Один из лучей, пошарив вверху, почему-то упал на воду. И вдруг мы увидели, что метрах в трехстах от нас, на той стороне мола, в открытом море сидела вражеская летающая лодка. Попав в луч прожектора, она, как испуганная курица крыльями, захлопала пропеллерами и побежала на подъем к темному горизонту. Я выпустил в том направлении весь магазин и отдал пулемет матросу.
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был глав-старшина.
- Разрядил, товарищ старший инженер-лейтенант. Вот взрыватель. - Он показал мне увесистый цилиндр сантиметров двадцати пяти длиной.
- А почему не звонил?
- Некогда было, товарищ старший лейтенант. Там такая петрушка. Стабилизатор с донной частью почему-то срезало, и он, по-видимому, упал в воду. А дальше бомба летела без стабилизатора, с открытым дном. Потому она и упала боком. Так я сначала всю взрывчатку вырезал, а затем вывинтил взрыватель.
Я еще раз взглянул на цилиндр - он был подобен хорошему артиллерийскому снаряду.
Мы оба зашли в рубку. Я посмотрел на часы. На всё глав-старшине потребовалось всего десять минут, вернее, девять с половиной. Ну и спец! Ну и мастер!
В рубку быстро вошел командир танкера:
- Только что получен семафор. Командир базы приказал: бомбу не разряжать - ждать прибытия специалиста из главной базы.
- Уже… - Главстаршина показал взрыватель. - Пусть трюмные откачают соляр. Сейчас безопасно.
Когда мы шли по палубе на катер мимо почтительно застывшей вахтенной службы и когда на прощанье нам долго жали руки командир и комиссар корабля, мне было немного не по себе: мне-то эта честь была оказана совсем напрасно.
В штабе отметили в журнале наше прибытие и отослали спать. Мы вышли в затемненный город и еще несколько минут простояли молча, перед тем как разойтись, как будто бы мы стали братьями. Бомба нас породнила.
Утром я опять совещался с механиками кораблей, спорил с прорабами, ходил по цехам завода, затем вновь спускался в машинные отделения кораблей, после поехал в конструкторское бюро. А затем… я обнаружил, что пропустил обед, - тогда это было очень обидно, так как пришлось бы обходиться только скудным ужином. Полагаясь на милость базовых коков, я все-таки решил заглянуть в столовую, где трижды в день толпился у дверей наш брат военный, где можно было не только поесть, но и - то было очень важно - неожиданно встретить друга, которого считал давно погибшим; узнать о товарище, сражающемся на "малой земле"; восхититься подвигами сослуживцев по кораблю или однокашников по училищу и погоревать о сложивших со славой голову.
Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади - и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял совершенно спокойно, лишь иногда поглядывая на безоблачное синее южное небо. А над горами уже тяжело гудели, подбираясь к бухте, самолеты. Когда я не спеша подошел к нему, он сказал мне:
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
А я ответил:
- Почему опоздал?
- Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.
- А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.
- Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. - Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.
Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо - стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.
Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых - я знал - не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.
Мы проводили глазами одинокий "ястребок", который запоздало вынырнул из-за мыса и погнался за бомбардировщиками. Я потрогал еще дрожащий, как камертон, осколок и отдернул, обжегшись, руку.
- Заходите, товарищи командиры, - смилостивился от радости прибежавший кок, орудуя ключом у двери.
Мы не заставили, конечно, себя ждать.
- Так я в этом доме живу - на пятом этаже, - сказал главстаршина на прощанье после обеда. - Днем-то я занят на складе, а вечерами я дома. - Он назвал номер квартиры.
Вечером во время очередной тревоги я пробирался по темной лестнице на пятый этаж. Дверь открыл главстаршина. Сразу, будто он ждал меня. В комнате, куда он меня ввел, на столе, покрытом клеенкой, лежал уже знакомый мне цилиндр взрывателя, а вокруг него микроскопические пружинки и винтики, разложенные на бумаге. Я взглянул на раскрытую тоненькую ученическую тетрадь. "Инструкцыя" - было выведено карандашом заглавие. "Инструкцыя по разрядке специальной бомбы".
- Неправильно, - сказал я. - Нужно писать "инструкция", через "и".
- В самом деле? - неподдельно удивился главстаршина и начал объяснять мне устройство взрывателя.
- Знаете, почему она не взорвалась? Она электрическая, на электрическом прынцыпе, - нажимая привычно на "ы", говорил он. - При ударе разбивается ампула с электролитом, возникает ток, ток идет через катушку. Сердечник катушки замыкает контакты. Ток нагревает спираль первичного детонатора. Видите ту палочку?
- Так почему же она не взорвалась? - спросил я.
- Все дело в контактах - они окислились.
- Может, кто-то там, наш друг, нарочно их окислил?
- Может и так, - согласился главстаршина.
- И как разряжать такие бомбы?
- Вот я и составляю инструкцыю. Для флота, а затем ее перепечатают для армии.
- И много таких инструкций вы составили?
- Нет, всего три, эта будет четвертая.
- А сколько бомб разрядили?
- Тоже четвертую. Меня только на новые посылают, которых еще не знают. Самое трудное - инструкцыю толково написать. Вы помогите, товарищ старший лейтенант.
И мы при свете дымящего ночника - электричество было выключено - восстанавливали взрыватель и вновь разбирали его. Собственно говоря, собирал и разбирал он, а я писал "инструкцыю". Делал дело, которое для главстаршины было страшнее и непривычней, чем смертельный риск. Мы ничего не замечали: ни треска зенитной стрельбы, ни грохота падающих бомб, ни раскачивания нашего здания от воздушных ударных волн. Только поправляли время от времени фитиль колеблющегося пламени ночника.
- Вот и хорошо, - сказал главстаршина, когда я поставил последнюю точку в инструкции, и посмотрел на часы. - Скоро ноль-ноль, мне посты на складе нужно проверить.
- Здорово вы в авиабомбах разбираетесь! Курсы, наверное, проходили?
- Нет. Какие курсы? До войны никто не занимался этим в базе. Я сам дошел. Кто же еще будет? Минеру все-таки это дело сподручнее.
Признаться, мне стало немного не по себе. Одно дело - когда человек знает основы опасного дела, и другое - когда каждый раз он вступает в неизведанную страну, полную смертельных неожиданностей. Но кто мог выполнить это лучше его? Я узнал главстаршину достаточно хорошо за эти сутки.
Старшина завернул части взрывателя в газету, сверток взял с собой, и мы, погасив ночник, вышли на улицу. Перед нами лежала тихая, освещенная голубым светом луны бухта. В городе не было слышно ни звука.
- До завтра, товарищ старший лейтенант.
- До завтра, главстаршина.
Но завтра нам встретиться не удалось. Нет, никто из нас не погиб и не был ранен. Просто меня срочно перебросили в другую базу. Рассказывали мне, что главстаршина часто разряжал бомбы незнакомой конструкции. Потом сказали, что он взорвался не то на тридцать пятой, не то на сороковой. А может быть, это был не он - ведь я называл его только по званию. А фамилии его я не знал.
Много еще на своем веку я встречал людей. Но чем дольше живу, тем чаще встает он перед моими глазами - скромный кладовщик минного склада Н-ской военно-морской базы. Погиб ли он, исполнив свой долг до конца, или живет где-либо в нашей стране мирной жизнью, но, я думаю, он достоин того, чтобы стоять на берегу родного моря отлитым в бронзе.