- Его превосходительство губернатор знает, что я - офицер императора Франца-Иосифа, и если его величество мне прикажет, я останусь здесь и буду до последнего вздоха сражаться вместе с турецкой армией. Но пока я не получил подобных указаний, мой первейший долг - как можно скорее вернуться на войну в Европе. А о каких навыках вы говорите, уважаемый бей? Я морской офицер, а мы далеко от моря.
- Да, разумеется. Но вы также опытный авиатор, а ваш подчиненный Кайндель разбирается в технике. Он уже починил мясорубку на губернаторской кухне, и теперь местные смотрят на него с благоговением, как на франкского мага.
- Но, дорогой бей, во всей Аравии не найдется ни единого аэроплана. Какой от меня прок как от пилота?
- Ага, лейтенант, так ведь теперь у нас есть аэроплан, его привезут завтра. Нам бы хотелось, чтобы вы привели его в порядок и летали на нем, сражаясь с нашими общими врагами.
Конечно, мне пришлось согласиться, ведь это была вежливая просьба от облаченного властью лица. Но сделал я это скрепя сердце, с тоской понимая, что моя служба на загадочном аэроплане задержит нас на многие месяцы. После аудиенции я поговорил с герром Полтенбахом по пути в свое жилище. Над пустыней дул холодный ветер, присыпая узкие улочки снегом.
- Скажите, герр Полтенбах, почему губернатор так хочет заполучить меня на службу и поднять в воздух этот чертов аэроплан? Неужели я могу что-то изменить в местном театре военных действий? Насколько я вижу, до сих пор турки здесь сражаются лишь с грабителями, а что до полетов, то, уж конечно, в турецкой армии имеются собственные пилоты и механики.
- Да, но, боюсь, вы заметили не всё. Я прожил здесь уже два года, и поверьте, многое происходит незаметно для глаз.
- Вы о чем?
- Вот взять старого шарифа Хусейна. Говорят, некоторое время назад он встречался с британцами в Египте и просил поддержать восстание против турок. Губернатор, конечно же, не может ничего доказать, но и не смеет бросить шарифа Мекки и потомка пророка Мухаммеда в тюрьму, иначе против него поднимется вся страна. Да, пока что Хусейн и его сыновья - верные вассалы султана. Но подозреваю, что это ненадолго. Вас хотят задержать здесь, потому что думают, будто смогут убедить вас встать на их сторону, когда придет время сражаться.
- Но неужели они не понимают, что я австрийский офицер и буду драться, только если получу приказы от командования?
- Не понимают. Ведь они мыслят совсем по-другому. Вся турецкая армия в Аравии пронизана предательством. Половина офицеров и большая часть солдат при первой же возможности перебегут к Хусейну. А как же иначе? Ведь половина из них - арабы, как наш приятель Набил-бей. Они узнали, что вы чех, а не немец, и потому решили, что вы тоже готовы перейти на другую сторону.
- Вы что, хотите сказать, в этом замешан адъютант самого губернатора?
- Именно так. Он сириец и очень хитер. Подозреваю, что он уже тайно встречается с эмиром Абдуллой. Вот почему он хочет задержать вас здесь. Аэроплан - это его идея, а не губернаторская. Тот, кто владеет летательным аппаратом, получит грозное преимущество, когда начнется восстание, помимо прочего это еще и вопрос престижа. Если хотите узнать мое мнение, то бей присматривается, на чью сторону встать.
- Так что это за аэроплан, который нужно починить? Наверное, немецкий "Альбатрос"?
- Боюсь, что нет. Думаю, это захваченный французский аэроплан. Его везут с побережья на верблюде. Прибудет завтра. Меня тоже попросили над ним поработать.
Как и было обещано, аэроплан прибыл на следующее утро - по частям. Насколько я смог разобраться, это оказался французский гидросамолет "Ньюпор-бебе". Точнее, когда был им, потому что к тому времени, как он достиг Эт-Таифа, от него остались одни развалины, более менее полный набор деталей, но все по отдельности после падения и небрежной перевозки. Как выяснилось, пару недель назад аэроплан рухнул в результате поломки двигателя около острова Кишран, совершая разведывательный полет с французского крейсера.
Пилота спасли, спустив с корабля шлюпку, но ему не удалось подпалить аэроплан, и машину вытащили на берег. Аэроплан опрокинулся на носовую часть, и неудивительно, учитывая, что пилот пытался посадить его на воду глубиной в несколько сантиметров. Пропеллер разлетелся в щепки, крылья отвалились при ударе, а роторный двигатель Клерже выскочил из пазов. В общем, осмотр произвел удручающее впечатление, к тому же я понимал, что наш отъезд из Эт-Таифа (если мы вообще сможем покинуть город) будет зависеть от того, сумеем ли мы восстановить эти руины, поставить их на обычные шасси и заставить аэроплан взлететь к удовольствию хозяев.
А еще я чувствовал, что престиж альянса Австрии и Германии в этой части света зависит от наших технических навыков. По городу уже разнеслась молва о квалификации Кайнделя как механика, что до меня, то как только местные жители узнали, что я пилот, то чуть ли не кланялись на улицах, как кудеснику и пророку вроде Илии. Меня называли "колдун из Насарани Бир-Хазаки". По базарам Эт-Таифа ходили слухи, что я не только способен подняться в воздух, но так же могу вызвать из пустыни песчаные бури и поражать врагов геморроем.
И мы принялись за работу, прибегнув к помощи мастерской герра Полтенбаха и его советам по технической части, к нам также приставили шестерых сирийских плотников и автомеханика, позаимствованного из турецкого гарнизона. В ближайшие две недели нам хотя бы будет, чем заняться. Мне всегда нравилось делать что-то собственноручно, и приятно иметь для такого занятия законный предлог, не потеряв при этом офицерское достоинство, как произошло бы в Австрии. Но задача была безнадежной.
Мы восстановили корпус как могли, связав сломанные во время крушения части проволокой и веревками, а в качестве клея использовали какую-то местную смолу. Шасси соорудили из бамбука и колес велосипеда, когда-то принадлежащего визирю шарифа. Но пропеллер оставался проблемой. В конце концов пришлось склеить рейки из тика, хотя они получились слишком тяжелыми, а потом совершенно наугад вырезать пропеллер подходящего для двигателя мощностью восемьдесят лошадиных сил диаметра и формы, хотя даже в те дни достижение нужного баланса было делом, требующим опытной руки.
Аналогичным образом и двигатель оказался далеко не в идеальном виде, когда попал к нам в руки: все детали на месте, но засорен песком, а при падении повредился коленвал. Мы сделали что могли, и в конце концов он заработал. К счастью, не было проблем со смазкой. Врач из турецкого гарнизона - чумазый одноглазый албанец, которому я бы не доверил и больную корову, не говоря уже о людях - с радостью продал нам весь свой запас касторки.
Вообще-то, больше в его аптечке ничего и не осталось, поскольку он уже продал все остальные лекарства горожанам, не считая медицинского спирта, который выпил сам. Однако ткань для фюзеляжа оставалась неразрешимой проблемой. Оригинальная ткань "Ньюпора" из усиленного льна была слишком сильно изодрана, чтобы можно было ее зашить, пришлось полностью заново изготовить покрытие для крыльев, купив на базаре ситец, а его было очень тяжело сделать прочнее. Предстояло еще как-то его укрепить, и в отсутствие пасты из целлюлозы мы смогли раздобыть лишь какую-то французскую полировку из растворенной в метиловом спирте смолы. Короче говоря, в целом ремонт трудно было назвать мастерским, хотя и Набил-бей, и эмир Абдулла выражали свое восхищение по мере того, как аэроплан обретал форму.
На двадцать восьмое декабря назначили первый испытательный полет "парового сокола", как обыватели окрестили маленький аэроплан. В качестве взлетной полосы выбрали ровный участок пустыни за пределами городских стен, и восстановленный "Ньюпорт" выкатили через ворота по дороге, вдоль которой выстроились турецкие солдаты, сдерживая восхищенную толпу. Я бы дорого дал, чтобы испытательные полеты прошли вдали от посторонних глаз, но в это утро подобному желанию не суждено было осуществиться: никогда прежде не видевшие самолет горожане выстроились на стенах и толпились на крышах и даже минаретах, чтобы увидеть чудеса, которые будут творить неверные чародеи.
Воздвигли помост, и эмир Абдулла расположился там с офицерами турецкого гарнизона, явившись посмотреть представление. У меня душа ушла в пятки, когда я увидел, как выстраивается оркестр губернатора. Последовал краткий музыкальный концерт: "Боже, храни" к настоящему времени улучшился настолько, что можно было хотя бы узнать мелодию, затем снова "Принц Ойген", потом что-то (как мне кажется) из "Пиратов Пензанса", наконец (когда мы уже собирались запустить двигатель) "Наш Господь - нерушимая крепость".
Мечтая о том, чтобы последняя мелодия не звучала настолько похоже на "Марш мертвецов", я велел Кайнделю крутануть пропеллер. Потребовалось повторить три или четыре раза, прежде чем двигатель застучал, отрыгивая дым от низкосортного топлива. Многочисленные собравшиеся разразились приветственными криками - они никогда в жизни не видели подобного шоу. Я толкнул вперед ручку дросселя. Планер начал яростно дрожать из-за комбинации перекошенного двигателя и несбалансированного пропеллера. Кайндель лежал на крыле рядом со мной, а сквозь грохот пробивались едва узнаваемые звуки "Марша Радецкого", крики, стук копыт и выстрелы в воздух всадников шарифа.
- Все в порядке, герр лейтенант? Сказать, чтоб начинали?
- Бога ради, Кайндель, эта штуковина сейчас сама развалится от тряски!
- Тогда надо хоть немного проехаться: наши арабские друзья сильно расстроятся, если мы не обеспечим им хоть какое-то зрелище.
Я оглядел толпу и понял, о чем он говорит: на кону престиж всего австро-германского альянса.
- Хорошо, тогда давайте начнем. Найдете мое последнее письмо у меня комнате.