– Quod esset demonstrandum, друг мой, – отозвался Овидайя. Он представит доказательства. При условии, что Луи, граф Вермандуа, действительно такой великолепный вор, как все утверждают.
* * *
В сопровождении французских солдат их карета покатилась, подпрыгивая на выбоинах уходившей вверх дороги. У внешних ворот им пришлось ненадолго остановиться, затем их пропустили. Выглянув из окна кареты, Овидайя увидел позолоченный герб, красовавшийся над главными воротами. На нем было изображено солнце с лицом, а выше можно было прочесть девиз Людовика Великого: Nec pluribus impar, "не уступающий и множеству".
Спустя несколько минут они добрались до гласиса, находившегося внутри второго оборонительного конца, однако за пределами собственно крепостных стен. Там их ждали стоявшие по стойке смирно французские солдаты. Перед ними стоял мужчина в форме унтер-офицера мушкетеров. Видимо, это и есть д’Отвий, о котором говорил савойский лейтенант. Лучшие годы светло-серого камзола и парика давно миновали. То же самое можно было сказать и об их хозяине. Д’Отвий был стар, ему было не менее пятидесяти лет. Видно было, что его удерживают на плаву укоренившаяся в нем за многие годы солдатская дисциплина и алкоголь. Лицо у него было обрюзгшим, как у человека, который уже за завтраком выпивает несколько бокалов вина и самое позднее к обеду принимается за что-то посерьезнее, чтобы хоть как-то скоротать день.
Овидайя вышел из кареты первым и помог спуститься со ступеньки Лавальер. Жюстель, одетый в черную сутану и красную кардинальскую шапочку, шел за ней по пятам. Марсильо и Янсен держались в стороне. Д’Отвий разглядывал их со смесью недоверия и озадаченности на лице. Как и было условлено заранее, первым заговорил Жюстель:
– Приветствую, монсеньор. Я имею честь говорить с Жаном д’Отвием, капитаном гвардии мушкетеров его королевского величества?
– Совершенно верно, ваше преосвященство.
Жюстель слегка поклонился:
– Я – отец Гислен, из парижского капитула ордена Иисуса. Имею честь представить вам Луизу Франсуазу де Ла Бом Ле Блан, герцогиню де Лавальер и де Вожур. А этот дворянин – Джеймс, граф Мертонширский и племянник его величества.
Прежде чем комендант крепости поклонился настолько низко, насколько позволяли возраст и опьянение, Овидайя по его глазам понял, что он прекрасно знает, кто такая Лавальер. В принципе, в этом не было ничего необычного для того, кто долгое время провел в Париже или при дворе в Версале. С другой стороны, Лавальер не была королевской фавориткой уже более пятнадцати лет, жила уединенно за городом. То, что д’Отвий, несмотря на это, сразу же понял, кто она, стало для него указанием на то, что сын герцогини действительно сидит в Пинероло. Разговаривая со своими гераклидами, Овидайя всегда говорил об этом как об установленном факте, однако на самом деле до конца не был уверен.
Выпрямившись, д’Отвий произнес:
– Ваш визит делает нам честь, светлейшая герцогиня. Какая неожиданная радость! Какому же поводу Пинероло обязан вашим визитом, позвольте спросить?
Лавальер поглядела на Овидайю. Тот откашлялся и произнес:
– Полагаю, это лучше обсудить в вашем кабинете, капитан. Здесь, на улице, слишком много лишних ушей.
Д’Отвий кивнул:
– Конечно, конечно. Однако мой кабинет несколько… я сейчас сортирую бумаги нашего управляющего, там небольшой беспорядок. Однако в той казарме мы можем поговорить так, что нам никто не помешает. Господа, прошу следовать за мной.
И комендант крепости шаркающей походкой направился в сторону здания гарнизона, двухэтажного длинного дома с маленькими окнами, перед которым играли несколько детей. Жюстель, графиня и Овидайя последовали за ним, Янсен и Марсильо остались снаружи. Д’Отвий провел их в небольшой зал, и вскоре они уже сидели за большим обеденным столом. Когда слуга налил им вина и удалился, д’Отвий произнес:
– Вы здесь проездом?
– Милый капитан, к чему эти загадки, – с улыбкой произнес Жюстель. – Вы же знаете, что герцогиня приехала из-за сына.
Д’Отвий надул обвисшие щеки, сделал большой глоток из бокала. Казалось, только вино и придало ему достаточно сил для ответа.
– Отче, я… к сожалению, я не понимаю, о чем вы говорите.
– Лжесвидетельствование – великий грех, сын мой.
Д’Отвий расстроился.
– А еще больший грех для верного солдата – нарушать приказы. А я получил от военного министра, маркиза де Лувуа, недвусмысленное указание ни с кем не беседовать относительно сидящих здесь узников. Даже мои солдаты не знают, кто сидит в Пинероло.
– Однако так уж вышло, что мы знаем, – произнес Овидайя.
– Об этом обстоятельстве я вынужден немедленно доложить маркизу, – ответил д’Отвий.
– Конечно, месье. Само собой.
Мушкетер заморгал:
– Вы не против?
Герцогиня закатила глаза. Овидайя наклонился поближе к собеседнику:
– Месье, как вы полагаете, каким образом мы узнали о том факте, что здесь в плену содержится сын герцогини?
Д’Отвий открыл рот и снова закрыл.
– То, что граф находится здесь, – продолжал Овидайя, – должно было быть одной из наиболее тщательно оберегаемых тайн Франции.
– До сих пор я тоже так полагал, – удивленно произнес д’Отвий. – Откуда же вы узнали?
– От самого великого человека!
– Вы имеете в виду… Но я не понимаю. Он здесь вот уже более четырех лет, все контакты с внешним миром запрещены. Многие полагают, что он пал в бою во Фландрии. А приказ хранить в тайне его местонахождение в конце концов отдал не кто иной, как сам его величество. Я сам тогда видел lettre de cachet за его подписью. Я до сих пор помню, что там было написано: "Обращайся с ним как с благородной особой, однако проявляй строгость. Контакты заключенному запрещены. В присутствии третьих лиц и во время прогулок во дворе пленник всегда должен носить маску".
В этот момент Луиза де Лавальер душераздирающе всхлипнула. Удивление на лице д’Отвия, если это было вообще возможно, усилилось. Отец-иезуит поспешно опустил ладонь на плечо герцогини.
– Видите, что вы наделали, – негромко произнес он. – Вы заставили бедную герцогиню вспомнить обо всем том, что довелось пережить ее сыну.
– Прошу прощения, мадам, – пролепетал д’Отвий.
Овидайя протянул Лавальер платок. Та приняла его и промокнула лицо. Шумно высморкавшись, она выпрямилась и поглядела на д’Отвия.
– Не ругайте доброго солдата, отец Гислен. Он просто выполняет свой долг. Все верно, мой сын погрешил против его величества. И за то был сурово наказан. Но знаете, месье д’Отвий, почему Людовик – настолько великий король, более великий, чем все прочие? Почему слава его затмевает всех?
– Ма… мадам?
– Потому что он всегда готов простить даже своего самого заядлого соперника. Вспомните Великого Конде!
Овидайя едва сдержал улыбку. Ловкий ход – вспомнить принца де Конде. Во время восстания Фронды он сражался против отца Людовика XIV. Любой другой монарх немедленно казнил бы за это, а "король-солнце" помиловал кузена и сделал своим старшим гофмейстером. Часто он просил принца прислуживать ему за обедом. А уж если король простил предводителя восстания, то должен же когда-нибудь простить и своего непослушного сына!
– Вы… вы хотите сказать, что его величество графа… он его помилует?
– Я не смею трактовать желания и мысли его величества, – отозвалась герцогиня. – Однако же, по крайней мере, он разрешил мне увидеть моего Луи.
– Что ж, это… я очень рад за вас, мадам, равно как и за его светлость, графа. Однако боюсь, что до сих пор ничего о том не слыхал.
– Вы узнаете об этом сейчас, – нетерпеливо произнес Овидайя. – Вот письмо.
Он достал сложенный в несколько раз пергамент и протянул д’Отвию. Мушкетер какое-то время разглядывал печать с короной и ангелами, державшими украшенный лилиями щит, а затем сломал ее. Несколько неловким и беспечным движением он развернул документ, немного порвав его при этом. Овидайя внутренне содрогнулся. Он несколько дней трудился над этим документом, а для того, чтобы достать необходимые ингредиенты для печати и штампа, потребовалось несколько месяцев, и стоило это почти целое состояние. Д’Отвий прочел письмо. Затем еще раз.
– Развеяло ли это ваши сомнения, месье? – поинтересовался Овидайя.
– Что ж, отчасти – да, ваша светлость.
Овидайя в недоумении уставился на офицера. Отец-иезуит тоже выглядел несколько удивленным. И только Лавальер и бровью не повела.
– Это личное письмо из королевского секретариата, с подписью и личной печатью его величества! – произнес Гислен.
– Знаю, отче. Однако же этого недостаточно.
Д’Отвий заглянул в свой бокал.
– Эта крепость служит исключительно для размещения заключенных, совершивших особо тяжкие преступления. Поэтому его величество подчеркнул, что серьезные изменения условий содержания, перевод в другие крепости например, допустимы лишь в том случае, если прежде нам будет отправлено соответствующее préavis от военного министерства. Поэтому вашего письма недостаточно.
Овидайя вспотел. Дело пошло не так, еще не успев толком начаться. Он лихорадочно пытался сообразить, что можно ответить д’Отвию, когда услышал голос Жюстеля:
– Значит, вы говорите, что никакого préavis не получали.
– По крайней мере, насколько мне известно, отче.
– Возможно, оно потерялось, – вставил Овидайя.