Графы и князья Эстерхази нередко оказывались в непосредственной близости к событиям, меняющим Европу. Граф Валентин Ладислав Эстерхази застал последние дни Старого режима во Франции, но, став свидетелем всех ужасов террора, он решил не возвращаться более во Францию, которую считал своей второй родиной. "Я присутствовал, – писал он, – на всех торжествах, происходивших в Вене по случаю бракосочетания Марии-Антуанеты, участвовал в придворных балах в Бельведере и во французском посольстве во всех кадрилях. Провожая из Вены эту принцессу, которая должна была служить украшением великолепнейшего трона в мире… я был далек от мысли, что ее ожидал эшафот…".
К счастью для репутации рода, майор Фердинанд Вальсен-Эстерхази, офицер французского генерального штаба, один из главных фигурантов дела Дрейфуса, принадлежал к побочной его линии. И потому можно перейти сразу к ХХ столетию.
Графиня Агнесса Эстерхази первую роль в кино получила в Будапеште в 1920 году, а с 1923 до 1943-го снялась почти в тридцати фильмах – пока в кино не пришел звук. У нее был многолетний роман с Имре Кальманом; похоже, именно она стала вдохновительницей "Сильвы", "Марицы" и "Принцессы цирка".
Еще имя – граф Янош Эстерхази, политический деятель Словакии времен Второй мировой войны. Он единственный голосовал против, когда в 1942 году парламент страны высказался за депортацию евреев в нацистские лагеря. "Мне стыдно, что руководство страны, считающее себя благочестивыми католиками, готово отправить словацких евреев в гитлеровские лагеря смерти", – заявил тогда Эстерхази. В 1944 году Янош Эстерхази спас сотни евреев, чехов, словаков и поляков. Гестапо объявило его в розыск, но арестовал его после войны уже КГБ. Словаки признали его виновным в сотрудничестве с фашистами и приговорили к смертной казни, затем заменив ее на пожизненное заключение. Умер в тюрьме. В 1993 году посмертно реабилитирован. В 2011-м посмертно же награжден премией Антидиффамационной лиги за спасение евреев во время Второй мировой войны.
В ХХI веке имя Эстерхази связывается не с музыкой и армией, как раньше, но прежде всего с литературой, причиной чему – писатель Петер Эстерхази. В романе "Harmonia caelestis" он собирает концепт своего "отца" как мозаику из биографий всех названных и неназванных Эстерхази, начиная с Миклоша, основателя рода. Когда же дело доходит до реального отца писателя, Матьяша, и повествование перебирается во времена до– и послевоенные, становится ясно, что многие понятия, известные по российской истории, в истории Венгрии наполнены несколько иным смыслом. Аристократическое семейство (дед автора, Мориц, в 1917 году был премьер-министром) в 1951 году депортировано из столицы в местечко Хорт в шестидесяти километрах от Будапешта, куда отец писателя при необходимости тайно ездит на автобусе. Крестьяне встречают сосланных приветствием: "Добро пожаловать, господин граф!" – отводят им лучшее помещение в доме, ни словом, ни жестом не обнаруживая привычной в российской исторической картине классовой ненависти. И вскоре предлагают вернуть свои земельные наделы господину графу: "Пусть управляет как прежде, оно так привычнее". После выхода романа автор получил возможность ознакомиться с материалами архивов венгерской службы госбезопасности, из которых следовало, что отец его в течение многих лет с этой службой сотрудничал, будучи активным агентом и осведомителем, и, следовательно, несет свою долю ответственности за дела режима. Результатом этого открытия стал роман-продолжение, роман-самоанализ "Исправленное издание. Приложение к роману "Harmonia caelestis"".
Доброе слово ушедшей эпохе
"Куда девался тот мир, когда специально для Франца Иосифа пекари в Пеште месили и пекли хлеб? Когда за тем, чтобы в пекарне работники не чесали себе уши и пальцы на ногах, следила тайная полиция? Капут. Дурак всякий, кто пережил Франца Иосифа".
Дюла Круди. Boldogult úrfikoromban
"Трижды нет!"
Так расшифровывается в Венгрии слово "Трианон", для остального человечества означающее всего лишь название версальского дворца. И без упоминания о нем будапештский характер понятен не будет.
Добившись равенства с Австрией (и обойдя соседей по империи), построив роскошную Оперу, величественный Королевский дворец, шикарное кафе "Нью-Йорк", открыв линию метро и купальни-термы, под стать древнеримским, с пафосом отпраздновав Миллениум, Будапешт так и дожил в настроении умеренного оптимизма и наглядно растущего благополучия до 1914 года.
За благополучием, однако, скрывались проблемы, решить которые сил не имелось ни у кого. Трагедия Австро-Венгрии заключалась в том, что она строилась как многонациональное государство именно в тот период европейской истории, когда на первый план вышли вопросы не имущественные, не религиозные, как в годы Реформации, не классовые даже, но именно национальные. С прочими стоявшими перед ней задачами империя в общем и целом справилась, обеспечив подданным полвека сравнительно мирной, сытой и безопасной жизни. С этой – не смогла, хотя о "тюрьме народов" в отношении ее говорить по меньшей мере несправедливо. Как пишет историк Ярослав Шимов, "можно вести речь скорее об "инкубаторе народов", в котором были созданы достаточно благоприятные условия для культурного, экономического, а затем и политического развития множества этносов и постепенного превращения их в современные нации. К началу ХХ века "гнездо" стало тесным для "птенцов", Первая мировая довершила дело, и "инкубатор народов" был разрушен".
При этом Венгрия сама функционировала как Австро-Венгрия в миниатюре, будучи той ее частью, что подобна всей фигуре в целом, как фрактал. Для хорватов, евреев, словаков, цыган, румын и других составляющих Венгрию народов венгры были тем же, чем для них самих – австрийцы: привилегированной нацией, элитой, учителями, начальниками, притеснителями и цивилизаторами. Теми самыми нелюбимыми "старшими".
Далее – Первая мировая и поражение Австро-Венгрии.
В обстановке повсеместного хаоса последних месяцев Великой войны парламент Венгрии 17 октября 1918 года расторг унию с Австрией и провозгласил независимость страны. Через месяц Карл I, второй после Франца Иосифа и последний император Австро-Венгрии, объявил, что "отстраняется от управления государством". Австро-Венгерская монархия перестала существовать. Дело было не только в военном разгроме: внутри самой монархии центробежные силы, долгое время сдерживаемые, возобладали над идеей "общего дома". Спустя год страны-победительницы подписали Версальский договор, официально завершивший Первую мировую войну, а еще через год – Трианонский договор с Венгрией. По нему страна лишалась двух третей своей бывшей территории и около 60 % населения (в том числе трех миллионов этнических венгров), 88 % лесных ресурсов, 83 % производства чугуна и 67 % банковско-кредитной системы. Из Венгрии "по живому" вырезали территории для Чехословакии (Словакия до 1920 года числилась "Верхней Венгрией", Братислава была известна как Пожонь или Прессбург), Румынии (ей отошла Трансильвания), Королевства сербов, хорватов и словенцев, позднее ставшего Югославией, и Австрии, а также Италии и Польши. При этом стране запрещалось отказываться от суверенитета, то есть пытаться вновь объединяться с Австрией, и содержать армию численностью свыше 35 тысяч пехотинцев.
В тот день, когда в Большом Трианонском дворце Версаля был подписан договор, сотни тысяч протестующих граждан вышли на улицы Будапешта. Затем страна погрузилась в траур. Катастрофа коснулась каждого, и помощи ждать было неоткуда. Такого просто не бывало раньше – никогда и ни с кем. Все флаги в стране были приспущены до 1938 года. Каждый учебный день начинался с молитвы о восстановлении родины в прежних границах. Историки фиксируют: "Этот день превратился в кошмар, всегда преследовавший сознание и память венгров". Всеобщее потрясение, как всегда, высказали в словах поэты. Строчка из стихотворения Аттилы Йожефа "Nem, nem, soha!" ("Нет, нет, никогда!") стала выражением мыслей и чувств каждого венгра – и тех, что остались внутри новых границ, и тех, что оказались за пределами родины.