- Да, только я на четыре или пять лет моложе его. Как ни давно это уже было, но я вижу, как он сидит вместе с двадцатью другими мальчиками из деревни - их собирал мой отец за длинным столом, изрезанным перочинными ножами, с именами и рисунками тех, кого мой отец учил писать, читать и считать. Габриель был сын порядочного человека - фермера, чье доброе имя было общеизвестно.
- Его отец еще жив?
- Да, сударь.
- Но он перестал видеться с сыном?
- Он не знает, где он, и думает, что сын уехал на Гваделупу. Но подождите, всему свое время. Извините меня за длинноты, но мне нужно рассказать вам все подробно, чтобы вы могли судить о нас обоих.
Габриель, хотя казался крупным для своего возраста, был слабым и болезненным, поэтому его всегда били, даже дети моложе его. Я помню также, что он боялся выходить из школы вместе с остальными, когда школьники шли домой, и почти всегда мой отец заставал его на лестнице, куда он убегал прятаться из страха быть побитым и где дети не осмеливались его искать.
Мой отец спрашивал у него, что он там делает, и бедный Габриель отвечал ему со слезами: он боится, что его побьют.
Мой отец тотчас же посылал за мной, и я отправлялась в качестве охраны с бедным беглецом. Под моим покровительством Габриель возвращался домой целым и невредимым, так как при дочери учителя никто не осмеливался его тронуть.
В результате он сильно привязался ко мне и мы были постоянно вместе, только с его стороны это был эгоизм, а с моей - жалость.
Габриель с трудом научился читать и считать, но был очень способным к чистописанию; у него был не только прекрасный почерк, но еще и способность подделывать почерки всех своих товарищей так, что подделку не мог отличить даже тот, кого копировали.
Дети смеялись, их забавлял такой редкий талант, но мой отец грустно покачивал головой и часто говорил:
"Поверь мне, Габриель, не надо делать такого… это плохо кончится".
"Ба! Что может случиться, господин Гранже? - говорил Габриель. - Я буду учителем чистописания, вместо того чтобы ходить за плугом".
"Это не профессия - быть учителем чистописания в деревне", - отвечал мой отец.
"Ну и что! Поеду в Париж", - отвечал Габриель.
Что же касается меня, то я не видела ничего плохого в том, что он копировал почерки других. Этот талант у Габриеля все больше и больше совершенствовался, и меня это очень забавляло.
Так как Габриель не ограничивался подделкой почерков, он копировал все.
Ему попала в руки гравюра, и с удивительным терпением он скопировал ее, линию за линией, с такой точностью, что если бы не разница в размере листа и в цвете чернил, то трудно было бы сказать, рассматривая оригинал и копию, где работало перо, а где - гравировальный резец. Бедный отец, увидевший в этой гравюре то, чем она была на самом деле, то есть шедевр, поручил деревенскому стекольщику вставить ее в рамку и всем показывал.
Мэр со своим помощником пришли посмотреть на нее, и мэр сказал помощнику: "Фортуна этого молодого человека находится на кончиках его пальцев".
Габриель услышал эти слова.
Мой отец научил его всему что мог; Габриель возвратился на ферму.
Так как он был старший сын в семье, а было еще двое детей и Тома Ламбер не был богат, мальчику надо было начинать трудиться.
Но ходить за плугом было для него невыносимо.
В противоположность крестьянам, Габриелю нравилось и ложиться спать и вставать поздно; самым большим счастьем было для него работать до полуночи и рисовать пером всевозможные буквы, рисунки, делать копии, поэтому зима была его любимым временем года, а вечерние часы - настоящим праздником.
С другой стороны, отвращение Габриеля к сельским работам приводило в отчаяние его отца. Тома Ламбер был не настолько богат, чтобы кормить лишний бесполезный рот. Он думал, что Габриель избавит его от необходимости нанимать работника. Но, к своему большому огорчению, он увидел, что ошибался.
XII
ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
Однажды, к счастью или к несчастью, мэр, предсказавший, что фортуна Габриеля находится на кончиках его пальцев, приехал к папаше Тома и предложил взять Габриеля к себе в мэрию в качестве секретаря из расчета пятисот франков в год, не считая питания.
Габриель принял предложение как удачу, но папаша Тома покачал головой и сказал:
"Куда это приведет тебя, парень?"
Тем не менее предложение мэра было принято, и Габриель окончательно сменил плуг на перо.
Мы остались добрыми друзьями. Габриель, казалось, даже любил меня. Что же касается меня, то я любила его от всего сердца.
По вечерам, как это принято в деревнях, мы прогуливались то по берегу моря, то по берегу реки Тук.
Никого это не беспокоило: мы оба были бедны и вполне подходили друг другу.
Однако Габриелю, казалось, что-то разъедало душу: это было желание уехать в Париж. Он был уверен, что в Париже его ждет удача.
Париж был для нас постоянной темой разговоров. Этот магический город должен был открыть нам обоим дверь к богатству и счастью.
Я подогревала его возбуждение и повторяла со своей стороны:
"О да, Париж, Париж!"
В мечтах о будущем наши судьбы всегда были настолько связаны друг с другом, что я заранее считала себя женой Габриеля, хотя никто из нас ни словом не обмолвился о свадьбе, никогда, я подчеркиваю это, не было дано никакого обещания.
Время шло.
Габриель, окунувшись в свое любимое занятие, писал весь день, вел все книги записей мэрии тщательно и с большим вкусом.
Мэр был в восторге от своего секретаря.
Приближалась предвыборная кампания; один из кандидатов, вступивших в борьбу за депутатское место, совершая турне, прибыл в Трувиль; Габриель был чудом Трувиля, и депутату показали книги записей мэрии, а вечером представили Габриеля.
Кандидат в депутаты составил циркулярное письмо-манифест, но ближайшая типография была только в Гавре, нужно было отправить манифест в город, что означало бы три или четыре дня задержки.
А распространить манифест необходимо было срочно: кандидат встретил более сильную оппозицию, чем он предполагал.
Габриель предложил сделать за ночь и следующий день пятьдесят экземпляров. Депутат пообещал ему сто экю, если он сделает эти пятьдесят экземпляров за сутки. Габриель обещал и вместо пятидесяти манифестов сделал семьдесят.
Кандидат в депутаты, преисполненный радости, дал ему пятьсот франков вместо трехсот и обещал порекомендовать богатому банкиру в Париже, который по такой рекомендации, может быть, возьмет его секретарем.
Габриель прибежал ко мне вечером, пьяный от радости.
"Мари, - сказал он мне, - Мари, мы спасены, через месяц я поеду в Париж. У меня будет хорошее место, тогда я тебе напишу и ты приедешь ко мне".
Я тогда даже не подумала спросить у него, в качестве ли жены зовет он меня приехать, настолько была далека от мысли, что Габриель может обмануть.
Я попросила его объяснить эти слова: они были для меня загадкой. Он рассказал мне про возможность устроиться на службу к банкиру и показал листок печатной бумаги.
"Что это такое?" - спросила я у него.
"Банкнота в пятьсот франков", - сказал он.
"Как! - вскричала я. - Этот клочок бумаги стоит пятьсот франков?"
"Да, - сказал Габриель. - И если у нас будет только двадцать таких, как этот, мы будем богаты".
"Это составит десять тысяч франков", - сказала я.
А Габриель не отрывал глаз от листка бумаги.
"О чем ты думаешь, Габриель?" - спросила я его.
"Я думаю, - сказал он, - что подобную банкноту скопировать не труднее, чем гравюру".
"Да… но, - сказала я, - это, должно быть, преступление?"
"Посмотри", - сказал Габриель.
И он показал мне две строчки, написанные внизу банкноты:
"Подделка банковского билета
карается по закону смертной казнью".
"Ах, не будь этого, - воскликнул он, - мы вскоре имели бы десять, двадцать, пятьдесят таких банкнот!"
"Габриель, - промолвила я, вся дрожа, - что ты говоришь?"
"Ничего, Мари, я шучу".
И он положил банкноту в карман.
Неделю спустя прошли выборы.
Несмотря на циркулярное письмо, кандидат не был выбран. После этого поражения Габриель пошел к нему, чтобы напомнить о его обещании, но тот уже уехал.
Габриель в отчаянии вернулся домой. По всей вероятности, несостоявшийся депутат забыл о том, что обещал бедному секретарю мэрии.
Вдруг мне показалось, что у Габриеля родилась какая-то идея; улыбнувшись, он остановился на ней, а потом сказал мне:
"К счастью, я сохранил оригинал этого дурацкого циркуляра".
Он показал оригинал, составленный и подписанный рукой кандидата.
"И что ты сделаешь с этим оригиналом?" - спросила я у него.
"О Боже! Ничего особенного, - ответил Габриель, - только при случае с помощью этой бумаги можно будет напомнить ему обо мне".
Больше он не говорил со мной на эту тему и, казалось, забыл о существовании этого циркуляра.
Неделю спустя мэр пришел к Тома Ламберу с письмом в руке. Оно было от провалившегося кандидата.
Против всякого ожидания, тот сдержал слово: он писал мэру, что нашел для Габриеля место служащего у одного из первых банкиров Парижа. Только пока требовалось поработать на сверхштатной должности в течение трех месяцев. Следовало поступиться временем и деньгами, после чего Габриель будет получать тысячу восемьсот франков жалованья.
Габриель прибежал поделиться со мной этой новостью, но если его она наполняла радостью, то меня глубоко огорчила.