Та же работа была проделана раньше относительно безумия. Безумие - тоже диспозитив, расположение. Люди не естественным образом делятся на психически здоровых и психически больных, "нормальных" и "ненормальных", хотя психические расстройства и случаи помешательства, иногда массового, - неоспоримый факт. "Душевное здоровье" и "душевная болезнь" имеют строго определенный смысл, они - продукты вполне определенных и описываемых практик, как дискурсивных, так и недискурсивных. В этом плане опыт безумия у каждого времени свой. И безумцы, выделенные в особую группу "психически больных", - явление сравнительно недавнее. Они появились в XIX веке, их "сделала" безумными медицинская и полицейская практика эпохи. Ненормальные в XIX веке - это уже не нерасчлененная масса девиантов: бродяг, попрошаек, дураков, умалишенных и пр. маргиналов, а группы, строго классифицированные, согласно типу отклонения, где, в частности, "психически здоровым" противостоят "психически больные". Последними, опираясь на помощь судебных и полицейских властей, занимается психиатр. Оппозиция такой власти тоже апеллирует к норме ^ требуя нормальных условий существования. Классификация девиантов началась задолго до того, как появилась психиатрия. В "диспозитиве науки" ей соответствовала тяга к составлению таблиц. Это стремление вполне отвечало нуждам развивающихся капиталистических форм хозяйствования. В результате наблюдается превращение науки в дисциплину, одновременно власть, независимо от того, чего хотят и чего не хотят властвующие, становится дисциплинарной. Дисциплинарная власть - это такая власть, которая нуждается в замкнутом пространстве, где действуют свои законы и правила, ей нужны места "дисциплинарной монотонности".^ Таковы работные дома для бродяг и нищих, колледжи-интернаты, утверждающие монастырскую модель в области образования, казармы, отчасти мануфактуры. И дисциплинарная власть - власть "научная", или "научно-обоснованная", она классифицирует, ставя каждого индивида на его место, которое и есть его "общественное положение", социальный статус. И вот что важно: власть-знание формирует свой объект по тому же праву, по какому кан-товский рассудок законодательствует в науке, обеспечивая законосообразность (объективность) знания-власти (видит в природе то, что он сам вложил в нее). Власть-знание обосновывает собственную законность тем, что обеспечивает - или желает обеспечить - наилучшее функционирование "социального тела во всем многообразии его жизненных функций". Она становится властыо-над-живым (bio-pouvoir), одной из существенных составляющих которой, кстати, и выступает "диспо-зитив сексуальности". В отличие от власти суверена новая власть не вправе отнять у подданного все, что угодно, включая саму жизнь, она теперь управляет его жизнью, в том числе и жизнью тела, поскольку индивид для нее - это член социального тела. А это значит, что вырабатываются новые механизмы власти, новые технологии. Старая система поощрений за преданность и наказаний за предательство уже не действует, нужно обеспечить жизнь социального тела, а для этого нужен постоянный контроль ("Надзирать и наказывать"), опирающийся на понятие "нормы". И поскольку новая власть - это власть-над-живым, она вводит "нормативы" (готов к труду и обороне) для всех проявлений живого, в том числе самых интимных. Они тоже должны быть научнообоснованными.
С другой стороны, отношение классической эпохи к безумию амбивалентно. К этой теме Фуко постоянно возвращается на страницах "Истории безумия". Часто в этом контексте он упоминает картезианский принцип cogito. Действительно, со-gito как новоевропейский "образ ума" (это мой термин, у Фуко его нет) отражает вполне двусмысленную ситуацию. Фуко говорит об "антропологическом круге", так называется последняя глава книги. Попробую объяснить, что это выражение, на мой взгляд, означает.
По- моему, речь идет о совершенно определенном образе ума - о том самом, что постепенно складывался начиная с XVI–XVI1 веков и был опознан и идентифицирован Кантом. Это все та же трансцендентальная субъективность, о которой говорилось выше. Кантовские "Критики" зафиксировали непреложный факт: западный мир сошел (съехал, сполз?) с ума, который был всегдашним его основанием, хотя и понимался по-разному. Исходно, онто-тео-логия - это и есть мир, "стоящий" на уме как своем основании. Разумеется, как бы этот ум-основание мира ни понимался, он - не человеческий. Человеческий ум лишь причастен этому божественному (божественному в разных смыслах) уму, сущность которого он способен познать лишь "по аналогии" (принцип analogia entis в аристотслизме Фомы Аквинского) или "согласно природе познающего". Сошествие мира с ума в том и заключалось, что порядок сущности был вытеснен порядком (логосом) представления. Отныне считается, что если нам и доступно какое-то абсолютное знание, то это именно знание неизменной формы представления нам всяческих представлений. Это, в частности, означает, что на суммировавший вопросы трех "Критик" "капитальный" вопрос "что такое человек?" следует ответить: тот, чье равенство себе состоит в неравенстве себе; тот, кто может опосредовать всякое свое представление представлением "я мыслю". И если безумие есть отчуждение человека от его человеческой сущности, то сама новоевропейская сущность человека разумного безумна в своей основе^ так как разум отныне и понимается как способность взглянуть на себя с никакой стороны - со стороны трансцендентального субъекта, т. е. радикально расстаться с собой, чтобы с собой же совпасть. Декартова "точка здравомыслия" возвестила истину разума, в некотором смысле вполне безумную.