После объятии и первых расспросов капитан Жорж обратился к своим приятелям, к той части их, которая остановилась и наблюдала эту сцену.
- Господа, - сказал он, - видите, какая неожиданная встреча. Простите, если я вас оставлю для беседы с братом, которого я не видел более семи лет.
- Нет, чорт побери, на это мы не согласны, не допустим, чтобы ты оставил нас сегодня. Обед заказан, твое присутствие необходимо.
С этими словами говоривший схватил его за плащ.
- Бевиль прав, - сказал другой, - мы не позволим тебе уйти.
- Да что там, чорт возьми! - снова заговорил Бевиль, - пусть и твой брат идет с нами обедать. Вместо одного доброго товарища у нас будет два.
- Извините меня, - сказал тогда Мержи, - у меня много дела на сегодня, надо передать письма…
- Передадите завтра.
- Никак нельзя, так как они должны быть вручены сегодня же, и к тому же, - добавил Мержи со смущенной улыбкой, - признаюсь, я без денег, и мне нужно их раздобыть.
- Ну, ей-богу, замечательная отговорка, - воскликнули все в один голос, - так мы вам и позволим отказаться обедать с добрыми христианами ради того, чтобы бежать за деньгами к ростовщикам.
- Вот, друг мой, - произнес Бевиль, с легкой рисовкой потряхивая длинным шелковым кошельком, висящим на поясе. - Считайте меня своим казначеем. Уже две недели как мне чортовски везет в игре!
- Ну, идемте без задержек, идемте обедать в "Мор", - подхватили остальные молодые люди.
Капитан взглянул на брата, остававшегося в нерешительности.
- Ладно, успеешь передать свои письма. Что касается денег, то и у меня их достаточно. Идем с нами. Сейчас увидишь парижскую жизнь.
Мержи уступил. Брат представил его по очереди каждому из своих друзей: барону Водрейлю, кавалеру Рейнси, виконту Бевилю и прочим. Они осыпали приветствиями вновь прибывшего, причем он обязан был каждому ответить поцелуем по старинному светскому обряду. Бевиль принял это приветствие последним.
- Ого, - воскликнул он, - разрази меня бог, дружище, но я чувствую еретический дух. Ставлю золотую цепь против пистоли, что вы интересуетесь религией.
- Вы правы, сударь мой, но не в той мере, в какой это надлежит.
- Но вот, посмотрите, разве я не умею отличить гугенота? Загрызи меня волчица! Какой, однако, эти коласские коровы принимают на себя серьезный вид, когда заговорят об их религии.
- Думается мне, что не надо бы в шутку говорить о таких.
- Господин Мержи прав, - сказал барон Водрейль, - и с тобой, Бевиль, когда-нибудь случится беда в наказанье за твои скверные шутки над священными вещами.
- Взгляните вы только на эту святую рожу, - обратился Бевиль к Мержи. - Ведь он самый отъявленный распутник среди нас, а вот время от времени не может удержаться от проповедей.
- Оставь меня таким, каков я есть, - сказал Водрейль. - Я распутничаю потому, что не могу ничего с собой поделать, но, знаешь ли, я уважаю то, что заслуживает уважения.
- Что касается меня, я весьма уважаю… свою мать; единственная честная женщина, которую я знаю, а кроме того, милый друг, для меня решительно все равно: католики, гугеноты, паписты, евреи или турки; меня их распри интересуют не больше, чем сломанные шпоры.
- Нечестивец, - ворчал Водрейль и перекрестил свои рот, маскируя это движение прикладыванием носового платка.
- Ты должен знать, Бернар, - сказал капитан Жорж, - что среди нас ты едва ли встретишь спорщиков, подобных нашему ученому Теобальду Вольфштейниусу. Мы не придаем большого значения богословским спорам и, слава богу, умеем лучше использовать наше время.
- Быть может, - возразил Мержи с некоторой горечью, - быть может, для тебя было бы предпочтительнее обратить некоторое внимание на эти ученые рассуждения, достойные священнослужителя, имя которого ты сейчас произносишь.
- Оставим этот предмет разговора, милый брат. В другой раз я, быть может, возобновлю этот разговор. Я знаю, что у тебя сложилось на мои счет мнение… ну, все равно, здесь мы вовсе не для разговоров об этом… Я считаю себя честным человеком и ты, конечно, увидишь это в один прекрасный день. Но, кончим на этом. Сейчас будем думать о том, чтобы хорошенько позабавиться.
Он провел рукой по лицу, как будто желая прогнать тягостные мысли.
- Дорогой брат! - тихо произнес Мержи, пожимая ему руку. Жорж ответил ему на рукопожатие, и оба догнали товарищей, шедших впереди.
Проходя вдоль Луврского дворца, из которого выходило немало богато одетых людей, капитан и его друзья приветствовали встречных, обменивались поклонами и церемонными приветствиями. В то же время они успевали представить встречным молодого Мержи, который в одну минуту успел перезнакомиться с знаменитейшими людьми своего времени. Одновременно ему шептали данные этим людям насмешливые прозвища (ибо тогда каждый выдающийся человек имел свою кличку) и скандальные сплетни, сопровождавшие репутацию каждого из них.
- Видите, - говорили ему, - вот этого бледного желтого советника? Это мессир Petius de Finibus , a по-французски Пьер-Сегье (Петр-успешник), ловкач во всех делах, которые он доводит до желанной границы. А вот маленький капитан Брюльбан - Торе де-Монморанси; а дальше начальник бутылочной епархии . Он прямо сидит на муле, пока еще не успел пообедать. А вот один из героев вашей партии - храбрец граф Ларошфуко, прозванный "капустным рубакой". В последнюю войну он бросил своих пищальников в атаку на капустный огород, приняв его сослепу за ландскнехтов.
Не прошло и четверти часа, как Мержи знал уже имена любовников почти всех придворных дам и количество дуэлей ради каждой из них. Он обратил внимание на то, что слава светской женщины росла вместе с количеством смертей, причиненных ее красотой. Так, дама де-Куртавель, любовник которой убил наповал двух соперников, пользовалась не в пример большим почетом, чем бедная графиня Померанд, послужившая поводом всего лишь к одной пустячной дуэли, окончившейся легким ранением.
Внимание Мержи приковала женщина высокого роста, ехавшая верхом на белом муле в сопровождения стремянного и двух слуг. Ее платье, вышитое по последней моде, пыжилось от обилия шитья. В той мере, в какой можно было видеть ее лицо, она была красива. Известно, что в ту эпоху дамы не выезжали иначе, как в масках. Маска на ней была сделана из черного бархата и сквозь прорезы сияла кожа ослепительной белизны и глядели темно-синие глаза.
Проезжая мимо молодежи, она замедлила шаг своего мула и, казалось, с некоторой долей любопытства посмотрела на Мержи, лицо которого ей было незнакомо. При ее появлении все перья на шляпах метлой прошли по земле, и она в ответ на многочисленные приветствия армии почитателей отвечала легким и грациозным кивком головы. Когда она проехала мимо, дуновение ветра закинуло край длинной атласной юбки, и, как молния, сверкнули перед глазами и маленькая туфля из белого бархата, и розовый чулок из шелка, открывшийся на несколько дюймов.