Здесь нужно добавить, что Бруно, который достиг к тому времени сорокалетнего возраста, по природе своей был домоседом и не переносил разъездов. Перемещения утомляют, нарушают равновесие в организме, и человек начинает уставать и худеть, а Бруно, имевший привычку взвешиваться каждую неделю, очень дорожил своим представительным видом. Поступив на службу к ван Миттену, он весил менее ста фунтов что для голландца - унизительно мало. Но затем благодаря прекрасному распорядку жизни в новом доме менее чем за год прибавил фунтов тридцать. Теперь-то он мог, не стесняясь, появляться в любом обществе! К моменту, о котором идет речь, Бруно весил уже сто шестьдесят семь фунтов - чем не среднестатистический голландец! Но скромность - прежде всего, поэтому достичь двухсот фунтов он собирался лишь в пожилом возрасте.
В общем, будучи привязанным к дому, своему родному городу и стране, Бруно ни за что без серьезных причин не согласился бы покинуть ни свое обиталище на канале Ниуе-Хавен, ни добрый Роттердам - первый, по его понятиям, город среди всех городов, ни свою Голландию - самое прекрасное королевство в мире.
Все это так, но не менее верно также и то, что в день, о котором мы говорим, Бруно находился в Константинополе - древней Византии, Стамбуле турок, столице оттоманской.
Кем же, в конце концов, был ван Миттен? Богатым купцом из Роттердама. А если точнее - торговцем табаком, консигнатором лучшей продукции Гаваны, Мериленда, Виргинии, Варинаса, Пуэрто-Рико и особенно Македонии, Сирии и Малой Азии.
Уже двадцать лет, как ван Миттен осуществлял солидные сделки с константинопольской фирмой Керабана, которая отправляла свои знаменитые сорта Табаков во все пять частей света. Благодаря длительной переписке с этой солидной компанией голландский негоциант в совершенстве выучил турецкий язык, или османский (как его тогда называли на всей территории империи), и разговаривал на нем, как настоящий подданный падишаха или амир-ал-муминина. По этой же причине и Бруно, который, как упоминалось выше, был зеркальным отражением своего хозяина, говорил по-турецки не хуже, чем тот.
Между нашими двумя оригиналами существовал даже уговор, что, находясь в Турции, они будут говорить только по-турецки, чтобы ничем не отличаться от остальных. И действительно, если бы не костюмы европейского покроя, то их можно было бы принять за двух османцев старинного рода. Это, между прочим, нравилось ван Миттену, хотя и вызывало некоторое неудовольствие у Бруно.
И, тем не менее, как послушный слуга он каждое утро говорил хозяину: "Efendim, emriniz ne dir?"
Что значило: "Что вам угодно, господин мой?"
Хозяин, в свою очередь, отвечал ему на хорошем турецком: "Sitrimi pantalounymi fourtcha".
И это означало: "Почисти щеткой мой сюртук и брюки".
Из всего сказанного становится вполне понятным, почему ван Миттен и Бруно так свободно расхаживали по Константинополю: во-первых, они очень прилично разговаривали на местном языке; затем, им не могла не оказать дружеского приема фирма Керабана. Глава этой фирмы уже бывал в Голландии и теперь, по закону гостеприимства, выказывал расположение своему роттердамскому корреспонденту. Это как раз и послужило основной причиной того, что ван Миттен покинул свою страну и обосновался в Константинополе, а Бруно послушно последовал за ним, и того, наконец, что оба они расхаживали теперь на площади Топ-Хане.
В этот уже поздний час по улицам фланировали и несколько других прохожих. Кроме иностранцев, можно было увидеть и двух-трех подданных султана, разговаривавших друг с другом. Хозяин кофейни, в центре площади, не спеша расставлял столики, в ожидании посетителей.
- Через час, - заметил один из турок, - солнце закатится в воды Босфора, и тогда…
- И тогда, - подхватил второй, - мы сможем есть, пить и, особенно, вдоволь курить.
- Все же он излишне долог, этот пост рамадана.
- Как и все посты.
Со своей стороны, двое иностранцев, гуляя перед кофейней, обменивались замечаниями.
- Они удивительны, эти турки, - рассуждал один. - Если бы какой-нибудь путешественник посетил Константинополь в столь скучный пост, он унес бы с собой поистине грустное представление о столице Мехмеда Второго!
- Ба! - возразил другой. - Воскресный Лондон не веселее. Если турки постятся днем, то ночью они наверстывают упущенное. Вот раздастся пушечный выстрел на закате - и, увидите, вместе с запахом жареного мяса, ароматом напитков, дымом чубуков и сигарет, улицы снова примут свой обычный вид.
Словно в подтверждение его слов, в тот же момент хозяин кофейни позвал своего слугу, крича:
- Живей, поворачивайся! Через час нахлынут постящиеся и начнется столпотворение!
Двое иностранцев продолжили разговор:
- Мне кажется, что Константинополь интереснее наблюдать как раз в рамадан. Если день здесь грустен, хмур и угрюм, как и в среду нашего поста, то ночи - веселы, шумны и разгульны, как в карнавальный вторник.
- О да, вы правы.
Пока оба иностранца обменивались замечаниями, турки не без зависти поглядывали на них.
- Хорошо этим иностранцам, - говорил один. - Могут пить, есть и курить, если хочется.
- Без сомнения, - поддержал другой, - если что-нибудь раздобудут! Но сейчас им не отыскать ни кебаба из баранины, ни плова из цыпленка с рисом, ни ломтя баклавы, ни даже куска арбуза или огурца. Мы постимся по закону, а они - поневоле!
- Да просто они не знают хороших местечек. За несколько пиастров всегда можно найти покладистых торговцев, которые получили у Мухаммада освобождение от поста.
- Ей-богу, мои сигареты попусту сохнут в кармане! - воскликнул один из турок. - И пусть не говорят, что я потерял добровольно хоть несколько крупиц латакие.
Рискуя вызвать неодобрение, этот правоверный, мало стесняемый заповедями Корана достал сигарету, зажег ее и сделал две-три быстрые затяжки.
- Смотри, - предостерег его товарищ, - если пройдет кто-либо из малотерпимых улемов, ты…
- Ладно, - отмахнулся тот, - я спасусь тем, что проглочу дым, и никто ничего не заметит.
Оба приятеля продолжили прогулку, слоняясь по площади, а затем и по соседним улицам, поднимающимся к предместьям Пера и Галата.
- Да, хозяин, это странный город! - воскликнул Бруно, поглядывая направо и налево. - После того как мы покинули гостиницу, я вижу только тени обитателей. Настоящие призраки Константинополя! Какое-то сонное царство. Даже эти тощие желтые собаки не пошевелятся, чтобы укусить тебя за икры… Ну и ну! Что бы там ни рассказывали путешественники, странствия ничего не дают. Я предпочитаю наш добрый Роттердам и серое небо старой Голландии.
- Терпение, Бруно, терпение! - спокойно заметил ван Миттен. - Мы приехали только несколько часов назад. Должен, однако, признать, что это вовсе не тот Константинополь, о котором я мечтал. Человек воображает, что окажется на настоящем Востоке, погрузится в сказку из "Тысячи и одной ночи", а на самом деле становится узником…
- …огромного монастыря, - докончил Бруно, - посреди людей, хмурых, как отшельники.
- Мой друг Керабан объяснит нам, что это значит! - утешил слугу ван Миттен.
- Но где же мы сейчас находимся? - спросил Бруно. - Что это за площадь? Что за набережная?
- Если я не ошибаюсь, - ответил ван Миттен, - мы на площади Топ-Хане, на самом краю Золотого Рога. Перед нами - Босфор, который омывает берег Азии, а с другой стороны порта ты можешь увидеть верхушку Серая и турецкий город, - вон он, громоздится ярусами.