- Как же так, неужто здесь нет никого, кто бывал в Гаммельне?
- Я прожил там целый год, - сказал один из стрелков, подошедших к столу.
- Так, Фриц. Значит, ты видел гаммельнскую церковь?
- Еще сколько раз!
- И цветные оконные витражи?
- Ну, разумеется.
- И то, что на стеклах нарисовано?
- На стеклах… на стеклах… да, на окне, по левую сторону, помнится мне, изображен черный великан, играющий на флейте, а за ним бегут маленькие дети.
- Правильно! Так вот я расскажу вам историю черного человека с маленькими детьми. Много лет назад жители Гаммельна страдали от невероятного нашествия крыс, которые наступали с севера такими густыми массами, что вся земля казалась черной; извозчики боялись пускать лошадей через дорогу, по которой шли вереницы этих животных. Все было сожрано дочиста. Съесть на гумне мешок с зерном для этих крыс было таким же обыкновенным делом, как для меня проглотить стакан вина.
Она глотнула, вытерла губы и продолжала:
- Крысоловки, капканы, крысиный яд - ничто не помогало. Из города Бремена затребовали барку, в которой привезли тысячу сто кошек, но и это оказалось бесполезным: на тысячу истребленных крыс появлялось десять тысяч новых, еще прожорливее прежних. Одним словом, не явись избавление от этой напасти, в Гаммельне не осталось бы ни зернышка, и люди перемерли бы с голоду. Но вот однажды, в пятницу, заявился к городскому бургомистру великан, рот до ушей, в красной куртке, с острым колпаком на голове, в широких штанах с лентами, серых чулках и башмаках с огненными бантами. На боку кожаная сумочка. Я, как живого, его вижу.
Все невольно посмотрели на стену, куда пристально устремлялись глаза цыганки.
- Так значит ты его видела? - спросил Мержи.
- Я-то не видела, но моя бабушка видела и так хорошо запомнила его наружность, что могла бы нарисовать его портрет.
- Ну, и что же он сказал бургомистру?
- Он предложил ему за сто дукатов избавить город от постигшей его напасти. Ясно, конечно, бургомистр и горожане согласились сейчас же и ударили по рукам. Тогда пришелец вынул из кожаной сумки медную флейту и, став на рынке, перед собором, но - заметьте - спиной к церкви, заиграл такую диковинную мелодию, какой никогда не слыхали германские флейтисты. И вот, услышав эту музыку, крысы и мыши из-под стропил и кровельных черепиц, изо всех дыр, нор, амбаров и сараев, сотнями и тысячами сбежались к нему. Пришелец, не прерывая игры на флейте, сдвинулся с места и пошел к берегу Везера. Там, сняв штаны и разувшись, он вошел в воду, а вслед за ним пошли в воду все гаммельнские крысы и утонули. Во всем городе осталась одна единственная крыса. И вы сейчас увидите почему. Колдун - а это был колдун - спросил у одной отставшей крысы, еще не успевшей утонуть: "А почему Клаус-Белый Крыс не явился?" - "Государь мой, - ответила крыса, - Клаус так стар, что не может ходить". "Ступай за ним", - сказал колдун. И крыса поплелась обратно в город и скоро пришла с огромной белой крысой такой старой, что не могла двигаться сама. Крыса помоложе тащила старую крысу за хвост. И так обе вошли в реку Везер и утонули так же, как и их товарки. Город был от них очищен. Но когда незнакомец пришел в ратушу за условленной платой, то бургомистр и горожане, рассудив, что им больше нечего бояться крыс, и воображая, что они легко могут обойти беззащитного чужеземца, не постыдились предложить ему вместо обещанной сотни только десять дукатов. Незнакомец настаивал, а они его выгнали. И вот тогда он произнес угрозу, что заставит их дорого заплатить, если они в точности не исполнят условия. Горожане хохотом ответили на его слова, выставили его за дверь ратуши, дав ему прозвище "распрекрасного крысолова". Кличку эту подхватили городские мальчишки и ею провожали его по городским улицам вплоть до самых Новых ворот. В следующую пятницу, ровно в полдень, незнакомец снова вошел на рынок. На этот раз на нем была ярко-алая шапка, заломленная с невероятной удалью. Он вынул из сумки новую флейту, совсем не ту, что в первый раз, и как только заиграл, все гаммельнские мальчики, от шести до пятнадцати лет, собрались к нему и вслед за ним вышли за городскую черту.
- И что же, гаммельнские жители позволили их сманить? - спросили в один голос капитан и Мержи.
- Жители шли следом за ними до горы Коппенберг, вплоть до пещеры, которая теперь завалена. Флейтист вошел в пещеру, и все дети за ним. Еще некоторое время слышались звуки флейты, но мало-помалу они затихли, и потом наступила тишина. Дети сгинули, и с тех пор о них не было ни слуху, ни духу.
Цыганка остановилась, посматривая на лица слушателей и наблюдая, какое впечатление произвел ее рассказ.
Рейтар, живший в Гаммельне, заговорил первый.
- Это все верно, и когда в Гаммельне говорят о каком-нибудь событии, то определяют его срок: "Это случилось через двадцать лет после увода наших ребят… Господин Фалькенштейн разграбил наш город через шестьдесят лет после увода наших ребят".
- Занятнее всего, - сказала Мила, - что в те времена, совсем далеко от тех мест, в Трансильвании, появились чьи-то дети, хорошо говорившие по-немецки, но они не могли объяснить, откуда они появились. Они переженились на новом месте, научили своих ребят немецкому языку; отсюда и пошло, что в Трансильвании до сих пор говорят по-немецки.
- По-вашему, это и есть гаммельнские ребята, перенесенные туда дьяволом? - спросил Мержи, улыбаясь.
- Бог свидетель, - это всё верно! - воскликнул капитан. - Я бывал в Трансильвании и прекрасно знаю, что там говорят по-немецки, между тем как вокруг слышна какая-то чортовская тарабарщина.
Свидетельство капитана стоило всех прочих возможных доказательств.
- Хотите я вам погадаю? - спросила Мила у Мержи.
- Сделай милость, - ответил Мержи, обняв цыганку за талию левой рукой и показывая ей раскрытую правую ладонь.
Пять минут Мила всматривалась в ладонь, не говоря ни слова и только задумчиво качая головой.
- Ну, говори, красавица, станет ли та, которую я люблю, моей любовницей?
Мила щелкнула его в ладонь.
- Добрый час… и злой час, - сказала она. - Синие глаза несут и счастье и гибель. А хуже всего, что ты прольешь свою же кровь…
И капитан и корнет молчали, казалось, пораженные зловещим концом этого туманного пророчества.
Корчмарь, стоя в стороне, крестился широким крестом.
- Знаешь, я поверю, что ты настоящая чародейка, если угадаешь, что я сейчас сделаю.
- Ты меня сейчас поцелуешь, - сказала Мила шопотом.
- Она колдунья, - закричал Мержи, целуя ее. Потом он стал тихонько болтать с миловидной гадалкой и, казалось, и он и она хорошо понимали друг друга и столковались быстро.
Трудхен взяла лютню, на которой уцелели почти все струны, и начала наигрывать какой-то германский марш. Потом, когда стрелки стали вокруг нее толпой, она запела на своем родном языке военную песнь, а рейтары во весь голос подхватывали припевы. Капитан, разгоряченный ее примером, запел таким голосом, что задребезжали стекла старую гугенотскую песню, слова которой были так же дики, как и ее мелодия.
Наш принц Конде убит,
Лежит в сырой земле.
Но Колиньи сидит
Попрежнему в седле.
Проклятые паписты
Бежали далеко
От яростного свиста
Меча Ларошфуко.
Рейтары, разгоряченные вином, разошлись, каждый запел свою песню. Пол покрылся осколками бутылок и посудными черепками. Кухня огласилась руганью, раскатами смеха и пьяными песнями. Однако, вскоре сонливость, под влиянием крепких паров орлеанского вина, овладела головами участников пьяной оргии. Солдаты повалились на скамьи. Корнет, выставив к дверям двух часовых, пошатываясь, искал дорогу к своему ложу. Капитан, еще сохранивший способность итти по прямой, не сворачивая с дороги, поднялся по лестнице в комнату трактирщика, выбранную капитаном, так как это была лучшая комната корчмы.
А что же Мержи и цыганка? Их не было в комнате в ту же минуту, когда капитан затянул свою песню.
Глава вторая
ДЕНЬ ПОХМЕЛЬЯ
Носильщик . Говорят вам: платите деньги немедленно.
Мольер , "Жеманницы".
День уже разгорелся, когда Мержи проснулся с головой, тяжелой от вчерашнего вечера. Его платье было разбросано по комнате. Дорожный баул, открытый, валялся на полу. Приподнявшись на кровати, он смотрел некоторое время на окружающий его беспорядок и почесывал голову, собираясь с мыслями. Лицо выражало одновременно утомление, изумленное состояние и даже тревогу.
По каменной лестнице, которая вела к нему в комнату, раздались тяжелые шаги. Дверь открылась без всякого стука, и вошел трактирщик, еще более мрачный, чем накануне. Но в глазах его было выражение наглости, сменившей вчерашний страх.
Он огляделся в комнате и осенил себя крестом, словно охваченный ужасом при виде такого беспорядка.
- Ах, молодой кавалер, - воскликнул он, - вы еще в постели! Ну, пора вставать, давайте сочтемся.