У Триумфальной арки г-н де Фаверн подал некоторые признаки жизни, его рука задвигалась и, казалось, искала источник глубокой боли, потом она остановилась на груди.
С его губ с мукой сорвались два-три приглушенных вздоха, отчего из его двойной раны хлынула кровь. Наконец он приоткрыл глаза, посмотрел на своих секундантов, затем, остановив взгляд на мне, узнал меня и, сделав усилие, прошептал:
- А, это вы, доктор? Я вас умоляю, не покидайте меня, я очень плохо себя чувствую.
Затем, поскольку его последние силы ушли на то, чтобы произнести эту просьбу, он закрыл глаза, и легкая кровавая пена показалась у него на губах.
Вероятно, было затронуто легкое.
- Успокойтесь, - сказал я ему, - вы ранены тяжело, это правда, но рана не смертельна.
Он не ответил мне, не открыл глаза, но я почувствовал, что он слегка пожал мою руку, которой я щупал его пульс.
Пока карета ехала по грунтовой дороге, все было хорошо, но у площади Революции кучер вынужден был поехать по мостовой, и тогда резкие толчки кареты стали доставлять ему такие страдания, что я вынужден был спросить у его секундантов, не живет ли кто-нибудь из них поблизости, чтобы избавить больного от мучений дальнейшего пути до улицы Тэбу.
Но де Фаверн, несмотря на кажущееся бесчувствие, услышал мой вопрос и воскликнул:
- Нет, нет, домой!
Убежденный, что моральное раздражение может только усугубить физический недуг, я отказался от своего первого решения и велел кучеру следовать тем же путем.
Через десять минут, наполненных тревоги, когда я видел, как при каждом толчке болезненно дергается лицо раненого, мы прибыли на улицу Тэбу, № 11.
Господин де Фаверн жил на втором этаже.
Один из секундантов пошел предупредить слуг, чтобы они помогли нам перенести их хозяина: спустились два лакея в блестящих ливреях, обшитых галунами.
Я привык судить о людях не только по ним самим, но также по тем, кто их окружает, и не мог не заметить, что ни тот ни другой не проявили ни малейшего сочувствия к раненому.
Они явно были в услужении у г-на де Фаверна недавно, и эта служба не внушала им никакой симпатии к хозяину.
Мы пересекли целую анфиладу комнат, роскошно, как мне показалось, меблированных, хотя я не смог как следует рассмотреть их, и пришли в спальню; кровать была еще разобрана, как ее оставил хозяин.
У стены, со стороны изголовья, на расстоянии вытянутой руки лежали два пистолета и турецкий кинжал.
Раненого уложили в постель двое слуг и я, так как секунданты посчитали свое присутствие ненужным и уже уехали.
Увидев, что рана больше не кровоточит, я наложил на нее повязку.
Когда я закончил эту операцию, раненый сделал знак слугам удалиться, и мы остались вдвоем.
Несмотря на то что г-н де Фаверн меня мало интересовал и я даже непроизвольно чувствовал к нему некоторое отвращение, меня огорчало, что мне придется оставить этого человека в одиночестве.
Я огляделся вокруг себя, внимательно посмотрел на двери, ожидая, что кто-нибудь войдет, но ошибся.
Однако я не мог больше оставаться около него: меня ждали мои каждодневные дела. Часы показывали уже половину восьмого, а в восемь мне следовало быть в Шарите.
- У вас никого нет, кто бы мог ухаживать за вами? - спросил я.
- Никого, - ответил он глухим голосом.
- Нет ни отца, ни матери, ни родных?
- Никого.
- А любовницы?
Он, вздыхая, покачал головой, и мне показалось, что он прошептал имя "Луиза", но это было так невнятно, что я засомневался.
- Но не могу же я оставить вас так, - сказал я ему.
- Пришлите мне сиделку, - пробормотал раненый, - и скажите, что я хорошо заплачу.
Я поднялся, чтобы попрощаться.
- Вы уже уходите? - спросил он.
- Мне надо уйти, у меня больные; будь это богатые люди, возможно, я был бы вправе заставить их подождать, но это бедняки, а к ним необходимо приходить вовремя.
- Вы вернетесь днем, да?
- Да, если вы этого хотите.
- Конечно, доктор, и как можно скорее, пожалуйста.
- Буду как можно скорее.
- Вы мне обещаете?
- Обещаю.
- Идите же!
Я прошел два шага к двери, однако раненый сделал движение, словно стремясь удержать меня и собираясь заговорить.
- Чего вы желаете? - спросил я.
Он, не отвечая, уронил голову на подушку.
Я подошел к нему.
- Говорите, - продолжал я, - и, если в моих возможностях оказать вам услугу, я сделаю это.
Казалось, он решился:
- Вы мне сказали, что рана не смертельна?
- Да, я вам это сказал.
- Можете в этом поручиться?
- Думаю, что да, но, тем не менее, если вы хотите сделать какие-нибудь распоряжения…
- Это значит, что я могу умереть в любую минуту?
И он побледнел еще больше, холодный пот выступил у него на лбу.
- Я вам сказал, что рана не смертельна, но в то же время я сказал, что она серьезна.
- Сударь, я могу доверять вашим словам, не так ли?
- Не нужно ничего спрашивать у тех, в ком вы сомневаетесь…
- Нет, нет, я в вас не сомневаюсь. Возьмите, - добавил он, подавая мне ключ, который он снял с цепочки, висевшей у него на шее, - откройте этим ключом ящик секретера.
Я выполнил его просьбу. Он приподнялся на локте: все, что оставалось у него от жизни, казалось, сосредоточилось в его глазах.
- Вы видите портфель? - спросил он.
- Вот он.
- В нем семейные документы, касающиеся только меня; доктор, дайте мне клятву, что, если я умру, вы бросите этот портфель в огонь.
- Я обещаю вам это.
- Не читая?..
- Он закрыт на ключ.
- О! Запор портфеля легко открыть…
Я бросил портфель.
Хотя фраза была оскорбительной, она у меня вызвала больше отвращения, чем негодования.
Больной понял, что он оскорбил меня.
- Извините, - сказал он мне, - тысячу извинений. Пребывание в колониях сделало меня недоверчивым. Там никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Извините, возьмите портфель и обещайте мне сжечь его, если я умру.
- Я вторично обещаю вам это.
- Спасибо.
- Это все?
- Нет ли в том же ящике банковских билетов?
- Да, два по тысяче, три по пятьсот.
- Будьте так добры, дайте их мне, доктор.
Я взял пять банковских билетов и подал ему. Он скомкал их в руке и сунул под подушку.
- Спасибо, - сказал он, устав от сделанных усилий.
Затем он уронил голову на подушку:
- Ах, доктор, мне кажется, я умираю! Доктор, спасите меня, и эти пять банкнот будут ваши, в два раза больше, в три, если потребуется. Ах!..
Я подошел к нему: он снова потерял сознание.
Я позвонил лакею, пытаясь заставить раненого понюхать флакон с английской солью.
Через какое-то время я почувствовал биение его пульса: г-н де Фаверн приходил в себя.
- Ну что же, еще не сейчас, - прошептал он, затем приоткрыл глаза и, глядя на меня, сказал: - Спасибо, доктор, что вы не оставили меня.
- Однако, - начал я, - мне надо, наконец, уйти.
- Да, но возвращайтесь поскорее.
- Я вернусь в полдень.
- А до этого никакой опасности нет, как вы думаете?
- Думаю, что нет. Если бы шпага задела какой-нибудь главный орган, вы были бы уже мертвы.
- Вы пришлете мне сиделку?
- Тотчас же, но пока с вами может побыть ваш слуга.
- Конечно, - сказал лакей, - я могу остаться около господина.
- Нет, нет! - вскричал раненый. - Идите к своему товарищу, я хочу спать, а вы мне помешаете.
Лакей вышел.
- Неосторожно оставаться в одиночестве, - сказал я ему.
- Не более чем лежать беспомощным радом с этим плутом - он может меня убить и обворовать! Дыра уже проделана, - добавил он глухо, - достаточно ввести шпагу в рану и найти сердце, куда мой противник не попал.
Я содрогнулся от того, что такие мысли преследуют этого человека. Кто же он такой, если ему на ум приходят подобные опасения?
- Нет, - добавил он, - нет, напротив, заприте меня, возьмите ключ, отдайте его сиделке и посоветуйте ей не отходить от меня ни днем ни ночью. Это честная женщина, не так ли?
- Я отвечаю за нее.
- Ну хорошо! Идите, до свидания… до полудня.
- До полудня.
Я вышел и, следуя его указаниям, запер дверь на ключ.
- На два оборота, - крикнул он, - на два оборота!
Я повернул ключ еще раз.
- Спасибо, - сказал он ослабевшим голосом.
И я ушел.
- Ваш хозяин хочет спать, - сказал я лакеям, смеявшимся в прихожей. - И, опасаясь, что вы можете войти без вызова, он вручил мне этот ключ для сиделки, которая скоро придет.
Лакеи обменялись странными взглядами, но ничего не ответили.