Универмаг на проспекте Ракоци, 24, в районе улицы Казинци: стекла выбиты, фронтоны над окнами обрушены, за арками первого этажа – черные провалы. На телефонной будке надпись: "Русские идите домой". Сейчас на фасаде этого дома вместо первоначальных чередующихся треугольных и лучковых фронтонов – прямые карнизы; телефонной будки уже нет, но афишная тумба на своем месте.
Улица Акации, угол проспекта Ракоци: разбитый советский БТР-40.
Снова улица Акации, чуть дальше от проспекта: неподалеку от того БТР-а лежит поверженная статуя Сталина; ее окружает толпа. Фотографий этого момента много; можно разглядеть лица людей; молодой человек колотит по бронзовой махине молотом; в толпе вокруг молодые люди; на лицах – скорее спокойное удовлетворение, чем азарт. На одной из фотографий идет дождь: блестит мокрая бронза, раскрыты зонтики. На других пасмурно, но сухо: среди собравшихся несколько горожан на велосипедах. Хорошо известная фотография, где голова статуи Сталина пребывает на трамвайных путях, показывает чуть другое место: это площадь Луизы Блахи на пересечении проспекта Ракоци и Большого бульвара; отсюда до тогдашней площади Сталина, где стояла статуя, примерно полтора километра по прямой.
Продырявленный город
"Город весь издырявлен снарядами, дыры зияют в домах и промеж домов, новые дыры не отличить от старых, и становится постоянной темой вопрос, пострадал ли тот или этот дом во время осады или в дни революции, в 56-м или в 44-м, нет, этот в 44-м не мог, он же новый, да какой там конструктивизм, что, не видишь, как выгнута у него терраса! Но вот пошел снег, дыры скрылись, потом выпал новый снег, свежий снег смешался со старым, и никто уж не мог сказать, какой снег – старый? новый? – залепил эти раны; люди ждали тепла, изнуренные бесконечной стужей. Сорок тысяч больших дыр и несколько миллионов маленьких. Будапешт – продырявленный город".
Петер Зилахи. Последний окножираф
Мрачное воскресенье, светлый подъезд
На той же самой улице Акации в доме, явно знававшем лучшие времена, находится кафе под названием "Gloomy Sunday". Английский вариант – для иностранных туристов, местные жители знают его как "Szomorú Vasárnap", то есть "Мрачное воскресенье". Совсем местным, эржебетварошским обитателям, оно известно под собственным именем "Kispipa" – "Кишпипа" – то есть "Трубочка" (маленькая курительная трубка). А если пройти по этой улице чуть дальше, на пересечении с улицей Доб повернуть налево, обнаружится перекресток, где пешеходам невозможно не задержаться хоть на минуту. Они и задерживаются и стоят, разинув рот, глядя на большую настенную роспись. Правда, минута-другая обычно уходит на то, чтобы осознать: и окна, и черепичная крыша, и рабочие, эту крышу ремонтирующие, и крадущаяся по карнизу кошка – нарисованы. Нарисована и овощная лавка, и ее хозяйка Жужанна, но об этом речь впереди.
Выше овощной лавки нарисован балкон, а балконе тетушка цветы поливает, дядюшка газету читает. Если повезет, можно увидеть, как на настоящий балкон рядом стоящего дома выходят они же – настоящие. И приветствуют прохожих не хуже королевы Елизаветы с принцем Филиппом.
А если повезет по-настоящему, можно увидеть, как тетушка с нарисованного балкона выходит из подъезда. И попросить ее показать подъезд, что она сделает незамедлительно и с удовольствием, ведь там, прямо на первом этаже, рядом с почтовыми ящиками, развернута организованная жильцами выставка про человека, который жил в этом доме когда-то.
Звали его Режё Шереш, с ударениями на первые слоги.
Трудно выговариваемое венгерское имя ограничивает его славу пределами страны, хотя сочиненная им песня известна всему миру.
Рассказывают так. Режё Шереш в тридцатые годы работал пианистом в ресторанах Пешта. Дольше всего – в ресторане "Кишпипа" на улице Акации, в двух шагах от этого дома. Немного сочинял. Одна песня, "Еще одну ночь…", даже была записана на пластинку в 1925-м тиражом в шестнадцать тысяч экземпляров; автору тогда было тридцать шесть. Другая песня, "Кто была та дама…", стала особенно популярна среди публики попроще. Стонет скрипка, грустит певец… Вполне ресторанная песня, жестокий романс эпохи джаза.
Знаменитым же Шереша сделала песня "Мрачное воскресенье". Он написал ее в 1933 году, слова и музыку – грустную песню о том, что "все проходит". Песню услышал репортер криминальной хроники из газеты "Восемь часов" Ласло Явор. И предложил собственный вариант текста. С "мрачным воскресеньем", "сотней белых цветов", "траурной вуалью" и "гробом". Режё спел ее раз, спел другой… Публика пришла в восторг. В интервью, данном одной из будапештских газет в декабре 1956 года, композитор рассказывал, что как-то за вечер сыграл ее "раз двадцать-тридцать".
И тут пошли плохие новости. Поступило сообщение, что некая девушка-горничная покончила с собой, и у тела нашли листы с нотами песни. Прошла неделя, выстрелил себе в голову советник министра финансов, и рядом с его прощальным письмом – снова ноты "Мрачного воскресенья". Потом последовали известия из Берлина, Нью-Йорка, Рима, Лондона… Дальше за дело взялись газетчики, и теперь уже трудно сказать, действительно ли все тогдашние отвергнутые влюбленные и отчаявшиеся неудачники уходили на тот свет под мелодию Режё Шереша или пресса несколько преувеличивала роковую роль песни. Но случаев таких оказалось вполне достаточно, чтобы за "Мрачным воскресеньем" прочно закрепилась репутация "песни самоубийц".
Здесь надо представить себе то время, далеко не самое веселое. Первая мировая война закончилась, навсегда отодвинув в прошлое "прекрасную эпоху" и оставив после себя двадцать миллионов трупов и руины четырех империй. Для жителя Будапешта, каким был Шереш, положение осложнялось еще несколькими обстоятельствами государственного, национального, личного масштаба.
Первая беда была общегражданская и называлась "Трианон". Страна, в одночасье уменьшившаяся втрое, была вынуждена привыкать жить в новых условиях, и оптимизму в них места не было. Вторая касалась не всех, но многих, и Режё Шереша в том числе. Шереш – еврей; собственно, невенгеризированная его фамилия звучит как Spitzer. Что это значило там и тогда? Христианская и еврейская общины Будапешта жили если не по-братски, то по-соседски с незапамятных времен – да. Но за годы Второй мировой войны в Венгрии будут убиты полмиллиона евреев. Уже с 1938 года правительство начнет принимать антиеврейские законы, а фашистская партия "Скрещенные стрелы" в 1944-м, при немцах, фактически станет правящей в стране. Тогда начнутся депортации в лагеря и массовые расстрелы евреев, и очевидец запишет: "Четверо или пятеро мальчишек из "Скрещенных стрел" в возрасте от 14 до 16 лет конвоировали их от улицы Кечкемети до моста Эржебет. Вот, обессилев, упала пожилая женщина. Вполне понятно, что она не поспевала за колонной. Один из юнцов принялся избивать ее прикладом винтовки. Я был одет в военную форму и решил подойти к нему: "Сынок, у тебя есть мать? Как ты можешь так себя вести?" – "Но ведь это всего лишь еврейка, дядя", – отвечал тот".
Ничего подобного в 1933 году вообразить было еще невозможно… Но не эти ли будущие юнцы из "Скрещенных стрел" играют в мячик в парке или гуляют с родителями по набережной Дуная – там, где зимой 1944-го будут расстреливать евреев семьями, требуя предварительно снять обувь – пока в ресторане "Кишпипа" на улице Акации Режё Шереш наигрывает свое "Мрачное воскресенье"?
И сам Режё совсем не баловень судьбы. Самую знаменитую свою песню он написал, когда ему было уже сорок четыре года. Про него упорно говорили, что он не знает нот и играет исключительно по памяти и вроде бы даже только одной рукой. В детстве он убежал к циркачам, стал воздушным гимнастом; ожидаемый результат – падение и травма, от которой он толком и не оправился. На жизнь зарабатывал, играя на фортепиано в ресторанах Пешта и исполняя свои песни, хотя "пением" это трудно назвать. В записях слышно, что он скорее читает под музыку стихи, чем поет.
Так что удивляться приходится не тому, что такой популярной стала песня с трагическими паузами в каждом куплете, песня про расставание и смерть, а тому, что сам ее автор сохранял удивительное в этих обстоятельствах жизнелюбие. Ни ростом, ни красотой он не отличался. Однако был говорлив и обаятелен. В памяти ресторанных завсегдатаев остался диалог Режё с приятелем:
– Не болтай столько, Режё, а то скоро я засуну тебя себе в карман!
– Что ж, тогда, друг мой, – отвечает Шереш, – в кармане у тебя будет побольше, чем в голове.
А что касается обаяния, то не зря же к нему ушла одна из красивейших женщин Пешта, бросив вполне респектабельного мужа, офицера венгерской армии.
Дирижер Отто Клемперер сформулировал коротко: "Он не музыкант, он просто гений".