- Зря ищешь, нет колодца, - точно угадав причину задержки, сказал Нетесов. - Давно уже скважина у него. А сам, наверно, шиповник собирает. - Нетесов кивнул на пол, где тонким слоем на брезенте вдоль стен были рассыпаны для просушки крупные красные продолговатые плоды. - Поехали.
- Не подождем?
- Да ну. В другой раз. Послезавтра.
- А что не завтра?
- Завтра в одно место ехать обязательно надо.
- Воскресенье завтра, - напомнил Зимин.
- Все равно надо.
- Далеко?
- В каньон Трех Лис. Километров шестьдесят.
- Каньон Трех Лис, - повторил Зимин. - Звучит.
- Еще как, - согласился Сергей. - Прииск тайный.
- И что там?
- Потом расскажу.
- Возьми с собой, - попросил Зимин, - никогда не был на прииске.
- Исключено, - категоричным тоном сказал Нетесов, выходя из дома. Смягчая отказ, добавил: - Там всякое возможно. И я тебя не имею права подставлять. И пистолет дать не могу…
- А село Витебка далеко от бражниковской избы стояло? - спросил на обратном пути Зимин.
- Что значит - далеко? - не понял вопроса Нетесов. - В самом селе и была изба.
- Школа начальная рядом, - сказал Коломников.
- Точно. Дед Мусатов здесь в церковноприходской школе учился, - вспомнил Нетесов.
Настроение у Зимина после этих слов вмиг испортилось. Конечно, он приехал в Пихтовое повторно не потому, что незнакомый пока ему Бражников высказал предположение, что золотой клад нужно искать рядом с домом его деда, но все-таки имел тайный расчет и на это. Теперь же подумал, что прав кругом оказался Сергей. И в том, что остерегал его от кладоискательства, и в том, что бражниковская версия - лишь очередная, одна тысяча девятьсот девятнадцатая. Не было никакого смысла Тютрюмову приезжать к лесообъездчику Бражникову, сгонять его с места якобы для того только, чтобы остаться одному на его усадьбе, если тогда, в гражданскую, кругом были соседи.
Стараясь отогнать неприятные мысли, спросил:
- Мусатов-то жив-здоров?
- В порядке вроде, - сказал Сергей.
- Заедем к нему на минуту?
- Пожалуйста…
Отпустив машину у подъезда знакомого панельного дома, опять оказались в квартирке пихтовского почетного гражданина. Бросив взгляд на ветерана, на убогое убранство комнатки, на включенный, как в прежние приходы, телевизор, Зимин проникся невольной жалостью к старику. Время и жизнь двигались за окном, за дверью, вне этих стен, а здесь и то и другое остановилось, здесь выражение: "Если ты доживешь до ста лет, кто из ровесников тебе позавидует" - приобретало звучание далеко не шутливое и даже не ироничное.
Старик был рад приходу любого человека, с кем можно бы перекинуться словом, а тут обоих пришельцев знал. На удивление - лучше, чем Нетесова, помнил Зимина.
- Ты вроде куда-то уезжал? - спросил его Мусатов, усадив обоих гостей рядом с собой на диване.
- Вернулся, Егор Калистратович.
- Ну-ну, и ладно. Опять, поди-ка, спросить что надумал?
- Верно, Егор Калистратович. Про Раймонда Британса. Помните?
- А то как же… Злющий был. Нервный. Чуть что - за маузер.
- Они с Тютрюмовым друзьями были?
- Кто знает. Я их вместе почти и не видел.
- Егор Калистратович, а ведь и про царя Тютрюмов рассказывал. Как вез его из Тобольска в Екатеринбург? - задал новый вопрос Зимин.
И опять старый чоновец, как некогда после вопроса о кедровой шкатулке, посмотрел на Зимина завороженно-изумленным взглядом. Ни больше ни меньше - как на ясновидящего.
Старик придвинулся вплотную к Зимину, усохшей, но все еще крепкой рукой ухватился за его руку, заговорил:
- Нельзя было, молчать велели о Тютрюмове. Как будто его и не было вовсе. А он, точно, я сам раз от него слышал, и в отряде меж собой все кругом говорили, самого царя и вез, и расстреливал. Лично. - Голос старика понижался от слова к слову, сошел до шепота. И Зимин, не имея возможности отодвинуться, глядя в голубые, с красными прожилками на белках глаза пихтовского почетного гражданина, вдруг понял, что он хоть и кичился всю жизнь своим революционным прошлым, в глубине души почитал царя, а цареубийство считал тяжким грехом. При том что одновременно считал дело своей жизни правым…
Нет, лично Тютрюмов не участвовал в убийстве царя. Уж этот-то факт - кто был, кто не был при расстреле царской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге - давно и до мельчайших тонкостей изучен. Но верно, и старик подтверждал предположение Зимина: Тютрюмов находился в команде Мячина-Яковлева, сопровождавшей царскую семью из Сибири на Урал. И отныне, после подтверждения престарелым пихтовским чоновцем факта участия Тютрюмова в транспортировке царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, в биографии Тютрюмова-Хрулева для Зимина почти не оставалось никаких белых пятен - от рождения и вплоть до осени сорок первого года. Одновременно понятно стало, почему при столь богатой биографии, огромных дореволюционных заслугах перед большевистской партией в двадцатом году Тютрюмов занимал всего-навсего должность командира уездной части особого назначения в Западной Сибири. Конечно же не из-за связи с царской охранкой - это оставалось тайной в двадцатом году, это потом раскопал полковник Малышев. Причиной было, очевидно, то, что кремлевский фаворит Мячин-Яковлев буквально через два-три месяца после убийства императорской семьи переметнулся в стан белых, выступил в печати с воззванием бороться против большевизма. А Тютрюмов наверняка после Октября семнадцатого года, заполняя анкеты, представляя биографические данные в различные органы, всячески подчеркивал, выпячивал личные стародавние дружеские отношения с будущим отступником… Удивительно, как за одно это Тютрюмова задолго до преступления на становище Сопочная Карга не расстреляли, доверили чоновский отряд.
Тютрюмов в двадцатом году, видать, чувствовал: вот-вот закончатся боевые действия, чекисты вновь возьмутся за него, припомнят его связь с перебежчиком Яковлевым, чего доброго, заглянут и в полицейские архивы. Потому, наверно, и не спешил сдать Советской власти добытые в боях драгоценности, припрятывал, чтобы в удобный момент удрать на безбедную, спокойную жизнь за границу.
Ему, безусловно, с лихвой хватило бы на долгие годы содержимого шкатулки купца Шагалова. Однако он не был ювелиром, откуда бы ему знать, что шкатулка весомее нескольких десятков пудов колчаковского золота.
- Егор Калистратович, вы говорили, что все-таки заглядывали в шкатулку.
- Ну заглядывал. Камушки да монеты…
- И Тютрюмов тут же подъехал, забрал шкатулку?
- Ну. Забрал и помалкивать велел о ней: военная тайна. Я же говорил тебе.
- Все-таки успели заметить, много было камушков в шкатулке?
- Много.
- Крупные?
- Которых много - не шибко. А вот какой на кольце, тот очень большой камень был.
- Больше? Меньше? - Зимин вынул из кармана, показал продолговатую подвяленную шиповниковую ягоду, подобранную в доме Бражникова.
- Такой. Только не красный камень.
- Белый?
- Не. Как вода. Прозрачный…
Зимин перехватил веселый взгляд Нетесова. Сергею было чуднó слушать этот разговор о временах и событиях, для него, за давностью, почти нереальных.
- Очень дорогие камушки были, Егор Калистратович, - продолжал Зимин. - Если б вы тогда кому-нибудь рассказали "военную тайну", Тютрюмову неизбежно был бы трибунал и расстрел. Потому что шкатулку он присвоил.
- А ты откуда знаешь? - Мусатов посмотрел с подозрительностью.
- Знаю. И говорю к тому, что Тютрюмов обязательно вскоре после того, как забрал у вас шкатулку, должен был попытаться избавиться от вас. Мог, например, попытаться застрелить под шумок в бою. Отправить на задание, откуда заведомо живым не вернуться.
- Не было, - отвечал Мусатов.
- Было. Должно было быть, - настаивал Зимин. - Не помните день, когда он вручил часы перед строем?
- Уж на исходе зимы. В феврале - марте, - подумав, ответил пихтовский ветеран.
- Так вот, с февраля - марта и по август, уверен: Тютрюмов пытался всячески от вас избавиться, - гнул свое Зимин.
- Тут ты ошибаешься, парень.
- А вы все-таки попытайтесь вспомнить.
- Что вспомнить. - Ветеран, поднявшись, прошаркал к шифоньеру. - Всё вспомнено.
Зимин приготовился увидеть знакомую потертую кожаную папку с газетными вырезками.
Вопреки ожиданиям, старик вынул незнакомую Зимину толстую книгу. По тому, как держал в руках, как сохранилось выпущенное тридцать лет назад юбилейное издание, на красочной суперобложке которого стояло "1917–1967 гг. Революционеры родного края", можно было понять, насколько бережно и с каким благоговением относился к книге Мусатов, как редко извлекал из недр шифоньера. Если что-то святое для него существовало в этом мире, безошибочно можно было сказать - эта книга.
- Вот тут читай. - Пихтовский почетный гражданин раскрыл книгу на странице, где была закладка в виде почтовой открытки с изображением в невских волнах крейсера "Аврора", просекающего ночную тьму лучом прожектора, цепляющего кончик Адмиралтейской иглы. - Тут все правда, слово в слово, как было со мной в гражданскую войну, написано.
- И про полковника Зайцева?.. - машинально, тут же прикусив язык, спросил Зимин.
- Ты читай, - не обиделся хозяин квартиры…