- И выиграете пари, виконт, - сказал господин де Трефонтен, первый наездник герцога дю Мэна, - это испанка из Севильи или итальянка из Флоренции, маркиза или графиня то ли де Санта-Круз, то ли де Санта-Кроче, не помню в точности.
- Принятая в свиту его высочества?
- Господин дю Мэн ее рекомендовал.
- Без сомнения, - съязвил господин д’Эстрад, - чтобы она держала его в курсе похождений его дорогой племянницы.
- Кстати, о принцессе, - спросил Шамгашель, - как наш бедный Мовуазен?
- Мовуазен лежит в постели, - ответил Трефонтен, - несчастный случай… Предполагаю, что упал с лошади…
- Хорошо, если так. А то глядишь, и он впадет в немилость, как и этот злополучный Нанжи.
- А что же Нанжи, окончательно в немилости?
- Но вы же знаете, что его величество приказал ему покинуть Париж!
- Вот дьявольщина! Нанжи в ссылке, Мовуазен болен, Молеврие в армии. Несчастная герцогиня в ярости: ведь ей остается только муж…
- Ну-у, - протянул Соль-Таванн, - с какого-то момента она его обожает… - И неопределенно махнул рукой.
- Черт возьми! Да, господа, обожает. Она же не дурачит его, как и всех прочих!
- Герцог постоянен, - высказал мнение Трефонтен, - потому что его жена не имеет себе равных.
А Шамгашель добавил:
- Она уступит разве только Фронсаку, который публично давал обет никогда не быть супругом своей жены…
- Впрочем, - заключил де Навай, - у де Бриссака нет недостатка в прекрасных мужчинах.
В этот момент старый генерал встал и подал гвардейцам знак. Те подняли оружие. Все присутствующие обнажили головы, и церемониймейстер объявил:
- Король!
Да, Людовик XIV был не молод: казалось, он прилагал усилия, чтобы сохранить гордую посадку головы, как будто некогда славная корона теперь была слишком тяжела для него.
В этот день монарх имел, как говорит Сен-Симон, облик, соответствующий великим обстоятельствам: с таким выражением лица он давал аудиенции представителям иностранных государств, назначаемым военачальникам и высшим должностным лицам государства.
Одет он был в черный бархат - с тех пор как ему минуло тридцать пять лет, король стал одеваться только в темные тона, - с легкой вышивкой, без колец и драгоценностей, если не считать нескольких пряжек: под коленями, на туфлях и шляпе - и одной золотой пуговицы на атласной куртке.
За королем следовал господин де Поншартрен. Этот государственный муж слыл одним из знаменитейших консерваторов своего века.
Государь по обыкновению приветствовал дам, обменялся несколькими словами с герцогом дю Мэном и графом Тулузским, которые подобострастно заглядывали ему в лицо и были готовы рассыпаться в реверансах. Весьма благосклонно монарх побеседовал с дофином и его супругой, пришедшими справиться о его здоровье; довольно холодно принял знаки почтения герцога Орлеанского и его окружения - боялся вызвать недовольство мадам де Ментенон и клана узаконенных; приветливо встретил племянника и его приверженцев и медленно продолжил свой путь среди непокрытых голов и согнутых спин.
Но вот король распрямил грудь и высоко поднял голову - такой надменный вид он принимал всегда, когда был раздражен. Дело в том, что он увидел лорда Стейфса, посла Англии, который приветствовал его с весьма высокомерным выражением на лице.
Людовик остановился перед ним и сказал с деланым добродушием:
- Господин посол, что нового в Лондоне?.. Смею думать, что у вашего государя и нашей дорогой кузины, королевы Анны, храни ее Бог, все в порядке?
- Вы совершенно правы, сир, и моя госпожа будет очень тронута интересом, который ваше величество проявляет к ее особе.
Людовик хотел было продолжить путь, как лорд Сейфс добавил:
- Ваше величество позволит мне сделать несколько замечаний?
Король нахмурил брови.
- Это слово, - сказал он, - неприлично употреблять, когда вы говорите с королем Франции, и ваше превосходительство хорошо сделает, если изучит нюансы нашего языка.
- И все-таки несколько замечаний, если ваше величество не возражает…
- Замечания… Ладно, говорите. Я слушаю.
- Речь идет о канале Мардик, который вы приказали расширить…
- Да, конечно, чтобы возместить утрату фортификаций и порта Дюнкерк. Кто осмелится оспаривать мое право? - Затем тоном, какой принимал в важных вопросах, когда ему нечего было ответить, добавил: - Милорд, я всегда был хозяином себе, а иногда и другим; надо ли напоминать об этом?
Король повернулся к послу спиной. Никто из присутствующих не осмелился крикнуть "браво", но толпа заволновалась.
- Господа, - произнес король громко, - возможно, что после короткой отсрочки нам снова придется надеть шпоры и оседлать наших коней.
В напряженной тишине слышались только вздохи и восклицания.
- Европа, - добавил король, - кажется, забыла, что мы омыли в Рейне окровавленные груди наших коней и что французские пушечные ядра оставили победный росчерк на стенах их городов и крепостей. Она снова бросает нам оскорбительный вызов. Докажем ей на полях сражений, что у нас еще сильные клыки и острые когти…
Король твердо стоял на ногах - сильный, стройный, несокрушимый. Щеки его пылали огнем, взгляд был полон решимости. Те, кто обвиняли монарха в чрезмерной осторожности во время той самой переправы через Рейн, и не подозревали в нем подобной воинственности.
Король с жаром продолжал:
- Иностранцы думают, что у нас нет сейчас ни средств, ни сил… Ну что ж, чтобы раздобыть деньги, мы расплавим, в случае необходимости, корону и одержим победу, помня о судьбах королей Иоанна и Франциска I. Если Франция падет, то только с оружием в руках, и мир увидит, как дорого стоит ее жизнь.
Король разгорячился, глаза его сверкали, голос набирал силу.
- Друзья мои, - заключил Людовик, - играя свою последнюю партию, могу ли я положиться на вас?.. Будут ли мне опорой сыновья тех, кто стоял насмерть в Павии, Мариньяне, Греции, Пуатье и Азенкуре, Бувине, Форну и Рокрое?
Вдохновленная толпа слилась в едином порыве:
- Да-а-а-а, сир!
- Сир, мы полностью принадлежим вам!
Сердца бились в унисон, глаза горели - казалось, все как один готовы ринуться в бой.
"Да здравствует король!" - крикнул кто-то, и толпа придворных подхватила этот ликующий возглас. "Да здравствует король!" - вторили солдаты сторожевой дворцовой службы. "Да здравствует король!" - разнеслось повсюду в улочках и парках города.
Людовик сиял.
- Спасибо, господа, - взволнованно произнес он, - другого я и не ожидал.
Король взял руку герцога Бургундского - к большой досаде герцога дю Мэна и графа Тулузского, - как будто решил в подобных обстоятельствах полагаться только на законного наследника.
- Теперь попросим Бога поддержать наши намерения и благословить французские войска. - И, выходя из галереи, добавил: - Однако это не должно мешать пристойным развлечениям… Дамы, приглашаю вас вечером к себе: будет игра и музыка. Все входы - большие и малые - открыты для вас.
Увидев мадам де Кайлю, монарх ласково обратился к ней:
- Графиня, я хотел бы поставить те две тысячи луидоров, что выиграл у вас на днях, если не откажетесь сыграть со мной партию. Думаю, выиграю снова…
- Сир, - ответила та, - мне, право, не жаль двух тысяч. Честь, которую оказывает мне ваше величество, стоит дороже.
Государь тем временем уже повернулся к мадам де Леви:
- И вас, сударыня, прошу присоединиться к моим противникам.
- Нет большого несчастья, сир, чем бороться против вас. Предпочитаю быть вашей союзницей.
- Спасибо, мадам. До скорого свидания, сударыни. До скорого свидания.
Людовик вышел, придворные последовали за ним.
Вдруг господин де Жюссак заметил маленького человечка, кругленького и низенького, на коротких ножках, который был обвешан лентами и мишурой не хуже деревянного идола на праздничном шествии. Этот человечек, казалось, сморщивался, сплющивался, складывался, протискиваясь с бесконечными поклонами в сверкающую толпу, двигавшуюся по пятам за государем.
- Ах, вот оно что! - сказал себе Элион. - Узнаю этого забавника… Да-да, точно, черт возьми!.. Это же владелец "Рощи Амафонта"…
- А вы что, уже бывали у него? - весело осведомился товарищ по полку.
Барон открыл было рот, чтобы сказать: "Дрался в этом заведении на дуэли", но вовремя вспомнил предостережения господина де Бриссака и прикусил язык.
- Видел его на пороге гостиницы, когда ехал из Парижа в Версаль.
Галерея мало-помалу пустела, и можно было разговаривать свободнее.
- На кой черт этот хвастун пришел сюда? Что ему здесь надо? - спросил Элион.
- Вы, наверное, не знаете, какая у него профессия? - ответил другой гвардеец.
- Профессия? Какая профессия? Знаю.
- Да-да, он владелец гостиницы и заведения любви. А это дело довольно прибыльное. Однако вы слышали о покойном господине де Лаварене?
- Нет. Кто же он был?
- Этот достойный господин не имел себе равных в искусстве передавать любовные записочки, несмотря на надзор отца, матери или супруга, торжествуя над щепетильностью самой суровой добродетели…
Наш провинциал сделал гримасу.
- Предпочитаю думать, что его предки совершали подвиги другого рода…
- Синьор Кастанья - наследник Лаварена. Когда воздыхатель хочет отправить нежное послание даме сердца, когда пастушок склоняет свою пастушку к некоему тайному свиданию, чтобы порезвиться, он доверяет только этому гонцу любви. Даже Меркурий, вестник богов, не проявлял больше сообразительности, ловкости и красноречия.
- Ну что ж, возможно!..