- Мне раскаяться? Не в чем. Я не совершил ничего дурного. Когда еще ты был в школе, занимался латынью и греческим языком, я уже носил панцырь, повязал белый шарф и сражался в первых рядах во время первой нашей гражданской войны. Ваш князек Конде, которому ваша партия обязана несчастливыми промахами, уделял вашему делу лишь время, свободное от любовных похождений. Меня любила одна дама; Конде попросил меня уступить ее ему. Я отказался. И вот он - мой смертельный враг. С тех пор он искал всяческих средств, чтобы меня убить…
…И этот ваш красавец принц
Свою любовницу целует…
И в то же время обращает на меня внимание партийных фанатиков, указывая как на чудовище разврата и безбожия. А между тем у меня была только одна любовница, и я был ей верен. Что касается моего безбожия, то я никого не трогал им; с какой же стати было объявлять мне войну?
- Никогда я не думал, чтобы Конде был способен на такую грязь.
- Он умер. Вы сделали из него героя. Так всегда бывает на свете. У него были кое-какие достоинства. Он умер храбрецом. Я его простил. Но тогда он был всемогущ, и ему казалось преступлением, что бедный дворянин, вроде меня, осмелился противиться ему.
Капитан ходил по комнате, продолжая говорить голосом, который выдавал все большее и большее волнение.
- Все попы, все ханжи нашей партии превратились в свору, спущенную на меня. Я так же мало обращал внимание на их лай, как на их проповеди. Один из придворных принца, желая выслужиться перед ним, назвал меня в присутствии всех наших капитанов развратником. Он получил за это пощечину, и я его убил. В нашей армии каждый день случалась дюжина дуэлей, и генералы делали вид, что их не замечали. Но для меня сделали исключение. Принц решил сделать меня предметом примерного наказания для всей армии. Благодаря заступничеству всех генералов и, должен признаться, просьбам адмирала я получил помилование. Но ненависть принца не получила утоления. В битве при Жазнейле я командовал отрядом пистольщиков. Я был первым в стычке. В двух местах выстрелы из пищали вдавили мой панцырь… Левая рука была пробита копьем. Все это говорило, что я не щадил себя. Я не имел и двадцати человек около себя. А на нас двигался батальон королевских швейцарских стрелков. Принц Конде приказывает мне броситься на врага… Я прошу у него две роты рейтаров… и… он кричит, что я трус.
Мержи встал и подошел к брату, с сочувственным любопытством глядя на него. Капитан расхаживал, гневно сверкая глазами, и говорил:
- Он назвал меня трусом перед лицом всех этих господ в позолоченных доспехах, которые через несколько месяцев бросили его в районе Жарнака и позволили его убить. Я подумал, что мне надо умереть. Я бросился тогда на швейцарцев, поклявшись, что если я уцелею по счастливой случайности, то никогда не подниму оружия на защиту дела столь бесчестного принца. Тяжело раненный, я был сброшен с лошади. Еще секунда, и я был бы убит, но один из свиты герцога Анжуйского, Бевиль, этот безумец, с которым мы обедали, спас мне жизнь и представил меня герцогу. Со мной хорошо обходились. Я был полон жажды мести. Меня обласкали, уговорили поступить на службу к тому, кто оказал мне благодеяние: к герцогу Анжуйскому: читали мне латинские стихи:
…Omne solum forti patria est, ut piscibus aequor.
Я с негодованием смотрел, как протестанты призывали чужестранцев к себе на родину… Но почему не открыть тебе единственную настоящую причину, приведшую меня к моему решению? Я жаждал мести: я сделался католиком, надеясь встретиться на поле битвы с принцем Конде и там его убить. Но подлецу выпало на долю получить с принца Конде его долг… Обстоятельства, при которых он был убит, почти принудили меня забыть мою ненависть. Я видел его плавающим в луже крови, брошенным на поругание солдатам, я вырвал его тело из их рук и покрыл его своим плащом. Но я был уже в соглашении с католиками, я командовал их эскадроном и не мог их оставить. К счастью, как мне кажется, я все-таки смог оказать кое-какие услуги моей прежней партии, насколько я был в силах, смягчая ярость религиозной войны, и счастлив тем, что спас жизнь некоторым из старых друзей.
- Оливье де-Бассвиль всюду говорит, что он тебе обязан жизнью.
- И вот теперь я католик, - продолжал Жорж более спокойным тоном. - Эта религия не хуже других; с их святошами ладить нетрудно. Вот, посмотри, красавица мадонна; но ведь это же портрет итальянской женщины очень легкого нрава. Ханжи восторгаются моей набожностью, потому что я крещусь на этот портрет, выдавая его за богоматерь. И, поверь мне, с ними куда легче сговориться, чем с нашими пасторами. Я живу, как хочу, в пустяках уступая мнению толпы. Что говорить: нужно итти к обедне, я хожу иногда, чтобы полюбоваться на красавиц. Нужно иметь духовника, ну и чорт с ним! Я завел себе бравого монаха, бывшего кавалерийского стрелка, который за один золотой дает мне исповедальный лист с отпущением грехов, а в придачу берется разносить мои любовные письма своим духовным дщерям. Чорт возьми, да здравствует обедня!
Мержи не мог удержаться от улыбки.
- Вот тебе пример, - продолжал капитан. - Возьми мой молитвенник. - Он швырнул ему роскошно переплетенную книгу в бархатном футляре с серебряными застежками.
- Этот часослов стоит протестантского молитвенника. - Мержи прочел на корешке: " Придворный часослов ".
- Великолепный переплет, - сказал он, с отвращением возвращая книгу.
Капитан поднял крышку и снова, улыбаясь, подал ему книгу. Тогда Мержи прочел титульный лист: " Наиужаснейшая жизнь великого Гаргантюа, Пантагрюелева отца, составленная господином Алкофрибасом, извлекателем квинтэссенций ".
- Ну, что можно сказать о такой книге? - воскликнул капитан со смехом. - Я ценю ее гораздо больше, чем все богословские томы Женевской библиотеки.
- Говорят, что автор этой книги был полон богатых знаний, но не сделал из них надлежащего употребления.
Жорж пожал плечами.
- Прочти этот том, Бернар, а потом поговоришь со мной о прочитанном.
Мержи взял книгу. Потом, помолчав немного, сказал:
- Меня сердит то, что чувство досады, безусловно справедливое, увлекло тебя к поступку, в котором ты не можешь не раскаяться со временем.
Капитан опустил голову, глядя на ковер, расстилавшийся у него под ногами, и казался занятым рассматриванием узора.
- Но что сделано, то сделано, - произнес он, наконец, подавленным голосом. - Быть может, настанет время, и я вернусь к протестантизму, - прибавил он веселее. - Бросим этот разговор. И дай мне клятву не касаться больше этих отвратительных тем.
- Надеюсь, что твои собственные размышления сделают больше, чем мои рассуждения и советы.
- Пусть так. Теперь побеседуем о твоих делах. Что ты думаешь делать при дворе?
- Надеюсь, что предстану перед адмиралом с достаточно хорошими рекомендациями, и он окажет мне милость, приняв в свою свиту на время предстоящей нидерландской кампании.
- План плохой! Дворянину, с храбростью в сердце, со шпагой на бедре, совсем ни к чему с легким сердцем становиться слугой. Зачисляйся лучше в королевскую гвардию. Хочешь в мои отряд легкой кавалерии? Ты будешь с походе, как и все мы, под начальством адмирала, но не будешь никому слугой.
- Не имею никакого желания поступать в королевскую гвардию, и - скажу тебе прямо - испытываю к этому некоторое отвращение. Я не возражал бы против того, чтобы сделаться солдатом в твоем отряде, но отец настаивает, чтобы мой первый поход я совершил под командой адмирала.
- Узнаю в тебе гугенота. Вы все проповедуете единство, а внутри больше, чем мы, таите старые счеты.
- Почему?
- Да как же? В ваших глазах король - это деспот. Это библейский Ахав, как зовут его ваши пасторы. Да что мне с тобой говорить об этом? По-вашему, он даже не король, а захватчик, ибо после смерти Людовика XIII по Франции королем является Гаспар I .
- Неудачная шутка!
- В конце концов, все равно, будешь ли на службе у старого Гаспара или герцога Гиза, господин де-Шатильон командует армией; и он тебя будет учить военному делу.
- Да, его уважают даже враги.
- Некий пистолетный выстрел попортил его репутацию.
- Он доказал свою невиновность. К тому же вся era жизнь служит опровержением его причастности к гнусному убийству Польтро .
- Знаешь латинскую истину: Fecit cui profuit? He будь этого пистолетного выстрела, - Орлеан был бы взят.
- В конечном счете у католиков в армии стало меньше одним человеком.
- Да, но человек человеку рознь. Неужто ты не слыхал дрянных стихов, которые стоят ваших псалмов:
Если шайка Гизов уцелела,
То и для Мере найдется дело.