать родным, дабы те увидели защитника Отечества в военной обстановке. Другие не прочь были повесить фотографию на стенку, как в богатых домах. Штабс-капитан приказал солдатам вытянуться вдоль окопа в цепь, взять в руки винтовки и принять позу, будто они целятся.
Рыбкин прекрасно знал характер Аршинникова. Дотошный и въедливый, Кузьма Петрович своими идеями изматывал любого посетителя редакции, по этой причине Рыбкин и отказался фотографироваться, прекрасно осознавая, что сия простая, минутная операция у Кузьмы Петровича растянется на часы. И не ошибся.
Едва Сергей Иванович поднялся на бруствер, взял в правую руку саблю и вскинул левую руку, Аршинников тут ж принялся жестикулировать, словно на него плеснули кипятку, и орать на фотографа, чтобы немедленно приостановил съёмку:
- Нет, нет, батенька мой! Так не пойдёт! Ну что за вид! Разве так можно, господа? - Редактор вскочил на бруствер, едва не рухнув в окоп. - Гимнастёрки грязные! Потные! Вон и пуговиц не хватает.
- Так ведь работали… - раздались недоумённые голоса. - А как, ваше благородие, копать да не вспотеть?
- Сергей Иванович, - Аршинников в мольбе возвёл ладони к груди. - Выручайте! Миленький! Придумайте что-нибудь! Может, есть сменная одежда? А?
Ланкин перекинул шашку в левую руку, правой развернул платок, чтобы утереться:
- В том-то и дело, что никакого другого обмундирования нет. Слава богу, этого хватило.
- Но ведь так нельзя! - в глазах редактора стояли слёзы. - Вы представляете, как будут смотреться солдаты на снимке с тёмными пятнами на спинах и подмышках? А ежели снимок попадёт в столичные газеты? А он туда попадёт! Представляете, какой резонанс это вызовет в обществе?
Ланкин обвёл взглядом окоп, что-то прикидывая в уме, потом произнёс:
- Всем надеть шинели. Перепоясаться.
Шинели солдатам выдали на случай холодных ночей. Надевать днём в жару их никто не желал. Но приказ есть приказ.
Через минуту Аршинников снова размахивал руками:
- Господин штабс-капитан, посмотрите сами! Это не защитники родины, а толпа идиотов! Что они у вас стоят словно столбы? Где экспрессия? Где ненависть к врагу? И вообще что это они постоянно вытирают лбы? Почему застегнулись не все?
Шея Ланкина побагровела, но Сергей Иванович сумел сдержать эмоции.
- Всем привести себя в порядок! - рявкнул он, взойдя на бруствер.
- Батенька мой, господин капитан, ну ей-богу! - в голосе Аршинникова снова была мольба.
- Что ещё? - чуть не сорвался на крик штабс-капитан.
- А вы-то, вы сами…
- Что я сам?
- Солдаты в шинелях, а вы в кителе.
- Вы что, предлагаете и мне шинель надеть?
- Да, - голос Аршинникова дрогнул.
Весь вид Ланкина говорил о многом, но только не о сочувствии к редактору. Сергей Иванович приблизился к Аршинникову:
- Вы что, издеваетесь?
- Никак не можно, - затряс головой Кузьма Петрович. И тут же перешёл в атаку. - Но солдаты в шинелях, а офицер, простите, неглиже.
- Что-о? Я в мундире!
- Но смотреться-то будет не так!
Ланкин с трудом втянул в себя горячий воздух и пошёл одеваться.
Через полчаса, когда всё закончилось, злой и мокрый Ланкин рухнул на бревно рядом с поручиком:
- Будь проклято искусство, которое требует жертв.
Рыбкин спрятал лицо в руках, стараясь сдержать смех, но ничего не вышло. Штабс-капитан заметил трясущиеся плечи Станислава Валериановича и с раздражением произнёс:
- Не вижу ничего смешного. И ваш Аршинников, кстати, прав. Мы сейчас делаем историю. А потому память для потомков должна об этих днях сохраниться доподлинно! Потерпели чуть-чуть, не беда. Зато лет так через тридцать, - задумчиво проговорил Сергей Иванович. - Будут гимназисты, да и не только они, смотреть на этот снимок и думать…
- "И какого лешего, - будут думать гимназисты, - тут же перебил капитана поручик, проговаривая слова сквозь смех, - они напялили в такую жарищу шинели?"… Представляю подпись под снимком: "Июльская оборона Благовещенска"! А вы в шинелях! - Рыбкин едва не свалился с бревна. Он уже не сдерживал смех. Плечи тряслись, руки ходили ходуном, колени стучали друг о дружку.
Ланкин некоторое время смотрел на сослуживца.
- А ведь вы, Станислав Валерианович, знали, вы сразу поняли, что редактор простым фотографированием не успокоится. Ведь так?
Поручик с трудом кивнул головой:
- А теперь представьте, что он вытворяет каждый раз, когда я приношу ему свои стихи. Но чтобы так? Середина июля, а вас - в шинели… такую толпу, в жару…
Ланкин посмотрел на некоторых, всё ещё одетых по-зимнему, солдат, которые топтались в окопе, и тоже расхохотался.
Олег Владимирович встретил Киселёва, когда тот покинул здание полицейской управы, и уже собирался садиться в дрожки для объезда города.
- Владимир Сергеевич, - Белый придержал полицмейстера за локоть. - Индуров отбыл?
- Тому полчаса. А что? Передумали?
- Отчего ж? Если не возражаете, давайте пройдёмся. Долго не задержу.
Киселёв кивнул кучеру, чтобы следовал за ними по Большой в сторону Торгового ряда.
- Итак, вы хотели о чем-то спросить?
- Владимир Сергеевич, я понимаю, в некотором роде моя личность вам неприятна. Однако, поймите и меня…
- Вы можете перейти к более конкретному предмету? - губернский полицмейстер и не думал скрывать раздражение.
Белый ему был неприятен. Но не потому, что солгал. Владимир Сергеевич прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке личность представителя Генерального штаба намного важнее, нежели главы полицейского департамента. И губернский полицмейстер обязан подчиняться приказам столичного юнца. Именно это его и раздражало. Но во вторую очередь. Первое же, что беспокоило Киселева, была мысль о том, насколько глубоко столичный чиновник продвинулся в своём расследовании, что смог выявить по деятельности господина полицмейстера?
- Извольте, - Белый, заложив руки за спину, концом туфли поддел небольшой камешек. - Скажите, какие общие финансовые дела связывали вас и убитого купца Бубнова?