С этого - с показа того, как практика управления собой включается в практику управления другими - и начинается публикуемый ныне по-русски курс. Платоновский "Алки-виад I" перечитывается именно в этом ключе. Речь уже идет, собственно, не о "власти" (pouvoir) и "знании", а о "правлении" (gouverncment) собой и другими, не об анонимных структурах "приведения к субъективности", а, как сказано выше, о взаимоотношениях субъекта с истиной, перес отворяющих как субъекта, так и истину. Производится не только истина, но и ее субъект. При этом не субъект - условие опыта, но опыт завершается в субъекте и завершается как открытость опыту. Это событие завершения опыта в субъекте называется, по традиции, "актом истины" и осуществляется как "истинное говорение",
Разбор античных техник и практик себя и составляет содержание курса, озаглавленного "герменевтика субъекта", с которым читатель уже познакомился. Описание различных техник "прихождения в себя" в итоге перерастает в некую генеалогию морали. Слово "генеалогия" я употребляю точно в том смысле, которым наделял его Фуко. "Генеалогия, - говорит он в беседе с Франсуа Эвальдом, - означает здесь, что я веду анализ, исходя из наличного вопроса, существующего сейчас, в настоящем". Общие контуры этой генеалогии очерчены в первой и в начале второй лекции курса. Ее ключевое положение: "история истины вступила в свою современную фазу", когда было решено, что субъект, как он есть, способен познать истину. К этому "решению", которого, конечно, никто не принимал, дело шло постепенно. Исходным пунктом движения служит "Алкивиад". I–II века описываются как золотой век заботы о себе. Далее наступают иные времена. Но не христианская аскеза, не регламентация и институционализация практик "признания" (исповедь) в христианстве были, как можно было бы подумать, той средой, в которой зарождались, развивались и обретали форму "самые суровые, самые ригористичные и ограничительные, какие только знал Запад, моральные нормы"; их, говорит Фуко, надо возводить не к христианству, а, скорее, к морали первых веков до нашей эры и начала нашей эры - стоической, кинической, отчасти эпикурейской, словом, к "золотому веку" заботы о себе. Они сложились там, в язычестве, в разнообразных практиках себя, продиктованных необходимостью "заботы о себе", и затем были переняты и усвоены христианской мыслью и практикой (как противовес гносису), откуда и перекочевали в Новое время. Они выжили, прижились и расцвели на совершенно иной почве - на почве "не-эгоистической" этики общественного долга, заботы о ближних и т. д.
Еще одна неожиданность: как уже отмечалось, оттеснение заботы о себе и узурпация прав на истину познанием случились раньше всего не где-нибудь, а именно в схоластике; это схоластический дискурс подготовил эру "научно-обоснованного" мировоззрения. Но именно период становления новой - как мы сказали, механистической - науки отмечен бурным возвращением и даже расцветом магии и оккультизма, в связи с чем тема "фаустовского человека" значительно усложняется. Все это говорит о том, что действительные линии раздела и разрывы в истории проходят и случаются часто совсем не там, где мы привыкли их видеть.
Искать ответ на вопрос о том, почему итогом усилий одинокого и мужественного картезианца в конце концов оказывается "авторитарное вторжение", согласно Фуко, надо в распределении и перераспределении властных полномочий^ наличных знаний и форм субъективности - тех самых актов истины, в которых индивид становится субъектом опыта, а опыт завершается в субъекте. Для самого Фуко этот вопрос был, в первую очередь, вопросом о власти. Власти, понятой не в терминах "подавления", а как "правление". Вопрос, адресуемый им власти, - это не "что", не "почему", а "как" - как осуществляется власть? О сущности власти надо заключать, исходя из ее существования (осуществления). Отсюда же можно будет прийти к каким-то выводам относительно субъектов властных отношений - "кто", "как" и "почему" рабства и господства, - ведь, как и в случае языка, безумия или сексуальности, именно соответствующий дискурс учреждает своего субъекта, а не наоборот, т. е. именно власть "осуществляет свою власть" и над властителями, и над подвластными. А "как" власти - это ее техники, те же "истинностные игры" (ср. "языковые игры" Витгенштейна). С некоторых пор, решающим образом с конца XVIII в., власть на Западе (а теперь, вроде, и у нас в России) - это власть, отдающая себе отчет в том, что ее главный ресурс - правление, т. е. не прямое насилие, а косвенное подчинение интересам власти, воспроизводство власти как таковой. Поэтому из трех форм власти - господства (этнического, социального, религиозного, доминировавшего в феодальном обществе), эксплуатации (экономической, т. е. "отделяющей производителя от производимого им",^ преобладавшей в XIX в.) и многократно упоминавшегося выше assujetissement (подчинения посредством приведения к субъективности) в наше время - в XX и, наверное, в XXI в. - на первый план выходит последняя. Соответственно меняются - или должны меняться - и формы сопротивления власти, борьбы с ней. Современное (т. с. существующее с XVIII в.) государство, утверждает Фуко, - это не только "тотализирующая" власть, т. е. власть, подавляющая индивидов, их права, свободы, отнимающая у них жизнь, но и власть "индивидуализирующая", развившаяся именно на основе пастырской власти (институты ушли, функции остались). Это, в частности, означает, что индивиды - объекты этой власти - не какой-нибудь "естественный человек" Руссо, - они тоже производное этой самой власти. Власть, таким образом, - это и насилие, и согласие, насилие с согласия (общественный договор). "Что" власти должно быть выведено из се "как", из того, как она осуществляется, а осуществляется она как "множество воздействий на возможные действия". Власть осуществляется как conduite des conduitcs, как "управление поведением ("поведениями", т. е. поведением многих)". И это он называет gouvernement, правлением в широком смысле, том, который это слово имело в XVI в. Когда власть понята как правление, в нее, говорит Фуко, включен один очень важный элемент: элемент свободы. "Власть осуществляется над "свободными" субъектами, и лишь постольку, поскольку они "свободны" (кавычки означают здесь относительность открывающихся перед ними возможностей: например, абсолютное рабство исключало бы возможность власти, раб относительно свободен, он может сбежать), w Свобода и власть нужны друг другу, их отношения - не антагонизм, а агонизм (agonia - состязание, борьба): в самом средостении власти ей бросает вызов свобода. IQ° Вызов правлению других бросает тот, кто "завершил в себе опыт", кто управляется с собой, тот, кто хорошо о себе позаботился. В последние годы жизни Фуко предпочитает говорить не об освобождении (никого ни от чего освободить невозможно), но о практике (или практиках) свободы.