* * *
Известная склонность Ниангары к сочинительству, разумеется, была для насзлом, но злом не главным и, к сожалению, не единственным. Самым страшнымзлом были мухи. Как только пища появлялась на столе, я немедленноприступал к еде, и таким образом мне удавалось удерживать проклятых мухна почтительном расстоянии. Но однажды вышло так, что обед несколькоминут простоял на столе. Когда же я заглянул в тарелку, то не смог дажеразобрать, что там находится. Все было покрыто сплошной движущейсямассой мух. Я вознегодовал и ужаснулся в одно и то же время, потомпозвал Ниангару и попросил его принять меры, чтобы всю эту гадостьвыбросили в помойное ведро.
Когда через несколько часов Ниангара принес мне чай, я объяснил ему: разеду обсидели мухи, ее надо немедленно выбросить. Он удивленно посмотрелна меня и для моего успокоения сообщил, что на кухне мух еще больше, чемв комнате, и пища, которую я ем каждый день, бывает обычно засижена неменьшим, если не большим количеством мух. И он их прогоняет как разперед тем, как подавать кушать.
- И ты, о господин, ни разу не заболел от этой еды!
Что правда, то правда, я не заболел, но от слов Ниангары меня чуть невывернуло наизнанку, когда я подумал о всех тех прелестях, которые вШибаме принято выливать прямо на улицу и на которых так любят сидетьмухи.
Поскольку я не мог требовать от Ниангары, чтобы он все время стоял возлеменя и отгонял мух, я достал свой карманный фонарь. Он был оборудованнебольшим вентилятором, который получал питание от батарейки. Я поставилего возле тарелок и запустил на полную мощность. Конечно, мой обеднемедленно простыл, но лучше есть холодную пищу, чем горячую с гарниромиз мух. Кроме того, в Шибаме так жарко, что в горячей пище ни у когоособой потребности нет.
В ранние утренние часы Шибамский оазис иногда бывает окутан не обычнымсырым туманом, к которому мы привыкли в Дании, а туманом из пыли. Кактолько забрезжит рассвет, горы, окружающие город, образуют на фонеутренней зари самые фантастические силуэты, окрашенные в самыефантастические тона. Некоторые из них еще совершенно черные, другие ужечуть подсвечены солнцем, а третьи словно растворяются в утреннем небе.Оазис просыпается медленно. Сначала холодно, но солнце быстроподнимается над горизонтом, и в половине восьмого его лучи уже в полнуюсилу обжигают склоны гор. Оазис приходит в движение мгновенно, словнотаракан, на которого направили пучок солнечных лучей через лупу.Ребята-пастушки бегут рядом со своими козами или гонят вниз по склонамстада баранов. Стада эти такие большие, что напоминают гигантскийоползень, вдруг обрушившийся с гор на оазис. Одно стадо гонит красиваячетырнадцатилетняя девочка; когда я хочу сфотографировать ее овец, онасердито поворачивается ко мне, и я спешу объяснить, что мне нужны ееовцы, а не она. В длинных черных покрывалах идут, спотыкаясь, маленькиедевочки, многие из них уже прячут лицо под чадрой. Они направляются кколодцам или просяным полям, где отпугивают нахальных воробьев. Вотзаскрипели колодезные колеса, и день начался.
* * *
При всяком удобном случае мы садимся в лендровер и совершаем долгиепрогулки, стараясь уехать подальше от населенных пунктов, караванныхдорог и оазисов, туда, где красота пустыни самая чарующая.
Это неистовая симфония красок и всевозможных оттенков, каких вы ненайдете ни в Альпах, ни в цветущей Флориде. Стоит вам окунуться впустыню, и вы чувствуете, что околдованы.
Однако в смысле комфорта наши поездки по пустыне, оставляют желать многолучшего. Бешеный ветер ударяет в лицо и свирепо впивается в кожутысячами песчинок. То и дело мы вынуждены отрываться от романтическогосозерцания красот природы и смотреть прямо перед собой. Под огромнымилавовыми глыбами, ровными, гладкими и наполовину засыпанными песком,прячутся глубокие ямы, если машина попадет в такую яму, катастрофы неминовать.
Иногда путешественника охватывает страх, почти паника. Подобное ощущениея однажды испытал в детстве, когда отошел слишком далеко от берега помолодому льду. Да и само одиночество в пустыне все время сдавливает васжелезным обручем, разорвать который стоит немало усилий.
Все это время мы продолжаем поиски белого раба, который, по словамНиангары, живет в Аравийской пустыне. В Шибаме его не оказалось; тем неменее по целому ряду данных можно было предполагать, что искать егоследует в области Хадрамаут, возможно, в городе Сейюне.
Я ничего не имел против того, чтобы поскорее уехать из Шибама: нашичастые вылазки в пустыню, излишняя любознательность и мои фотоаппаратыпоказались шибамцам несколько подозрительными…
Однажды, подойдя к месту, где стоял наш лендровер, мы увидели толпу,обступившую его со всех сторон. Вообще в этом не было ничего необычного,но я быстро сообразил, что собравшиеся настроены довольно агрессивно.Один молодой человек, выразительно жестикулируя, объяснял своимсогражданам что-то очень важное. Когда мы подошли к ним вплотную,возникло ледяное молчание, от которого мне стало немного не по себе.
Безусловно, говорили именно о нас, и говорили не слишком дружелюбно. Вовсяком случае, когда мы тронулись с места, послышалось нескольковыкриков, прозвучавших весьма воинственно, а поворачивая за угол,услышали, как нам вслед просвистел камень.
К сожалению, я так никогда и не узнал, что говорил о нас тот сердитыймолодой человек, ибо, вернувшись домой, мы как можно быстрее собраливещи и вскоре выехали из города.
Девушка-рабыня у колодца
Небольшой привал. - Люди вместо вьючных животных. - Старый водонос и его семья. - Глаза в сумерках
Солнце только что зашло за горные цепи на западе, но еще не покинулонебосвода. Разноцветные потоки света льются через гребни хребтов,опоясывая небо оранжевыми, кроваво-красными и фиолетовыми полосами.
Совершенно зачарованный, я сижу в оазисе посреди пустыни между Шибамом иСейюном и провожаю взглядом солнце. Позади остался трудный день,наполненный зноем, песком и ревом мотора.
Лишь здесь, под сенью пальмовой рощи, дающей защиту от палящих лучейсолнца, под журчание воды, которую черпают из глубокого колодца инаправляют по узеньким оросительным каналам через весь оазис, я забываюо песке и зное.
Вместо рева мотора я слышу теперь лишь монотонное поскрипываниеколодезного колеса да шаги обитателей оазиса, когда они поднимаютсявверх с полными бурдюками воды и снова спускаются вниз к колодцу заводой.
Вверх - вниз… Вверх - вниз…
На ослах или быках воду везут лишь в самые отдаленные уголки оазиса. А восновном жители оазиса носят бурдюки с водой на себе. Если же укого-нибудь и есть осел, то хозяин идет в одной упряжке со своимчетвероногим помощником.
От бурдюка веревка идет к колесу, которое выпилено из целого кускадерева и укреплено над самым колодцем. Чтобы вытащить из колодца бурдюкс водой, вы берете конец веревки, переброшенной через колесо, и медленноотступаете в небольшое углубление, вырытое возле колодца. Это иоблегчает и ускоряет работу, к сожалению, бурдюк дырявый, и, прежде чемего удается поднять, из него вытекает слишком много воды. Если водудостают сразу несколько человек, они распускают конец веревки и каждыйобматывает один конец вокруг бедра или пояса.
Когда бурдюк поднимают наверх, из него не выливают всю воду до последнейкапли. На дне бурдюка всегда остается немного воды, чтобы было легчезачерпнуть новую порцию.
Если какому-нибудь семейству удается приобрести вьючное животное, тоуправляет им мужчина. Женщина может разнообразить свой тяжелый унылыйтруд лишь плетением всевозможных циновок.
Прежде чем вырыть новый колодец, на соответствующем месте высаживаютпальмы. Через несколько лет они вырастут, и в их тени смогут хотьнемного отдохнуть и люди, и животные, работающие возле колодца.
В пустынях Саудовской Аравии работа часто сопровождается пением. Людипоют для того, чтобы подбодрить себя и своих товарищей, чтобы ввестиверблюдов и ослов в нужный ритм работы. Когда вы поднимаете воду изколодца и потом тащите ее наверх, мелодия насыщена страстью и огнем, акогда вы медленно возвращаетесь к колодцу, она звучит гораздо спокойнее.Во время отдыха слышится мягкая незамысловатая песня, которую поют,непрерывно варьируя одну и ту же мелодию.
Я не слышал ничего прекраснее этих песен; они несутся, перекликаясь, совсех концов оазиса под скрип колодезных колес. Но как только заходитсолнце, работа прекращается, и тут же затихает пение. Не плачут большеколодезные колеса, не слышно плеска воды, льющейся из бурдюка вмаленький водоем. После захода солнца никто не думает больше оборосительных каналах, никто не открывает и не закрывает их маленькихшлюзов, чтобы вода из колодцев равномерно омывала весь оазис.
…На землю опустился великий покой. В долине тихо, как в церковномсклепе. И когда где-то неподалеку вдруг пронзительно и отчаянно завыласобака, я даже вздрогнул от неожиданности. Потом снова мертвая тишинаопустилась на оазис, на все это крошечное селение и его жителей, которыевесь день трудятся не разгибая спины, чтобы напоить влагой землю.
Передо мной молчаливо сидит старый изможденный водонос. С семи часовутра и до полудня, а потом с двух часов до самого захода солнца,напрягая последние силы, он наполняет все ту же бочку Данаид. И при этомпоет:
Богатство! Богатство!
Перед собой в вади я вижу господина,
он едет мимо меня на лихом скакуне.
Это мой господин.
Мой господин - богатый человек.
Он богат и могуч,
но богатые станут бедными,
ибо и богатые люди когда-нибудь умрут.
Их богатство тоже умрет.
Богатый человек иногда обманывает
бедняка, немножко обманывает.
Но лишь тогда, когда он откажется
от своего богатства и раздаст его беднякам,
он сможет попасть на небо к аллаху!