- В этом я не сомневался, - поклонился Д'Артаньян.
Луиза, сжимая в руках записку, вздохнула, покачала головой и прошептала:
- О Рауль, он весь в этом - не мог обойтись без иронии.
- Вполне по-гасконски, - заметил Д'Артаньян, - В юности я говорил себе, что способен острить и в аду на сковородке. Но это не тот случай.
- Вы хотите сказать, что Рауль больше гасконец, чем вы сами? - спросила Луиза.
- Сами видите, мадемуазель.
- Это внушает надежду, правда? - пролепетала Луиза.
- Неужели вы надеетесь, что это шутка? Ирония здесь ярко выражена, но ирония направлена на автора письма, а не на вас. А теперь, мадемуазель, - последовал повторный поклон гасконца, - Разрешите откланяться.
- Вы очень спешите, господин Д'Артаньян?
- Служба короля! - по-военному ответил капитан мушкетеров.
- Я задержу вас совсем ненадолго, - робко сказала Луиза, - Скажите…вы будете писать…ему?
Имя Рауля застряло у нее в горле - так же как и Рауль, говоря о ней, не мог выжать из себя ее имя.
- Непременно, мадемуазель, хотя я не любитель писать письма! Я всего лишь грубый солдат…
- О, господин Д'Артаньян! Вы - сама честь, сама доблесть, сама деликатность! Зачем вы так говорите о себе?
- Я хотел сказать, мадмуазель, что на войне так ждут писем с Родины!
- Подождите, пожалуйста, и простите, что я прошу вас задержаться еще на несколько минут. Я напишу сразу же, сейчас же! Можно?
Как король писал письма Луизе на охоте на шляпе, подставленной вездесущим Сент-Эньяном, так и Луиза писала свое письмо на шляпе мушкетера маленьким карандашиком на листках, вырванных из крохотной записной книжки с розами и амурами. Она писала, смахивая слезы, то и дело набегавшие на глаза. Д'Артаньян молча ждал, пока она закончит.
- Вы торопитесь, простите, что задержала вас, сударь. Когда будете отправлять свое письмо, вложите, пожалуйста, и это, - попросила Луиза. - Так больше шансов, что господин… де Бражелон получит его.
- Именно так я и сделаю, - заверил капитан мушкетеров, - Но вы не хотите его запечатать?
- Я доверяю вам, господин Д'Артаньян. Я вас больше не смею задерживать, - тихо сказала Луиза, - Доброго пути, сударь!
- Я ухожу, но вот что хоте бы еще добавить: постарайтесь узнать побольше о той войне, которая начинается в далеком Алжире. Это не европейская война. Это не Фронда. Понимаете?
- С мусульманами, Людовик говорил.
- Постарайтесь узнать побольше об условиях войны с мусульманами. И, когда вы узнаете достаточно, используйте все свое влияние на Людовика, чтобы он отозвал войска. Кровь не должна литься понапрасну.
- Но там наши пленники, - робко возразила Луиза, - Долг милосердия призывает нас встать на их защиту. Но я, право, почти ничего не знаю об этой не европейской войне. Вы будете держать меня в курсе?
- Обязательно. А теперь разрешите откланяться, мадемуазель де Лавальер.
Д'Артаньян поклонился Луизе и направился по делам.
- Господин Д'Артаньян! - отчаянно закричала Луиза, - Вернитесь! Пожалуйста, вернитесь!
Д'Артаньян проворчал чуть слышно свое коронное 'черт побери' .
''Не раздумала ли она и хочет отобрать письмо - а в нем хоть слабая надежда? И не к добру это - возвращаться' .
Д'Артаньян вернулся. Снял шляпу. Пристально посмотрел на Луизу.
- Господин Д'Артаньян, - горячо сказала Луиза, - Вы всех нас знаете с детства. Людовика, Рауля и меня. У нас нет тайн от вас. Прочтите, что я написала Раулю и выскажите свое мнение. А я еще напишу приписку. Я мигом! Я понимаю, что вы очень спешите.
- Вы предлагаете мне прочесть ваше письмо? - изумился гасконец.
- Да, - твердо сказала Луиза, - Читайте. Я хочу, чтобы вы все-все прочли.
Тут гасконец нашелся что ответить.
- Чего хочет женщина, того хочет Бог, - сказал он любезно.
А Луиза, печально улыбнулась и, забрав у Д'Артаньяна шляпу, вновь принялась писать. Вот что прочел Д'Артаньян:
Костры в лесах Блуа.
Экспромт Луизы.
Костры в лесах Блуа забыть я не могу.
И, словно в детских снах, я по лугам бегу,
Тех дней не возвратить, исчезли словно дым,
Когда тебя ждала, когда ты был любим.
Король - мой властелин, мой Бог и мой палач.
Твоя пора потерь, моя пора удач.
Но отчего, скажи, средь пышного Двора
Горят, как наяву, костры в лесах Блуа?
Как будто нет разлук, измен, обид и слез,
Костры в лесах Блуа из наших детских грез.
Костры в лесах Блуа погасли для меня.
Но все ж… не уходи! Не торопи коня.
Пойми мою печаль, сын знатного отца,
Костры в лесах Блуа спалили нам сердца.
Скучала в Замке я, скучал ты при Дворе.
Любить бы нам тогда, но действовал запрет.
Мы наломали дров, наделали мы бед.
И твой палач - любовь, а мой - ваш Высший Свет.
Но верю, что ты жив, ты жив, и я жива,
Пока в счастливых снах горят костры Блуа.
P.S. Дорогой Рауль!
Прости меня. Мы очень нехорошо расстались с тобой в твоей парижской квартире, когда я пыталась объяснить тебе все, что у меня на душе, но, к сожалению, мне это не удалось. С тех пор не проходит и дня, чтобы я о тебе не думала и не молилась за тебя. Я очень люблю тебя, Рауль, так же как моего родного брата Жана. Но Людовика я люблю по-другому, и с этим ничего невозможно поделать. Я пишу глупо и не думаю о стиле - не хочу задерживать г-на Д'Артаньяна. Но самое главное постараюсь высказать. Я поняла одну простую вещь - нельзя строить свое счастье на несчастье других. И главное в любви - это искренность. Так вот, любя Людовика, я не буду ему принадлежать - а я ему не принадлежала. Пока ты не вернешься, и мы не помиримся, забыв все обиды - ты, я и наш король. Ты ведь не хочешь, чтобы мы все трое продолжали мучиться? Мы должны быть друзьями. Я очень хочу надеяться на это.
Я не хочу, чтобы тебя убили на войне. И Бог не хочет. А если ты не вернешься, клянусь души спасеньем, я в тот же день уйду в монастырь на всю жизнь, и никакой король меня оттуда не увезет. И это я сегодня же скажу Его Величеству. Но сердце мне говорит, что мы еще встретимся. И твоя настоящая любовь еще впереди.
А наше детство в Блуа мы будем вспоминать с теплотой и нежностью.
Так должно быть. В этом мире мы еще не раз должны встретиться!
Береги себя!
До встречи.
Луиза.
- Можно ли, - спросила Луиза, - отправлять это письмо в таком виде?
- И даже нужно, - сказал Д'Артаньян.
- Так ли я написала?
- Экспромт прелестен, но почему вы пишете, что король 'ваш палач' ? Для рифмы или у вас какие-то серозные разногласия?
- Его Величество очень ревнив.
- Его Величество очень любит вас.
- Знаю. И все-таки будет только так, как в постскриптуме.
"Что за мода у нынешних девиц - угрожать свои поклонникам монастырем? М-ль де Бофор клянется, что станет монахиней, ежели на ней не женится какой-то там Шевалье де Сен-Дени. М-ль де Лавальер клянется, что уйдет в монастырь, если Рауль не вернется с войны. А у меня к женским монастырям давнее предубеждение. С тех пор, как похоронил Констанцию' .
И Д'Артаньян вздохнул. Луиза же приняла вздох гасконца на свой счет.
- Вы не верите, что мы все помиримся? - спросила она, - В письме…что-то не так?
- Нет-нет, я сегодня же отправлю ваше письмо с секретной королевской почтой.
- Но вы вздохнули.
- Это я о своем.
"Эх, черт побери! Пусть в Нанте меня ждет какая-нибудь гадость, ради приписки стоило вернуться. А все-таки, мне-то на старости лет читать письма этой ребятни и улаживать их дела - занятие не из легких. Но ребятня / к 'ребятне' капитан мушкетеров причислил и Короля-Солнце / запуталась, приходится помогать, ничего не поделаешь. А ведь только эта девчурка заговорила о 'наших пленниках' и долге милосердия, ни словом не обмолвившись о сокровищах. Это вызывает уважение, черт возьми!
- Вы позволите? - и гасконец галантно поцеловал руку Луизы. А рука была очень горячей, и он тревожно спросил:
- Вы нездоровы, мадемуазель?
- Почему вы так решили, господин Д'Артаньян?
- Рука у вас очень горячая.
- Это жар или огонь внутри меня. Словно на меня сейчас пахнули горячие ветры Алжира… и опалили… но почему вы смеетесь?
- Возьмите ваш веер и прогоните алжирские ветры. А напоследок позвольте дать вам совет.
- Я слушаю, - сказала Луиза.
- Поменьше обращайте внимание на ваших злоязычных подружек. Не слушайте, что они болтают. Слушайте свое сердце - оно не обманет. Что же до короля - говорите ему правду. То, что чувствуете. Он поймет. Так действительно будет лучше для всех нас.
Луиза улыбнулась.
- Удачи вам, сударь!
- О! Удача мне всегда сопутствует! - лихо сказал гасконец и заторопился по своим делам.