Подошел пилот, в тщательно отутюженном форменном костюме, с красивым желтым портфелем в руке.
- Ну, чего шумишь? - спросил он.
- Разве я шумлю? - сказал парень. - Я законно… с билетом. Вот, пожалуйста.
- Сказано нельзя - стало быть, нельзя.
- Но…
- Никаких "но".
- Но послушайте…
- И слушать не хочу. Пьяных не возим.
- Парень захохотал, откинув голову, шляпа у него ползла, ползла с головы и упала.
- Послушайте, - сказал он, все еще смеясь, - я же не пьяный. Я счастливый.
- Не валяйте дурака, - строго сказал пилот.
- Да я вам точно говорю: счастливый!
- Не валяйте дурака, - повторил пилот, сердито тряхнув портфелем. Ho парень не унимался:
- Не верите? Смотрите: вот телеграмма.
- Ну и что, что телеграмма?.. - поморщился пилот.
- Представляете, два сына родились!.. Двойня! Богатыри! А жена у меня год назад институт закончила. То есть, мы вместе закончили… Вот телеграмма: тут даже вес указан. Богатыри!
И он протянул синий отштемпелеванный листок пилоту, и тот долго и внимательно, как какой-нибудь важный документ, читал, беззвучно шевеля губами. Дежурная подняла шляпу, стряхнула с нее пыль и протянула парню.
- Возьми. Голову потеряешь от своего счастья…
- Ну и что? - сказал летчик, возвращая телеграмму. - Поздравляю, конечно. Но пьяных все равно не положено возить… И что за глупость, - сказал он возмущенно и презрительно, - что за глупость…
Пить от горя, от радости, по любому поводу пить… Глупость!
- Глупость, - охотно согласился парень. - Но я самую малость, с друзьями…
Пилот махнул рукой, не дослушав до конца и как бы всем своим видом говоря, что поступает он так исключительно из личных соображений, а в следующий раз, будьте уверены, этого не повторится. Парень благодарно улыбнулся, быстро прошмыгнул мимо утратившей власть дежурной, и автобус тронулся, побежал по теневой дорожке. Женька облегченно вздохнул, довольный, что именно так, а не иначе все это завершилось. Женьке стало весело. Бывает же так: какой-нибудь пустяк, одно слово, жест, неосторожное решение могут убить в человеке радость, а бывает, что вроде бы и незначительный случай, а вызовет в душе столько прекрасных чувств и так после этого захочется быть щедрым, отзывчивым, добрым, сильным и непременно совершать благородные поступки…
2
Женька залез в кабину вертолета, сел на откидную скамейку и посмотрел в иллюминатор. Далеко виднелась дорога, и по ней игрушечно маленькие двигались машины. Поближе зеленой кляксой расползался березовый колок, а еще ближе над продолговатой шиферной крышей, как над палубой корабля, возвышалась деревянная надстройка с круговым обозрением. "Прошу взлет…" - сказал Женька, вернее, не сказал, а подумал. И сразу же отозвался отец:
- Взлет разрешаю.
Женька сильно заволновался. Может быть, потому, что представил себе отца не в деревянной надстройке, возвышающейся над шиферной крышей старого аэровокзала, а в кабине самолета.
- Прошу взлет.
- Взлет разрешаю!
До свидания, отец, я верю, что ты еще полетишь. Как прежде. И даже лучше прежнего. Полетишь! И я постараюсь сделать все, что от меня зависит. Хотя, наверное, зависит от меня немногое. Да и зависит ли от меня вообще что-либо? "Конечно, зависит, - показалось, услышал он голос отца, - очень даже зависит. То есть, не в прямом смысле зависит, а все же зависит. И я хочу, сын, чтобы у нас с тобой всё было хорошо, потому что, когда хорошо тебе, мне тоже хорошо… словом, контакт! Договорились?" Женька кивнул головой, словно отец был здесь, рядом, и снова посмотрел в иллюминатор. И увидел аэродром, уплывающий назад. Деревянный корабль вместе со своими надстройками и мачтами быстро уменьшался в размерах. Потом все это как-то враз заслонилось, потерялось из виду, и Женька почувствовал себя между небом и землей. Все окружающее утратило для него реальную основу и воспринималось абстрактно. Наверное, космонавты, оторвавшись от земли, тоже теряют чувство реальности. Со временем это проходит. И у Женьки прошло.
Он смотрел вниз. Внизу лежали пунктирно размеченные улицы - центральный проспект, стадион, вокзал, клуб речников… Он поискал глазами свой дом, нашел и, вздохнув, отвернулся. Сверху город казался незнакомым, чужим. "Все", - сказал себе Женька и не понял, что значит "все". Это слово стучало в висок, пульсировало, оно жило отдельно, само по себе: все, все!.. Для Женьки многое было неясным, даже вот эта поездка куда-то к чертям в горы, где геофизики делают свое дело, вертолетчики - свое. А Женька не имел за душой любимого, настоящего дела, и это как бы лишало его многих прав. Кроме того, он вовсе и не собирался стать летчиком-вертолетчиком, как Скрыякин, или геофизиком, как знакомый отца, от которого несколько дней назад пришло письмо и в отряд к которому Женька сейчас летел. Шраин его фамилия. Шрайн писал, что, если "малыш" имеет желание, пусть приезжает на лето… "Малыш" особого желания не имел, но отказать себе в удовольствии побродить по горам не захотел и летел с таким чувством, словно делал кому-то великое одолжение. Там, в горах, его ждут - не дождутся. Без Женьки там все дела, наверное, затормозились, стоят - не двигаются. "Ну, что ж, поработай, - сказал отец, когда письмо Шраииа было прочитано и обсуждено на семейном совете. - Полезно". А мать погрустнела: "Ну, вот и ты улетаешь…"
- Эй! - свесившись из пилотской кабины, кричит бортмеханик Миха, и зубы у него, редкие и крупные, просвечивают, как старый щелястый забор. - Эй, как ты там себя чувствуешь?
- Ничего чувствую…
- Не тошнит?
- Да ну-у!.. - мотает головой Женька.
- Ну, порядок тогда.
Горы скоро начнутся. Смотри. Горы - это впервые в Женькиной жизни. И много такого еще будет, о чем он скажет: впервые. Вообще, наверное, вся жизнь человеческая состоит из этих "впервые", а иначе жизнь потеряла бы интерес.
Женька вспомнил один школьный диспут.
Они долго и тщательно готовились к этому диспуту, читали соответствующую литературу, подыскивали примеры - один из литературы, другой из жизни… С литературой оказалось проще, литературных примеров хоть отбавляй, а вот из "жизни" никаких примеров вспомнить не удавалось… Программа диспута была разработана заранее, были назначены основные выступающие, задача которых заключалась в одном - задать тон - и они "задали тон", и все потом остались довольны - диспут прошел на славу. Потом даже в газете была заметка о диспуте, и Женькина фамилия упоминалась, была выделена черным шрифтом… Отец прочитал, усмехнулся, очень странно усмехнулся, и так же странно, почему-то с грустью посмотрел на Женьку.
- Да-а! - сказал он, не отводя своего насмешливо- грустного взгляда, и Женьке отчего-то стало неловко и он покраснел. - Инсценировали заранее, что ли? - спросил отец.
Женька дернул плечом и резко ответил: "Нет". Но прошло какое-то время, и Женька понял, что ни черта полезного он не извлек для себя из этого разговора на диспуте, потому что все, о чем они говорили и спорили до хрипоты, было давно известно и бесспорно.
И что они смогли сказать о себе, о своем понимании счастья, если пo-настоящему еще и не успели пережить, обрести или потерять что-то? Ну, что они могли сказать?
В сущности, им нечего было сказать, нечем было поделиться друг с другом.
- А ты как думаешь? - спросил тогда Женька отца. Отец перестал улыбаться, задумался. А через минуту заговорил:
- Мать! Послушай, мать, ты когда больше всего бываешь счастливой?..
Мать была на кухне, убирала со стола, мыла посуду. Она отозвалась не сразу.
- Слышишь, мать?
- Слышу.
- Ну?
Мать гремела посудой, что-то передвигала и уронила тарелку, та с грохотом ударилась об пол, - только осколки…
- К счастью! - засмеялся отец. - Что же ты молчишь?
- Осколки собираю.
- Когда ты бываешь счастливой?
- Будешь тут с вами…
- Нет, когда все же ты бываешь счастливой? - настаивал отец.
- Когда ты не летаешь, когда я уверена, что…
- Достаточно. Благодарим. Вот видишь, Евгений, - сказал отец, - а я бываю счастливым только там… Это называется: разложили по полочкам. А главного не сказали. Как считаешь, мать, не сказали главного?
- Нет, - согласилась мать. - Так просто не скажешь! Сложно все это, очень сложно. Иной раз кажется - вот оно счастье, здесь, а оно в другом… Проходит время, а ты счастлив, что именно так, а не иначе жил.
- И многие ошибки себе прощаешь, - добавил отец, - потому что через эти самые ошибки приходишь к истине.
- Умные вы у меня, - сказал Женька.
- Опытные, - уточнил отец.
Но Женька решительно возразил:
- Нет, умные. Опыт не может добавить ума…
- Но умудряет людей, - сказал отец.
Женьке вдруг пришло в голову, что было бы здорово пригласить на диспут отца или еще кого-нибудь из "умудренных" жизнью, опытных людей, и пусть бы они задавали тон, говорили о своем понимании одной из древнейших и никогда не увядающих человеческих тайн - что такое счастье? в чем оно заключается? и как понять, где настоящее счастье, а где "подделка" под него?
Женька подумал сейчас о парне, у которого родились два сына, вспомнил его лицо, ошалевшее и возбужденное… Улетел парень к своему счастью. Оно у него живое, конкретное, осязаемое. А куда Женька летит? Может быть, это одна из первых его ошибок на пути к истине? Женька улыбнулся: эх, вы, родители-прародители, собрали сына в дорогу - мешок, сменное белье в мешке, носки, свитер, щетка, мыло. Все есть. А все ли? Разве этого достаточно человеку, отправившемуся в дальнюю дорогу?