Гоцци понял, что тот намекал на неуспех его последних пьес.
– Я могу поспорить на весь банк, мессер Гримани, что вы за всю жизнь ни одной моей пьесы не видели на сцене и даже не читали.
– И Вы бы выиграли, маэстро.
– Тогда я вам завтра оставлю в театре два билета на премьеру. Приходите с кем-нибудь. Если, конечно, у Вас есть друзья.
– На премьеру, к сожалению, не смогу. Но на второе представление обязательно приду. Если, конечно, оно состоится.
– А я считаю, что мессер Гоцци – самый талантливый драматург нашей республики, – гордо вставил Молин.
– Благодарствуйте.
– Внутриклассовая солидарность, – фыркнул Гримани, метая карту.
Гоцци тоже происходил из барнаботти , однако в какой-то момент своей карьеры нажил неплохое состояние своими популярными пьесами.
– Называйте это как хотите, – продолжал Молин, с ностальгией поглядывая на пару взъерошенных полуобнаженных женщин, смеющихся на плюшевой оттоманке, – но не забывайте, что Ваши театры когда-то очень преуспевали, благодаря труду мессера Гоцци.
Официанты наполнили всем игрокам бокалы.
– Наночка, иди сюда, я тебе монетку хорошую дам, – сказал Гримани, протягивая ей руку и замечая, как старик Молин томится в нежных воспоминаниях.
– Я боюсь, монеток у Вас на меня не хватит, – ответила Нана, облокачиваясь на каминную полку, пальчиками пробегая по серпентинному мрамору.
– Не задирай нос, лапонька. Еще не вечер, – Гримани хлебнул из своего бокала. – А вот почему же наш великий шевалье все молчит? Небось, сейчас колдует над столом, думает, каким образом из своего последнего дуката сделать сто.
– Не беспокойтесь, – ответил Казанова. – Моя тишина рано или поздно прервется.
Все посмотрели на Казанову и увидели, что, несмотря на постоянные проигрыши, он упорно продолжал делать ставки.
– Я надеюсь, это будет скоро, пока Вы своим философским камнем еще не превратили меня в мальчика.
Гости улыбнулись, поняв, что Гримани намекал на известную историю, рассказанную самим Казановой, в которой некогда в Париже ему удалось заставить старую маркизу д'Юрфе поверить в его оккультные силы, способные превратить ее в юношу.
– Человеку нужна иллюзия, – жмурился Казанова. – Так легче живется. Вы же верите в свое имя.
– В мое имя? – удивился Гримани. – Как это понять?
– Вы же верите, что вы Гримани.
Гримани омрачился, а потом искусственно засмеялся.
– Что я Гримани? Вот это оригинально. А кем же я должен быть, дорогой, Монтесумой?
Казанова на него посмотрел искоса.
– Я слышала, что тут дукаты раздают, – сказала одна немолодая черноволосая куртизанка, своей пышной, выливающейся из корсета грудью прилипая к Гримани.
– О нет, Флавия, душа моя. Сегодня я хочу вкусить новые плоды.
– О, чего бы я не дал сейчас, чтобы опять быть юношей, – вслух мечтал Молин. – Чего бы я не дал, чтобы суметь переплыть нашу бухту. Как обидно сейчас стоять у берега, смотреть на волнистую поверхность и знать, что никогда ты больше в воду не войдешь. Вы представляете, господа, какое это издевательство? Аж кости сжимаются.
У Молина кадык в горле задрожал. Флавия обняла его за вялую щетинистую шею.
– А я нет, – сказал Дзагури. – Юность – это пучина, из которой берега ни видать. Я предпочитаю сушу.
– Суша не поможет, к сожалению, – засмеялся Гримани. – Вы же видите, господа, как в последнее время на наших погостах трупы всплывают при малейшей "акве альте". Аха-ха-ха.
– Дурак! – вскрикнула Флавия.
– Самый лучший возраст – это тот, в котором мы не считаем наши годы, – сказал Гоцци.
– То есть тогда, когда нас нет? – спросил Гримани и, заметив, что больше никто не понтирует, продекламировал:
Блажен, кто в сладком веке
тихонько родился.
Блаженней тот, кто никогда
вообще не появился.
– Нет, мессер Гримани. Жить надо, – серьезно сказал Молин.
– Ладно, эта пустая метафизика ни к чему нас не приведет. Если никто больше не понтирует, господа, я предлагаю завершить нашу игру и заняться более существенными делами, – Гримани взволновался, заметив, что Нана куда-то исчезла.
– Я пас, – сказал Дзагури.
– Я тоже, – одновременно вздохнули Гоцци и Молин.
– А я еще не закончил, – твердо произнес Казанова, почесывая ногтями стол.
– Вы? – удивился Гримани. – Вам не кажется, что сегодня не Ваш день?
– Как Вы сами только что сказали, еще не вечер, – Казанова напряженно посмотрел на банкомета.
– Ваш взгляд меня беспокоит, мой друг. Последний раз, когда Вы так на меня смотрели, Вы мне проиграли приличную сумму.
– Так почему же Вы тогда беспокоитесь?
– Потому что мой кредит Вам не неограничен.
– Все знают, что я долги отдаю.
Игроки за столом кивнули.
– Честь – это одно, но ваше положение – это совсем другое. Из чести серебро не чеканят.
– Будьте любезны, стасуйте карты.
Гости в зале поднялись с диванов и окружили стол. Куртизанки повисли на мужских плечах. За ними встали официанты с горевшими трехсвечниками. Дзагури, Гоцци и Молин тревожно взглянули на Казанову.
– Джакомо, может быть, не надо горячиться, а? – мягко предложил Дзагури, который знал, что, когда Казанова играл один на один с банком, он делал немалые ставки. – Ведь ты же знаешь, что лучше…
– Пьетро, не беспокойся, я не забыл про наш…
– Я не об этом! Про это ты можешь забыть! Я сейчас думаю о Франческе. Понимаешь?
– Так, мы играем? – Казанова настаивал, не внимая словам Дзагури и пронизывая Гримани своим тяжелым нетерпеливым взором.
– Хорошо, Джакомо. Мы играем, – спокойно ответил Гримани, тасуя колоду. – Но я Вас предупреждаю: я не буду метать на Ваши кабалистические обещания, как в прошлый раз. Извольте показать мне настоящие скеи!
Казанова положил шесть цехинов на десятку. Дзагури сморщился, уже давно заметив, что Казанове весь вечер не везло. Он прекрасно знал положение своего друга. Он знал, что одна трехмесячная квартплата Казановы составляла девяносто шесть лир, что равнялось почти пяти цехинам, и что, кроме себя, ему надо было кормить и одевать Франческу, ее мать, сестру и больного брата и покупать последнему лекарства.
Гримани стал метать. Направо легла четвертка, налево валет. Гримани метал дальше. Направо выпала девятка, налево дама. Талия продолжалась. Направо банкомет положил короля, налево… десятку.
– Voila! – вскрикнул Казанова.
– Je suis très content, mon cher , – Гримани улыбнулся.
Он взял шесть цехинов и дал их понтеру. Казанова их поставил вместе со своими шестью на валета.
– Двенадцать цехинов на валет? – уточнил банкомет.
– Да.
– С новой тальей?
– Нет, закончим эту.
– Воздержись, пока находишься в выигрыше, – посоветовал Дзагури Казанове.
Гримани метнул следующую пару: справа туз, слева король. Потом еще одну: справа туз, слева пятерка. Еще одну: справа валет, слева валет.
– Ровно, – он сказал без эмоций, забирая себе шесть цехинов.
Казанова посмотрел на колоду, а потом на Дзагури, который умоляющими глазами просил его остановиться. В зале царила тишина.
– Еще, – сказал Казанова, добавляя восемь цехинов к шести лежащим на столе и ставя общую сумму на даму.
Он знал, что для Гримани эта сумма была ничтожной. В далеком прошлом для него самого она была бы абсурдной, поскольку он когда-то свободно ставил и в десять, и в пятьдесят, а однажды даже и в сто раз больше.
– Четырнадцать цехинов на даму?
– Да.
– Отлично.
У Дзагури глаза выкатились на лоб.
– Только с новой тальей, – попросил Казанова.
– Как скажете.
Гримани стасовал карты. У Дзагури перехватило дыхание. Флавия прижалась к Молину. Гоцци стало душно, он расстегнул свой черный жюстокор.
– Вы не возражаете? – спросил Гримани, рукой указывая на свой бокал.
– Если Вам угодно, – ответил Казанова.
Гримани сделал глоток, задерживая теплую жидкость во рту. Затем он медленно, растягивая время, поставил бокал обратно на стол и начал метать. Справа легла девятка, слева четвертка. Справа шестерка, слева туз. Справа король, слева восьмерка. Справа двойка, слева валет.
– Ой-ой-ой-ой, – раздался тихий женский голос.
Талья длилась долго. Справа король, слева девятка. Справа туз, слева четвертка. Гости томились. Справа шестерка, слева восьмерка. Справа пятерка, слева четверка.
А! – кто-то уронил свой бокал.
Справа тройка, слева король. Справа двойка, слева шестерка. Справа дама, слева десятка.
– Банк выиграл! – шепнул один официант другому.
– Не говорите мне, мой дорогой, – усмехнулся Гримани, забирая себе куш, – что Вам не везет с прекрасным полом.
– Еще! – Казанова яростно сжал кулаки.
– Как хотите.
– Джакомо! – вскрикнул Дзагури. – Пожалуйста!
– Пьетро, я тебя умоляю, не надо вмешиваться, – раздраженно ответил Казанова.
– Я жду Вашу ставку, – сказал Гримани.
– Я хочу отыграть мой долг.
– Прекрасно. У Вас есть пятнадцать цехинов?
– Что?! Что?! – встревожился Дзагури. – Прекрати, Джакомо! Ты понимаешь, что мы живем в другой эпохе. Фортуна – это не вечно сияющее солнце, а комета, которая внезапно появляется и загорается над нами, а потом гаснет и удаляется. И твоя комета, – он понизил голос, – прости, уже давно удалилась.