* * *
Линда, согласно первой же песне эстонского эпоса "Калевипоэг", - женщина вполне земного вроде бы происхождения. Но одновременно - воистину мифологической биографии.
Ее родная сестра Сальме вышла замуж за Полярную звезду, а к самой Линде свататься приезжали поочередно Солнце, Месяц и Водный Поток. Всем она ответила отказом, дав согласие лишь богатырю Калеву.
Радостный брак оказался недолгим - насколько вообще применим этот термин в пространстве мифа, где само понятие времени относительно. К описанию смерти Калева и безутешного горя Линды национальный эпос переходит уже во второй песне.
В память о муже, безвременно покинувшем земной мир, "горькая вдовица Линда" решает возвести над могилой курган. Камни для него - то ли в подоле, то ли в сплетенной из собственных кос корзине - она носит с окрестных полей и морского побережья.
Самый тяжелый из них - увесистая гранитная глыба - вырывается из рук. Линда садится на него и начинает оплакивать супруга и судьбу. Из слез ее образуется озеро Юлемисте: лежащий на его берегу "камень Линды" и по сей день заметен с трассы Тартуского шоссе.
Продолжилась ли после этого работа по возведению надгробного памятника, эпос умалчивает. Скорее всего, прервалась: Линда была на сносях, и дальнейшие строки эпической поэмы повествуют о рождении младшего сына Калева - богатыря Калевипоэга.
Вопреки уверениям гидов, городище на холме, насыпанном матерью, строил не он, а его кровный брат Олевипоэг, освоивший ремесло зодчего за морем. Калевипоэг же, выражаясь современным языком, занимался "менеджментом и спонсорством проекта".
Увидеть возведенный совместными усилиями своих сыновей "город счастья" с "богатыми покоями" и "торговыми" палатами Линде было не суждено. Как и не было дано познать радость супружества еще раз, хотя потенциальные женихи имелись.
Наибольшую настойчивость проявил злобный колдун Туслар, повелитель ветров с северного берега Финского залива. Поняв, что по-хорошему сердца Линды ему не добиться, он решился коварно похитить возлюбленную.
Сыновья Калева были на охоте: материнских просьб о помощи они не услышали. На мольбу хранящей верность покойному супругу Линды откликнулся Пиккер-Громовержец. Среди солнечного дня заклубился вдруг свинец туч, полоснула сталью молния, в небесах загрохотало звонкой медью - и вдовица обратилась грузной каменной глыбой.
* * *
История, с детства известная даже тем таллинцам, которые в жизни не заглядывали под обложку "Калевипоэга", может показаться "преданьем старины глубокой" только неискушенному читателю. Специалист, мало-мальски знакомый с научной фольклористикой, развенчает "древность" легенды в два счета. Даже сюжет с целым озером слез, хранящий отголосок архаики мифа, звучит в "литературной аранжировке" эпохи сентиментализма.
Впрочем, и сам составитель эстонского национального эпоса, врач Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, обработавший бытовавшие в народе предания и нанизавший их на сюжетную линию поэмы, в конце жизни признавался: образ Линды - плод его собственной фантазии.
Неужели и вправду супружеская верность, в прямом и переносном смысле заложенная в основание холма Тоомпеа, - вымысел? Да и вся история о кургане, воздвигнутом безутешной вдовой, - литературная мистификация; сказка красивая, но - авторская?!
Казалось бы, само имя Линды на первый взгляд явно германского, средневекового происхождения: сокращение от Белинды, Мелинды или Розалинды. Однако считается, что Крейцвальд вывел его от древнейшего названия Таллина - Линданисе.
Топоним этот - безусловно, финно-угорского происхождения. Около тысячи лет тому назад он мог означать нечто вроде "Места городища", то есть местности, на которой существовало укрепленное поселение, по каким-то причинам более не используемое.
Верили ли его обитатели в то, что живут на холме, сложенном из доломитовых плит супругой легендарного богатыря? Проверить теперь сложно, но и исключать такую возможность нельзя. Во всяком случае, косвенное свидетельство тому можно обнаружить в городском пространстве Таллина и по сей день, хотя и непросто.
* * *
До автобусной остановки "Иру" из центра города без пересадки и не доберешься. От нее - еще полсотни шагов назад по ходу движения, затем - переход на противоположную обочину Нарвского шоссе, тропинка в перелеске с левой стороны от улицы Линнусе теэ.
Мы - у цели. Точнее - у массивной глыбы гранита, чей силуэт и вправду напоминает грузную человеческую фигуру. Изможденное женское лицо, поднятое с мольбой к небесам, призвано развеять последние сомнения: перед нами - окаменевшая Линда.
В народе ее называют Ируской матушкой или Ируской тещей - по имени ближайшей деревни Иру. Та, в свою очередь, позаимствовала имя у ближайшего городища Иру - еще одного предка Таллина, даже еще более древнего, чем Линданисе.
Сама скульптура значительно моложе: установили ее лишь в 1970 году. Рвением местных краеведов она встала приблизительно на том месте, где с незапамятных времен высилась Ируская баба - языческий культовый камень окрестных жителей.
Еще два века тому назад - в ту пору, когда юный Крейцвальд сперва учился, а затем учительствовал в Таллине, - крестьяне верили: переправиться через реку Пирита, не оставив до того каменной глыбе монетку - другую, - дело опасное, если не сказать - гиблое.
Тому, кто ехал в Таллин на ярмарку впервые в жизни или же отправлялся в город искать счастья ремесленного подмастерья, надлежало почтительно снять перед Ируской бабой головной убор, а затем - хорошенько угостить спутников выпивкой в ближайшей корчме.
Каждый год в ночь летнего солнцестояния вокруг гранитной глыбы раскладывали костры. Это ее и погубило: в середине позапрошлого столетия гранит раскалился докрасна. Попытки залить огонь водой имели для камня роковые последствия.
Местный помещик, и до того-то не испытывающий к Ируской бабе и ее популярности у своих вчерашних крепостных особых симпатий, распорядился употребить осколки для нужного и практичного дела: дорожного строительства. То, что еще совсем недавно было окаменелыми останками Линды, легло в основание Ируского моста. Ладный, четырехпролетный, о трех быках - он мог бы быть достопримечательностью Таллина, не погибни в 1944-м.
Восстановить его было по силам - исторические опоры верой и правдой служили вплоть до конца шестидесятых годов. Но власти сочли иначе: остатки оригинального строения были разрушены - место его заняла бетонная конструкция.
Где-то под полотном нового моста, на перекатах реки Пириты, покоятся останки верной супруги Калева, матери Калевипоэга, созидательницы холма Тоомпеа - легендарной Линды.
* * *
Свято место пусто не бывает: лишь стоило исчезнуть на подъезде к Таллину "подлинной" Линде, как среди горожан-эстонцев возникла идея увековечить супругу богатыря Калева в самом городе.
Мысль о создании "памятника" ей впервые родилась у проживавшего на тот момент в Италии эстонского скульптора Аугуста Вейценберга еще в 1878 году, но губернские и городские власти инициативу ваятеля на тот момент не оценили.
Высеченная из каррарского мрамора двумя года позже, супруга Калева дожидалась лучших времен добрых лет сорок, коротая свои дни в зале Эстляндского провинциального музея, - располагался он, разумеется, тоже на сотворенном Линдой холме Тоомпеа.
Звездный час ее пробил лишь после провозглашения государственной независимости Эстонской Республики: в 1920 году городские власти сочли, что декоративной скульптуры на площадях и в скверах новоиспеченной столицы явно недостаточно.
Работа Вейценберга на роль "первого эстонского памятника" Таллина подходила идеально. Прежде всего - потому, что служила материальным воплощением известной легенды. А одновременно - была напоминанием о "докрестоносном" прошлом города.
Вначале Линду планировали установить в бывшем Губернаторском саду - у самых стен замка Тоомпеа. Но потом решили: уместнее ей будет взирать на деяние рук своих со стороны, со Шведского бастиона: даром что насыпан он был только в конце XVII века.
Экспонировать признанную музейной ценностью скульптуру под открытым небом не решились - отлили точную копию. Вейценберг планировал несколько увеличить ее масштаб, да только денег и металла у городских властей, к сожалению, не хватило.
С тех пор она так и сидит на гранитном постаменте - по меткому определению основательно подзабытого ныне поэта-акмеиста Всеволода Рождественского, "отлитая в пасмурной бронзе, лишенная сердца и речи".
Кутается в волчью шкуру, на которую в тексте "Калевипоэга", кстати, нет и намека. Воплощает тоску и скорбь по мужу, которому она сохранила верность, заплатив за нее самым дорогим - собственной жизнью.