Станислав лежал, слушал, глядел и невольно с удовлетворением думал:
"Наконец-то воздают мне должное!"
- Я привела тебя в свои волшебные чертоги, ибо я - самая могущественная в мире волшебница; стоит тебе захотеть - и ты будешь здесь властелином.
"Стоит захотеть или не стоит?" - рассуждал про себя Венюжинский и решил, что, кажется, стоит.
- Ну что ж, - сказал он, - если пани будет ласкова…
- Погоди, не двигайся, иначе все это вокруг тебя исчезнет. Сейчас ты увидишь меня такой, какова я на самом деле.
Фигура исчезла, а на ее месте появилась дивной красоты пастушка. По крайней мере Станиславу казалось, что такой прелестницы он в жизни не видывал.
- Вот и я, - сказала она, приседая, и начала танцевать под какую-то весьма странную музыку, не похожую на звуки обыкновенных инструментов.
Венюжинский сделал движение, чтобы встать, и пастушка тут же исчезла.
Станислав вспомнил, что он был не одет, и понял, что, конечно, неудобно было ему неодетому показать вид, что он хочет встать при такой очаровательной волшебнице. Он искренне сожалел, что был так неловок, и хотел громко позвать пастушку, пообещав ей, что он будет лежать смирно; но в этот миг из складок занавеса показался в очень богатом восточном одеянии тот самый человек, который назвал себя слугой князя Карагаева и исчез из трактира, накликав на голову Станислава все несчастья.
- Я - сам князь Карагаев, - сказал он, - и обманул тебя, сказав, что я - только слуга его. Но как ты смел проникнуть сюда, куда ни одному смертному вход не дозволяется?
- Ваше сиятельство, ясновельможный пан! - задрожав как осиновый лист и с трудом попадая зубом на зуб, проговорил Станислав. - Я, право, не виноват, что нарушил ваш покой, но я попал сюда во сне и совсем против своего желания.
И только что он успел произнести это, как князь Карагаев исчез из складок, а на его месте снова появилась пастушка.
- Так-то ты искал меня? - гневно заявила она. - Значит, ты лгал, что стремился найти меня, если говоришь, что попал сюда против своего желания!
Станислав никогда в жизни не был в таких странных обстоятельствах. Вообще, он считал, что великолепно умеет держать себя во всяком обществе, как вполне "гжечный" поляк, но что ему было делать, когда с одной стороны был очень сердитый князь, а с другой - очаровательная пастушка. Он решил, что откровенность будет самым лучшим средством смягчить ее сердце, и ответил:
- Извините, проше пани, но я так сказал только для шутки. Мы с князем Карагаевым - давнишние знакомые и даже приятели.
- Лжешь, - загремел голос князя, и он сам снова показался, - никогда ты со мной приятелем не был. Гей, евнух!
И показался страшный черный евнух в белом халате и с огромным ножом:
- Казнить мне сейчас же этого негодяя! - приказал князь Карагаев, показывая на Станислава.
Евнух молча принялся точить нож о брусок, который достал из кармана.
Венюжинский страшно испугался не столько ножа, сколько страшного вида евнуха. К тому же он не мог разобрать как следует, происходит ли все это наяву или во сне. Будь он уверен, что это - не сон, он, конечно, знал бы, что ему делать, - он стал бы защищаться, Но тут приходилось подчиняться страшному черному евнуху и оставалось только просить пощады.
Станислав стал очень умильно просить, чтобы его пощадили, и вследствие своей обычной в таких случаях чувствительности расплакался.
- Вот что, - сказал князь Карагаев, - я тебя пощажу, если ты напишешь на этом клочке бумаги то, что я тебе продиктую, - и он подал ему кусок бумаги, отрезанный неправильными вавилонами.
Венюжинский узнал этот кусок бумаги и спросил, что же он должен написать тут.
- Напиши немцу Иоганну, - приказал князь Карагаев, - что ты больше с ним не увидишься, потому что он - дурак, а с дураками ты, умный человек, дела не желаешь иметь.
Станислав стал отнекиваться, как только мог, но нож евнуха так неприятно лязгал по бруску, что Венюжинский, так и быть, уж согласился, чтобы от него только отстали. Он написал все, что от него требовали (перо и чернильница стояли возле его изголовья); князь подал ему сургуч и восковую свечку; Станислав запечатал письмо, написал адрес и должен был, опять-таки по требованию Карагаева, приписать "весьма спешное".
Как только он исполнил это, князь исчез, взяв письмо, вместе с ним исчез и евнух, а перед ним опять показалась пастушка с кружкой шипучего меда в руках.
- Ты был ужасно храбр, - сказала она, - и обладал замечательным присутствием духа! Вот тебе в награду, выпей!
Станиславу было очень приятно, что эта прекрасная пастушка может так отлично его понимать; кроме того, после пережитых волнений ему действительно захотелось пить, и он выпил мед залпом. Почти сейчас же все у него смешалось и погрузилось во тьму.
37
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Венюжинский проснулся, когда уже было сосем светло и в окно глядело солнце. Очевидно, день сегодня обещал быть хорошим и солнечным.
Венюжинский открыл глаза, потянулся и не без удовольствия уверился, что лежит в угловой комнате, в которой приютил его гостеприимный хозяин, и что весь этот бред с князем Карагаевым и со страшным евнухом был действительно только бредом, который уже прошел и никаких последствий иметь не может, так как вовсе не относится к действительности. В ночном виде́нии, правда, были моменты и не лишенные приятности; это когда появлялась пастушка, но все-таки она не могла сгладить и искупить тот страх, который он испытывал перед огромным ножом.
"И ведь приснится же такое! - подумал Венюжинский и начал одеваться. - А какой же может теперь быть час?" - стал он соображать и, чтобы окликнуть кого-нибудь, начал прислушиваться, не раздадутся ли чьи-нибудь шаги.
Через некоторое время шаги действительно раздались, и к нему вошел Василий Гаврилович Гремин.
- Что, заспались? - проговорил он, поздоровавшись со Станиславом.
- А разве уже поздно? - спросил тот.
- Да пожалуй, десять часов скоро будет.
- Ай как поздно! - испугался Венюжинский. - Я и не ожидал!
- Да, я заходил к вам: хотел будить вас, да вы так сладко спали, что жаль было вас трогать! - лениво и равнодушно сказал Гремин. - А письмо я отправил! - добавил он.
- Какое письмо?
- Которое вы написали.
- Я писал письмо?
- Ну да! Тут у вас на столе, у кровати, лежало письмо, запечатанное и с надписью: "Весьма спешно". Я взял и отправил его.
Венюжинский почувствовал, что в голове у него так мутится, точно он сходит с ума.
- Как отправили? - изумленно воскликнул он. - Кому?
- Во дворец, немцу Иоганну; фамилии не помню!
Станислав как был, так и сел на кровать.
- Да что с вами? - стал спрашивать его Василий Гаврилович. - Чего вы так встревожились?
Венюжинский дико вращал глазами и бормотал:
- Ай, как же так? Я, проше пане, писал во сне… ведь, кажется, во сне это было?
- Какое же во сне! - уверительно протянул Гремин. - Я вошел сегодня утром, вижу возле вас лежит запечатанное письмо, написано: "Весьма спешно", ну я и отправил!
- Во дворец?
- Ну да, во дворец.
- И вы знаете, что там было написано?
- Да почему же я могу знать, если оно было запечатано?
- Но я ведь теперь совсем пропал! - воскликнул Станислав.
- Почему пропали?
- Ах, вы ничего не знаете!.. Да и объяснить я не могу, потому что сам ничего не понимаю… Ежели это был сон, то как же могло явиться письмо? А если письмо было на самом деле, то как же, проше пана, исчезли пастушка и все остальное?
- Ничего не понимаю! - пожал плечами Василий Гаврилович.
- Ах, и я тоже! - слезливо простонал Венюжинский. - Но теперь я знаю только, что я пропал и должен тайно покинуть Петербург, а до тех пор делайте со мной что хотите, я из этой комнаты не выйду! Пан Василий, ради бога, не выдавайте и спрячьте меня, я не хочу выходить из этой комнаты. Я ведь там, в письме, написал, что сам Иоганн - старый дурак, а как это получилось, я и понять не могу. Только, пан Василий, не выдавайте меня!
- Да мне все равно! - успокоил его Гремин. - Живите в этой комнате, сколько хотите, я вас тревожить не буду!
- И никого ко мне не пустите?
- Никого.
- А на окнах я занавесы опущу.
- Вам что же, сюда велеть принести сбитня?
- Сюда, сюда! - подтвердил Станислав. - Я здесь и есть, и пить буду!
Василий Гаврилович только кивнул головой и пошел распорядиться, а Венюжинский, оставшись один, осмотрел карманы в своем платье. Он не нашел в них сонных порошков, запас которых ему был дан Иоганном, и двух данных им же, особо обрезанных кусков бумаги для важнейшей корреспонденции. Действительность смешалась у него со сном уже окончательно, и он потерял голову, не зная, как объяснить все, что с ним случилось.
А Василий Гаврилович, выйдя от Венюжинского и по дороге приказав Григорию подать ему в комнату сбитню, направился прямо к Жемчугову, ожидавшему его на другом конце дома.
- Ну что, - спросил Жемчугов, - проснулся наконец поляк?
- Проснулся и совсем сам не свой.
- Что же с ним?
- Да так, как мы и ожидали: ужасно испугался, что его письмо отослано, и теперь не хочет выходить из комнаты, боится.
- Только этого нам и надо было, - сказал Митька.
- Он, пожалуй, еще с ума сойдет! Если бы ты видел его, на что он теперь похож?
- Не сойдет!.. Не с чего сходить-то ему.
- Он в ужасно жалком виде.
- Ну что ж, поделом - не подсыпай другим сонного зелья. Долг платежом красен.