– Я Вас обожаю, и мне не верится, что я это говорю, что я это могу испытывать, что вообще это я!
– Вы писатель. У Вас яркая фантазия. Сейчас она воспалилась, и все.
Александра дрожала с ног до головы.
– Даже в самой моей оголтелой фантазии я никогда не смог бы создать Ваш образ. Вы воплощение совершенства!
– Все. Я ухожу.
– Стойте! – он схватил ее за руку, видя, как лицо ее заливается краской и загораются глаза.
– Не надо, месье. Все не так, как Вы представляете. Все не так. Правда. Тут все…
– Что я не так представляю? – он вспомнил про записку. – Что тут не так? На чьей Вы стороне? Чего Вы боитесь?
Она долго молчала, взирая в орбиты его черной маски.
– Я ничего не боюсь.
– Тогда разбейте свои оковы так, как Вы разбили мои!
Глаза ее покрылись слезами.
– Мне надо идти, месье.
– Постойте!
– Мне надо идти.
Она развернулась и быстро вышла из капеллы, торопясь присоединиться к свите, стоящей у выхода из базилики.
* * *
Вечером после ужина Казанова ушел в спальню, растопил комнатную жаровню и лег в постель. На улице гудели толпы карнавальщиков, заливаясь таким неистовым, лихорадочным смехом, что в квартире Казановы на четвертом этаже вибрировали окна. В комнату зашла Франчес ка и села на кровать.
– Тебе понравилась полента?
– Да, Кекка. Было очень вкусно.
Он смотрел на черное небо в окне.
– А почему ты молчал весь вечер? Ты все еще плохо себя чувствуешь?
– Да.
– Может быть, у тебя температура?
– Не знаю.
Она положила ладонь на его лоб.
– Да. Ты чуть-чуть горяченький.
– Сейчас пройдет.
– Давай я тебя понежу, – она улыбнулась, пальчиками щекоча его бедро под одеялом. – Хочешь?
– Кекка, мне надо выспаться. Можешь сегодня поспать у мамы?
Она насупилась, но повернула голову, чтобы он не видел ее реакцию.
– Хорошо. Если ты так хочешь.
– Да. Будь добра.
Она подтянула одеяло до его подбородка и поцеловала его в лоб.
– Спокойной ночи, мой Lupocchiotto .
– Спокойной ночи.
Казанова опять почти всю ночь не спал. Казалось, утро никогда не наступит. Волна одержимости уносила его далеко от лагуны. Виски пульсировали, руки непрестанно блуждали по кровати. Веки то смыкались, то распахивались. Он старался вычеркнуть лицо Александры из своего воображения. Но она не переставала к нему возвращаться, улыбаться, звать его тихим мерцающим светом своих очей. Стена, которую она воздвигла между ними, только усиливала его стремление соединиться с ней. Эта преграда, делающая невозможным ее физическое присутствие, разжигала в его сознании ее духовное присутствие до такой степени, что он чувствовал на своей коже ее прикосновения. Даже когда погасли дрова в жаровне, ему все еще было так тепло, так душно, что он сбросил одеяло и вертелся в одной ночной рубашке.
На чердаке, за курятником, на небольшой кроватке в маленькой низкой каморке лежала Франческа с мамой.
– Ну что, барин твой изволил провести ночь один, в уединенных думах?
Франческа повернулась к стене.
– Не начинай, мам.
– Философствует?
– Прекрати.
– С музой общается? Кровать слишком тесна для троих?
Франческа молчала.
– Дура ты набитая, доченька. Прости, конечно. Но так и есть. Не умеешь быка за рога брать. Понимаешь? Надо настоять на браке. Надо!
– Отстань.
– Надо быть сильнее, хитрее.
– Отстань, я сказала!
– Ладно. Обижайся, обижайся. Но потом вспомнишь мои слова, Фра. Вспомнишь.
11
Полдень 23 января оказался ярким и солнечным, с голубым безоблачным небом и оживляющим воздухом. Холодный трамонтана буйствовал в аркадах Прокураций, раздувая по площади высохшие за ночь конфетти, терзая полы пальто прохожих. Четко слышались удары бронзовых мавров на Часовой башне, сливающиеся со звонами соседних колоколов, доносящихся со всех сторон сестьере Сан-Марко. Смальтовая мозаика на фасаде базилики сияла пестрыми красками, пока золотой крылатый лев, возвышающийся в центральной арке, бдел над праздной площадью.
Рядом, над пьяццетой, чайки купались в теплых лучах ослепительного солнца, беззвучно рея между дворцом и библиотекой Марчиано, застывая над гранитными колоннами покровителей города. Внизу, на набережной, знатные венецианцы поднимались на трибуны, сооруженные для наблюдения парадной регаты. Лазурная бухта наполнялась сотнями разновидных и разноцветных судов: огромные светлые гондолы с носами в форме Нептуна, морских коньков и троек; раковинообразные пеоты с русалками и дельфинами по бортам и осьминогами на кормах; двадцативесельные барки с башнями, табернаклями и коронованной царицей Адриатики вместо мачт. От набережной Скьявони до острова Сан-Джорджо Маджоре, от Таможенного мыса до Монетного двора бухта кишела лодками и веслами, как это было только один раз за всю историю Венецианской Республики – во время празднований, устроенных в честь победоносного флота, возвратившегося домой после битвы при Лепанто. Русские и венецианские знамена вились повсюду.
Очередные аплодисменты встретили графа и графиню дю Нор, взошедших на трибуны. Они сели под багровым балдахином, между Пезаро и его сестрой Лаурой. Назойливый ветер не прекращал поднимать шарф цесаревича в лицо супруги. Им дали подзорные трубы, чтобы они могли следить за каждым судном в отдельности. На воде перед трибунами выстроились шесть рядов гондол.
– Каждый ряд представляет один из шести сестьере, то есть районов города, – объяснил Пезаро цесаревичу, которой чуть не трясся от восторга.
– Да! Да!
– Вы увидите пять соревнований с разным количеством гребцов.
– Fantastico !
– Мы бы хотели, Ваше Сиятельство, чтобы Вы вручили трофеи победителям.
– Вы не представляете, Ваше Высочество, какая для меня это будет честь.
К краю набережной подошел патриарх Венеции и окрестил команды. Русские дамы не могли насмотреться на крепкое телосложение и твердые гладкие лица гребцов, которые, несмотря на зимний день, были одеты в одни просторные рубахи. Парадные суда отплыли за мыс, оставляя большое открытое пространство для соревнований. Старт был на восточной стороне бухты, напротив церкви Ла Пьета, а финиш – у церкви Санта-Мария делла Салюте, за Таможенным мысом. Венецианцы на трибунах кричали имена своих любимых гондольеров, всей душой болея за свои родные сестьери. Прозвучали трубы и тамбуры. Лодки заняли стартовые позиции.
Первое соревнование состояло из низких коротких шлюпок, управляемых одним гребцом. Они плавно шли по поверхности бухты: весла четко и быстро, без плесканий, резали воду; гондольеры стояли прямо, работая лишь руками и не сводили глаз с купола Салюте.
– Какое зрелище! – воскликнул граф Салтыков, сидевший рядом с Пезаро. – Какой праздник Вы нам устроили, Ваше Высочество.
– Я очень рад, Ваше Сиятельство.
– Я даже не думал, что можно построить такие разнообразные суда и украсить их такими богатыми украшениями. Фантазия ваших кораблестроителей не имеет конкуренции. Вот что значит цивилизация, построенная на воде!
Пезаро оглянулся.
– Да, вода – это наша почва. Кстати, – он повернул голову к Салтыкову и сказал очень тихо, сдержанно: – я бы хотел с Вами потолковать… о других судах.
Салтыков посмотрел на него и по глубокомысленному взгляду понял, что разговор будет серьезным.
– Я слушаю Вас, – ответил Салтыков вдумчиво, давая Пезаро понять, что был готов к этому моменту.
– О русских судах, Ваше Сиятельство. О русских судах и венецианском острове.
– Я Вас слушаю внимательно, светлейший прокуратор.
– В нашем изменчивом, но довольно предсказуемом мире государства, как и отдельные индивидуумы, иногда считают, что жить и действовать в полной независимости от других государств становится невозможно. Это лишает их определенных возможностей и ограничивает их действия.
– Я прекрасно Вас понимаю.
– Венеция находится в положении, которое ее резко отличает от остальных европейских наций. Я говорю не только о нашем официальном нейтралитете, а о самом желании, искреннем желании, избегать конфликтов – и политических, и военных. К сожалению, некоторые наши соседи, как нам кажется, могут, а может быть, уже намерены, воспользоваться нашим пацифизмом ради своих выгод.
Пезаро изучал реакцию Салтыкова.
– Я уловил Вашу мысль, Ваше Высочество.
– Мы не желаем менять наш характер. Однако, чтобы сохранить эту позицию, нам, несомненно, понадобится очень крепкая дипломатическая поддержка.
– Да-да.
– Я имею в виду поддержку самой влиятельной державы на европейской арене, которая благодаря своей дальновидности понимает важность сохранения нынешних порядков в Европе.
– Разумеется.
– За эту поддержку, генерал-аншеф, Венеция готова предоставить своему партнеру, – Пезаро опять оглянулся, – возможность проводить военно-морские учения в Ионическом море, возле острова Кефалония, недалеко от османского Пелопоннеса, а со временем использовать сам остров в качестве своей средиземноморской базы.
Пезаро внезапно прекратил шептать и громко захлопал проплывающим судам. Салтыков сделал то же самое.
– Я могу Вам сказать, – Салтыков вернулся к разговору, – что Россия была бы весьма заинтересована в развитии диалога, посвященного этой теме.