- Ну и молодец, - князь пожал плечами, - отдыхай и принимайся за работу. Нужно пополнение принимать, обучать. - Новый командир был настроен благодушно.
- Ваша светлость, - неуверенно начал Веселовский.
- Что еще, поручик?
- Позвольте повидаться с господином полковником Тютчевым.
- Это еще зачем? - уже недовольным тоном произнес Друцкой. - Тютчев преступником объявлен и сейчас находится под арестом. Какое у тебя до него дело?
- Я зять его, - соврал Веселовский.
- Ах, вот оно что, - задумался новый командир. - Вообще-то не положено, но в виде исключения. Адъютант, проводите поручика к арестованному. Пусть поговорят. Только недолго. И чтоб никто не видел. А то и мне еще отвечать придется за свою доброту.
- Премного благодарен, ваша светлость, - Веселовский низко поклонился князю и вместе с адъютантом быстро покинул избу.
Ивана Семеновича содержали в отдельной избе-мазанке под охраной драгун. Каково было ветерану старому, столько повидавшему на своем веку, сидеть под присмотром своих же солдат. Адъютант с Веселовским вошли внутрь. Дежурный унтер-офицер вскочил с лавки и вытянулся в струнку.
- Отвори, - кивком показал адъютант на дверь, за которой находился арестованный, - пусть господин поручик пообщается.
Драгун забрякал ключами, отворяя замок.
- Ну, я пошел. Не буду мешать, - адъютант попрощался и покинул избу.
- Прошу вас, - унтер-офицер отворил дверь и жестом пригласил поручика войти.
Веселовский перешагнул порог и остановился. Комната, где располагался арестованный, была в полумраке. За неимением решеток на двух маленьких окошках ставни были наглухо закрыты. Может, даже заколочены. Глаза, постепенно привыкавшие к темноте помещения, разглядели, наконец, фигуру полковника, сидящего на деревянном топчане, служившем ему кроватью.
- Иван Семенович!
- Алеша! Живой! - Тютчев, по-стариковски кряхтя, поднялся и шагнул навстречу поручику.
Они обнялись и так стояли долго.
- Как же так? Иван Семенович? - с болью спросил Веселовский, видя, как сильно сдал старый полковник. Куда девалась былая выправка, задор, острый взгляд? Все потускнело как-то сразу. Осунулся Тютчев. Сгорбился. Оттого стал ростом меньше. Стариком глубоким выглядел. Мундир, давно не стиранный, был кое-как наброшен на плечи. Сорочка тоже явно не первой свежести. Денщиков-то больше не было у Ивана Семеновича. Одни тюремщики.
- Судьба, Алеша… Говорил я тебе - предчувствия были. Что-то должно было случиться. Вот и случилось.
- А никак по-другому нельзя было?
- Как? Приказано было выделить драгун, взять четыре роты пехоты, назначить старшего над отводными караулами и отправить. А самому за них отвечать. Был бы майор Шепелев здоров, конечно, его бы отправил. А он в бреду горячечном. Вот и пришлось эту суку курляндскую отправлять… Эх, чуяло мое сердце. С первого дня, как он в полку объявился, все намекал, паскуда… Светлейший герцог Бирон, обер-камергер, старший брат, младший брат, все - генералы, одни Бироны… А я, знай, отмалчивался, будто бы и не слышу. - Иван Семенович потер лоб с досады. - Знаю, ведь кляузничал на меня. Что немчуру-то поругиваю. Куда ни плюнь - аль гессинец, аль курляндец, аль пруссак. Все эти Бироны, Бисмарки, Мини-хи, Гессен-Гомбургские, Брауншвейгские… Манштейн твой из той же компании.
- Да нет, Иван Васильевич, Манштейн - он другой. Мы вместе с ним как дрались-то под Перекопом. Он сказал, что и отцу своему написал.
- Эх, Алеша, молод ты еще, а я, почитай, лет двадцать только в войнах провел. Нагляделся я на них, немчуру эту. Им русской кровушки не жалко! Потому и храбрые такие, что солдат наш бесстрашен. Ты посмотри сам - кой год воюем, а как? Кладем тысячами. Да если б в бою! От лихорадок гнилостных, да поноса кровавого. А он, Миних, каждый год все сызнова начинает. Ползаем по степи и умираем. Сами же и виноваты. Славы-то ему не добыли, хоть и померла половина. Знать, на будущий год опять пойдут. Только без меня…, - оборвал вдруг свою речь старый полковник.
- Иван Семенович, … может, обойдется. Может, смилостивится Императрица, не апробует приговор-то. Мы ж не зря ездили, весть ей хорошую привезли. Может, на радостях и отменит. Мне Манштейн обещал, - сказал и поперхнулся.
- Опять ты со своим Манштейном, - укоризненно покачал головой Тютчев. - Говорил же я тебе, отца я его знал. Храбр, это верно, только солдатушек наших тоже ведь не особо жалел. Эх, молодо-зелено. Видать, пока сам не наступишь…, все верить будешь. У них ведь Россия - не мать и даже не мачеха. Падчерица им наша Родина. Словно девка дворовая в услужении. Чины, награды, земли, крестьяне наши. Все гребут. Когда Императрица наша, Анна Иоанновна, на престол усаживалась, пытались права ее самодержавные наши бояре поурезать. Кондиции разные сочиняли. Да тоже больше о себе радели. Остальные промолчали, в сторонке хотели постоять, али наоборот, "матку Анну на престол хотим!" - благим матом орали. Анна-то кондиции те в клочья разорвала, Голицыных да Долгоруких порешила. С ней и немцы хлынули. Да и русские им под стать остались. Вона, один генерал Ушаков - канцелярия наша Тайная - чего стоит. Хлебом не корми - дай кровушки напиться, - прервался и с жаром, - ты, вот что, Алеша, моим пока ничего не сообщай. Напиши, что вернулся, что сам живой, а про меня скажи, что весь в делах, заботах, пополнение там принимаю. А коль свершится то, к чему приговорен, не говори, как оно было. Отпиши, что помер от чумы ли холеры. Эпидемия была, вот и не уберегся. Потом, коли правду узнают, не так горько уж будет. Сыновьям я отпишу, они тоже все поймут. Да и вы с Машей поженитесь. Анна Захаровна всем распорядится. Детки у вас пойдут. Им тоже незачем знать, что деда расстреляли.
Веселовский сидел, кивал головой, а мысли горькие не выходили из головы. "Какого ему, Иван Семеновичу, под конвоем, в собственном-то полку арестантом находиться… Сколь мужества надо иметь, чтоб еще так держаться. Другой бы давно в петлю залез, прости Господи! А он еще сил находит немцев ругать".
Дверь приоткрылась и просунулась в нее голова караульного унтер-офицера:
- Простите премного, пора уже. В другой раз как-нибудь.
- Да, - поднялся Тютчев, - давай, Алеша, прощаться. Рад, что повидал тебя. Что хоть ты живой вернулся. Заходи, коли пустят еще. А так знай - я вас с Машей благословил. Береги ее. И себя тоже. Запомни, что говорил я тебе тут. Не доверяй никому - ни нашим, ни энтим.
Обнялись они крепко. Постояли. Потом Тютчев сам отстранил Алешу, отвернулся к маленькому закрытому ставнями окошку и уже спиной сказал:
- Ступай. С Богом!
Шел Алеша к своей роте, ведя коня на поводу, а на ногах будто гири чугунные. Перед глазами стояла одна картина - темная комната, убогая мебель, огарок свечи на столе, пляшущие от него тени. И они с Тютчевым.
Перед Минихом лежала вожделенная сумка Синклера с тайными ратификациями, а сам он, пыхтя, царапал пером срочное донесение в Петербург:
"…А потому, прознав о замыслах тайных стороны свейской, о ратификациях союза военного с супротивником нашим - Портой Оттоманской, приказал направить трех верных офицеров драгунских, и свейского курьера, майора Синклера, анлевировать. Бумаги, изъятые у оного майора, имеющие прямые подтверждения злого умысла и прямого нарушения союзного трактата, заключенного между Вашим Императорским Величеством и Королем Швеции, немедля отправляю в Петербург. А я уповаю на Бога и Вашего Императорского Величества счастье, за таковые от неверного союзника обиды получить сатисфакцию и припадаю к стопам Вашего Императорского Величества Всеподданнейший раб.
Minich.
… сентября 1738 года".
- Вот так. - Миних, довольный собой, откинулся в кресле и еще раз прочитал написанное. Удовлетворившись, он позвал:
- Манштейн!
- Я здесь, экселенц.
- Курьер готов?
- Готов, ваше сиятельство.
- Возьми, - Миних протянул письмо. - Запечатать и немедля в Петербург, матушке Императрице. Пусть гонит, лошадей не жалея.
- Слушаюсь, - Манштейн забрал письмо и оправился в канцелярию за конвертом и сургучной печатью. Спустя некоторое время срочный курьер в сопровождении двух кирасир полка Минихова, безжалостно вонзая в бока лошади шпоры острые, галопом уходили из Киева в направлении столицы.
- Почта фельдмаршала Миниха Государыне, - влетая на постоялые дворы, провозглашал курьер. И тут же выводились сменные лошади. Курьер с кирасирами выпивали по стопке водки, наскоро закусывали, чем попадалось под руку, и через несколько минут они вновь были в седлах. Бешеная скачка продолжалась.
- Ну все! Дождались! - Анна Иоанновна аж засучила рукава, словно сама готовилась к драке. - Почитай, что пишет Миних, - швырнула она письмо фельдмаршала Остерману. - Почитай и ратификации подлые, что шведы с османами удумали. Мы тогда только пригрозили, а теперича хлеба беспошлинного их точно лишим. Готовь указ, Андрей Иванович!
- Он давно уже готов, матушка, - тихо проронил вице-канцлер, бегло просматривая бумаги, присланные Минихом. - Вот он. - Протянул Императрице.
Государыня выхватила у него указ, уселась за стол возбужденная и вывела:
"Апробуетца. Анна".
- Вот так! Пусть теперь повоют. - Зло смотрела перед собой. - Дай Бог, Миних, наконец, закончит войну, тогда и от Стокгольма камня на камне не оставим.
- А что с бумагами майора Синклера убиенного делать будем? - прозвучал вкрадчивый голос Остермана.
- Не знаю, - отмахнулась Императрица. - Делай, что считаешь нужным.