Когда расстояние между двумя судами выросло до трех сотен шагов, Хроальд, находившийся на "Хрофтотюре", поднес к губам рог. Раздался низкий протяжный звук. Это был сигнал. И тут же с "Фенрира" выстрелила катапульта. Бочонок, начиненный черной густой смесью, описав по воздуху дугу, влетел в одну из славянских лодий и рассыпался от удара в кормовой части. Тягучая смесь облепила борта изнутри, потекла по днищу. Несколько факелов пролетели вслед бочонку, и судно вспыхнуло, подобно сухой бересте. Одновременно с этим два десятка норманнских стрел со свистом вспороли ветер и врезались в ошеломленную толпу. Раздались крики и стоны раненых. Кривичи, опомнившись от первого шока, рванулись к воде. Одни – спасать горящее судно, другие просто заметались по береговой линии. А с "Фенрира" вылетел еще один снаряд, начиненный смолой, затем еще и еще. Вскоре полыхнул весь берег; горели лавы и плоты, лодки и шнеки, горели разложенный на склоне товар и одежда на обезумевших людях. В дыму и огне стрелы викингов продолжали находить свои жертвы. Рыбак Халли хлыстом заставил лечь растерянных полонянок лицом вниз на дно драккара. А Ульфрик с Эйнаром на другом судне избивали дубьем безоружных, слабых от хмеля пленных мужчин.
– Все! Теперь им будет чем заняться! – Хроальд хлопнул по плечу Бьорна.
– Похоже, Олаф хорошо пощекотал этим недоумкам кишки! Им и впрямь будет не до погони! – Бьорн криво ухмыльнулся.
– Пусть на спинах рыб нас догоняют! – херсир расхохотался, показывая пальцем на мечущихся по берегу людей. – Ладно. Пора. Русам есть кого хоронить и есть кому перевязывать раны. Надеюсь об этих, – Хроальд кивнул на пленников, – они скоро забудут, – и он снова расхохотался. Но уже через пару секунд взял себя в руки и поднес к губам рог. Два длинных звука. С "Фенрира" ответили двумя короткими. И вскоре оба драккара уже неслись по водам Днепра, оставив далеко позади пылающий славянский берег.
Глава 4
Моготин тупо смотрел на огонь костра, борясь с дурными предчувствиями. Несколько раз он пытался лечь, но сон упрямо не шел. Вместо этого, тошнота у горла и беспокойство в груди. Два дня назад мужчины деревни Ощера отправились за рыбой по дальним старицам. Тридцатипятилетний Моготин был старшим. Но с самого начала ловли все пошло наперекосяк: две долбленки перевернулись, две другие дали течь, рыба словно повымерла, хотя все знали, что лучшего места для ловли в это время в днепровской пойме нет. Моготин с особым тщанием готовил себе ложе под открытым небом, понимая, насколько важно быть выспавшимся и бодрым. На жаркий еще пепел укладывались лапы елей и накрывались телячьей шкурой. Тепло, мягко и уютно. Но только не в этот раз. Вторые сутки сердце не на месте, вторая ночь, словно в лихоманке.
Чуть только взбелило, Моготин вскочил на ноги и принялся разводить огонь. Глядя на спящих товарищей, он никак не мог понять: что же так сильно его беспокоит?
Вторым проснулся Зелда и пустыми со сна, синими глазами стал отрешенно смотреть на верхушки деревьев.
– Мы зря сидим здесь, Моготин! Много рыбы не будет. Нужно возвращаться домой!
– Тебе тоже так видится? А я две ночи, словно поджаренный, не могу уснуть! – Моготин пошевелил в костре осиновой рогаткой.
– А мне по ночам русалки поют. А коли поют – значит, к беде это, Моготин.
– Значит, не только этой ночью пели?
– Не. Той тоже.
– Чего же ты молчал?! – Моготин дергано заходил взад-вперед вдоль берега.
– А что тебе я мог сказать? Ты с первого дня на всех вороном каркал, будто тучу какую наслали.
– Давай собираться, Зелда. Домой пойдем.
– Почаю тоже худо уже третий день. Еще не ушли мы из дома, а он уже сник, – Зелда, тяжко вздохнув, стал скручивать подстилку.
– Ежели вам всем так худо, то чего молчите?! – Моготин чуть не со всей дури пнул по пню, благо тот был настолько трухляв, что разлетелся от удара на несколько частей, иначе не миновать бы отбитых и переломанных пальцев.
* * *
Восемь долбленок, по три человека в каждой, полетели по темной глади озер. Гребли отчаянно, никто не думал об улове, всем быстрее хотелось увидеть Ощеру и убедиться, что все хорошо, что это только предчувствия и не более того.
Вышли на днепровский стрежень, еще два поворота, и покажется родной берег.
Перед последней излучиной Моготин поймал ноздрями едкий запах гари. Сердце бешено заухало. У него было самое острое чутье на любые запахи, у Зелды самые чуткие уши, а Почай мог, лизнув травинку, сказать, какая будет погода на ближайшие несколько суток. Этот запах ни с чем не спутаешь. Моготин помнил его с юности, когда Ощеру сожгли железные люди, приплывшие откуда-то из северных земель. Гарь пахнет остро, но не она раздирает сердце и мутит сознание. Страшнее пахнут слезы – тонкая, солоноватая, незримая паутина. Крик тоже имеет свой запах. А уж о металле и крови и говорить нечего.
Весь этот сплав Моготин хорошо запомнил. Как важно иногда человеку не увидеть что-либо, а вначале почувствовать, тогда можно внутренне себя подготовить, и удар судьбы уже не будет опрокидывающим навзничь. В этом смысле люди, обладающие такими качествами, имеют неоспоримое преимущество перед теми, кто воспринимает только глазами.
Последние двадцать локтей… выбежавший на течение ивняк…
Когда резко, подобно вымаху огромного черного крыла, открылось пепелище, Моготин был уже ко всему готов и только сильнее сдавил черенок весла. В ушах тонкий непонятный звук и тупая жуткая тишина одновременно, словно сырой мох Нави навалился на слух. Моготин даже не понял, что оглох. Оглох навсегда.
Он не слышал криков своих сородичей, мечущихся среди обугленных развалин, не слышал яростного плеска днепровской воды. Он стоял на лаве и смотрел на светло-русые волосы жены, выбивающиеся из-под бревен, ставшие частью течения. Стоял, не в силах пошевелиться. Моготин даже не почувствовал, как Зелда схватил его под локоть и стащил с лавы на берег. А когда плот отодвинули… Жена Моготина, Оляна, и четверо его дочерей стояли на дне с привязанными к ногам валунами!
– Похороним потом! Всех похороним потом! – Моготин кричал и не слышал своего голоса. Ему казалось, что не только он сам не слышит, но и другие не слышат, от того заходился в отчаянном крике еще сильнее. Зелда с вытаращенными от ужаса глазами тряс его за грудки. Тряс так, что трещала по швам одежда.
– Нужно их догнать! Догна-а-ть!.. Похороним потом!
И вдруг непонятно откуда, из какого-то другого пространства, Моготин отчетливо услышал: "Месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным!"
Перед ним стоял невысокий, хрупкий на вид человек с длинной челкой, доходившей почти до самого подбородка.
Куда-то делся Зелда. Кричащие, мечущиеся по берегу люди, сожженные дома, утопленные сородичи – все каким-то образом отодвинулось от Моготина, странная сила сгребла его сознание, заключила в клещи, подняла над землей, и он увидел себя сверху, скорченным, стоящим на коленях. Правая рука рвала на голове волосы и царапала лицо, левая сжимала горло. Он увидел сородичей, обезумевших, катающихся по земле, увидел Почая, рубящего топором плоть реки, Зелду, рвущего ногтями кору с дуба. Увидел и понял, насколько все они беспомощны и слабы, слабы и беспомощны. Потому что безоружны.
Обезволенный, не чувствующий собственной плоти, Моготин шел за маленьким человеком, посох которого на целую голову был выше своего хозяина. Их никто не пытался остановить, словно они стали прозрачны и незримы. Колыхались длинные русые волосы волхва. Несколько раз тот оборачивался, и Моготин вновь видел перед собой волосы, только волосы – и никакого лица! – но уже седые и прямые, тогда как по плечам рассыпались волнистые и темно-русые. Они шли и шли до тех пор, пока взору не открылась поляна с капищным древом. Маленький человек с длинной челкой показал посохом на корни дерева. Моготин лег между этих корней, и тут же сон подхватил его и понес в синие краски небесных чертогов…