- И да, и нет. Я упрекаю себя в том, что вообще, оказывается, способен не доверять человеку до такой степени, как не доверяю этому Петтоу, мне не хочется верить в такую подлость. И все же я не в силах отделаться от ужасной мысли, что это могло произойти!
- Если бы это случилось, какое наказание должно было бы настигнуть такого отъявленного негодяя? Какой кары заслуживает подобное преступление и какая оставила бы надежду на исправление преступника? - спросил Дантес.
- Будь он виновен, никакое наказание его бы не исправило. Ведь он - законченный лицемер и притворщик! - воскликнул мистер Бюхтинг. - Он способен убить не из-за страсти, не по злобе, не из-за бедности, не из кровожадности, не из-за животных инстинктов - нет! Он способен совершить убийство по холодному расчету и готов забыть о случившемся, чтобы без помех наслаждаться жизнью. Нет такой кары, которая оказалась бы для него достаточно суровой. Но я все еще не могу поверить! И в то же время как испугал и насторожил его мой разговор с умирающим негром… А ужас, который охватил его в вагоне нашего поезда…
И он рассказал Дантесу сцену, разыгравшуюся на станции во время прохода скорого "Чикаго - Нью-Йорк".
- Самым справедливым и самым страшным наказанием для него, - ответил на это миссионер, - было бы вот какое: нужно заставить его поверить, что Ричард еще жив и может в любой момент разоблачить его. При посторонних ему пришлось бы разыграть радость от возможного свидания с другом, тая при этом в глубине души смертельный страх перед неминуемым возмездием! Это, на мой взгляд, самая жестокая кара за его лицемерие!
- Но кому же, как не ему, лучше всего знать, что Ричард мертв! - мрачно возразил миссионеру мистер Бюхтинг. - Мои размышления на этот счет почти убедили меня, что в первый раз Ричард смог ускользнуть от него и лишь в Провиденсе, вторично, стал жертвой его необъяснимой жестокости. Там он велел расстрелять Ричарда.
- Ты и в самом деле должен питать огромное недоверие к человеку, если считаешь его способным на подобное злодеяние, - серьезно произнес Дантес. - Объясни, чем оно вызвано?
- Одному Богу известно, как я боролся с самим собой, чтобы не дать поселиться в душе этому подозрению! - взволнованно сказал мистер Бюхтинг. - Но когда я взвешиваю все обстоятельства, когда вспоминаю, что в то время Ральф находился поблизости, что он был знаком со Стонтоном и что рассказ негра о нападении на мою плантацию также оказался удивительно верным и одновременно объяснил первое убийство… Дальше, когда я вспоминаю, как необычно вел себя Ральф всякий раз, когда неожиданно заходила речь о смерти или исчезновении Ричарда, как он всегда объяснял, что якобы не может слышать разговоров на эту тему, это будто бы слишком расстраивает его, и уходил прочь, - так вот, когда я все это сопоставляю и обдумываю, подозрение все сильнее овладевает мной. Когда после исчезновения Ричарда он начал частенько навещать нас, когда мне стало казаться, что он добивается благосклонности Элизы, я нашел его ненадежным во всех отношениях. Он большой притворщик: разыгрывает чувства, которых не испытывает. Эта преувеличенность переживаний и выдает его неискренность. И Элиза и Амелия разделяют мою антипатию к этому человеку. Не скажу, будто у меня нет сомнений, что убийство совершил Ральф, но вам могу признаться со всей откровенностью, что считаю его способным на это.
- А какое наказание могло бы выпасть на долю столь вероломного убийцы? - спросил Дантес после непродолжительной паузы.
- Этого я не знаю… Я бы положился на правосудие - пусть с ним поступят, как он того заслуживает. Но где взять доказательства? - ответил Бюхтинг.
- Я против смертной казни, - сказал Дантес, - но не потому, что считаю ее жестокой. На мой взгляд, она мешает тому, кто действительно раскаивается, в полной мере испытать это раскаяние; мешает, я бы сказал, естественному проявлению этого раскаяния. Для столь бессердечного преступника, каким он предстает перед нами в образе этого Ральфа - в случае если преступник действительно он, - быстрая смерть представляется мне слишком мягким наказанием. О раскаянии тут говорить не приходится - лишь страх способен напугать его или, если на это есть хоть какая-то надежда, повлиять на его душу. Мы должны убедить его, что Ричард еще жив!
- Но возможно ли это?! - вскричал Бюхтинг. - Ему лучше других известно, что бедного доброго юноши больше нет на свете!
- После всего, что ты мне рассказал, получается, что Ричард, вероятно, уцелел после первого покушения, действительно был оклеветан Ральфом в Провиденсе и передан в руки военного трибунала, - сказал Дантес. - Если бы удалось посеять в душе Ральфа сомнение, что арестованный мертв, своим беспокойством он бы выдал себя или вынужден был бы постоянно носить на себе эту ужасную, но совершенно заслуженную им кару.
- Тут нет сомнений, - печально заметил Бюхтинг. - Однако он будет уверен в себе.
- Пройдем в дом, - предложил миссионер, помолчав. - Я собираюсь показать тебе разные письма и рассказать кое-что о Лотарио.
Они молча направились к дому и вошли в просторную чистую комнатку, где остановился Дантес.
- Мне нужно что-то сказать тебе, сын мой, - начал миссионер серьезным тоном, взяв Бюхтинга за руку. - Ты в силах вынести очень радостную весть без предварительной подготовки? Ты способен представить, что надежды Эверетта, предчувствия твоей Элизы могли оправдаться, что…
- …что Ричард жив? - вскричал Бюхтинг, бледный от волнения. - Боже мой… Дочь рассказывала, что видела его… Или по крайней мере кого-то похожего на него на Западном вокзале, когда прибыл скорый из Чикаго!
- Она не ошиблась: у любви самые проницательные глаза на свете, - подтвердил Дантес.
- А где он? Ради Бога… он действительно с вами? - вскричал мистер Бюхтинг.
Столь рассудительный, серьезный и сильный человек был вне себя от возбуждения и оглядывался кругом, словно Ричард мог появиться в любую минуту.
- Да, он со мной! - ответил Дантес. - Только дай мне слово, что никому не скажешь об этом! У меня определенные планы, и я бы хотел, чтобы ты еще некоторое время хранил молчание на сей счет!
- Я все сделаю! - пообещал мистер Бюхтинг. - Но как это возможно? Расскажите мне! Если это говорите вы, ошибки быть не может. В таком случае Ральф тоже видел его из окна вагона. Он в ужасе отшатнулся…
- А, так это был он. Я не узнал его! - сказал Дантес. - Ричард как раз спал, и я увидел человека, который выглядывал из стоявшего поезда… Вдруг он отпрянул от окна. Получается, что кара, которую я для него придумал, уже постигла негодяя. Знай же, Вольфрам, убийца - Ральф, причем убийца вдвойне: ведь в Провиденсе он узнал Ричарда, однако оклеветал его и передал в руки военного трибунала.
- А Эверетт? Ему уже известно? - воскликнул Бюхтинг голосом, все еще дрожавшим от скрытого волнения.
- Нет, еще нет. Об этом я и собирался с тобой посоветоваться… но только позже! Хочешь видеть Ричарда?
- О Боже мой… хочу ли я его видеть! - вскричал Бюхтинг, возводя глаза к небу. Потом он сложил руки, и его губы прошептали молитву. Старый миссионер обнял его за плечи. Лицо его было серьезным, торжественным. Он подвел Бюхтинга к соседней двери. Едва он открыл ее, глазам Вольфрама предстал Ричард, стоявший посреди комнаты. Юноша был предупрежден о предстоящей встрече и ожидал ее с нетерпением. При виде отца Элизы он не мог сдержать крик радости и поспешил ему навстречу. Они заключили друг друга в объятия.
- А что с моим отцом? - тихо спросил потом Ричард.
- Ну, теперь он воспрянет духом! - вскричал мистер Бюхтинг, с восхищением разглядывая молодого человека.
- А как Элиза? - еще больше понизив голос, спросил Ричард.
- Не будем пока говорить о ней, а от всего сердца возблагодарим Господа! - ответил Бюхтинг.
Как и следовало ожидать, целый час прошел во взаимных расспросах. Дантес оставил их в покое: он молча уселся спиной к окну и по-отечески радовался, глядя на них. Когда Ричард дошел в своем повествовании до событий, разыгравшихся в Провиденсе, и словами, исполненными пылкой признательности, описал, что́ сделал для него Дантес, старик прервал его излияния, подняв руку. Потом сказал: