- Днем я отнесла чашку чаю слепому старику, знаете, который у нас живет. Когда я поднималась по лестнице, один солдат крикнул: "Нельзя вам туда". Я начинала нервничать, беспокоиться. Проходя мимо залы, я заглянула в замочную скважину. Какой ужас! У камина лежал мертвый человек. Я спросила солдата: "Кто это?" Он ответил: "Мятежник из одного дома". Я не была еще уверена. Вся дрожа, сошла я вниз и спросила госпожу Уальш, какого цвета носки были на ее муже, так как я хорошо разглядела ноги лежавшего там наверху человека. Она заметила, что я в смертельном испуге, и сама тоже заволновалась. Я на некоторое время ее успокоила. Но я стала подозревать, в чем дело, и несколько раз спрашивала солдат: "Где мой муж?" Они ответили: "Его взяли в плен и отвели в казармы". Я настаивала, чтобы мне сказали точнее, и кто-то из солдат сказал мне, что нужно обратиться к офицеру. Наконец, часов в десять вечера, пришел офицер. После долгих просьб, он разрешил мне подняться наверх и поглядеть. Предварительно он попросил дать ему чашку с водой и тряпку и сам поднялся туда. Наверное, он хотел смыть с трупов кровь, потому что одежда на них, когда мы пришли, была вся мокрая. Окончив свое дело, офицер спустился вниз и со свечей в руке проводил меня в комнату наверху. Там увидала я труп моего мужа.
- Напишите все это, госпожа Хью, не пропустите ни одной подробности. И может быть, смерть несчастного господина Хью не останется совсем бесполезной для его родины.
Часов в семь вечера, на мрачном вокзале на Амьенской улице, кишевшей темными солдатами, со мной сделался обморок. Я вдруг решил остаться, чего бы это мне ни стоило, в том городе, где решалась судьба Антиопы. Уже захлопывались одна за другой дверцы в отходящем поезде. Я сидел весь разбитый, дрожа в лихорадке, на скамейке платформы. Предо мною выросли две тени. Без долгих объяснений мне предложили занять место в отделении вагона, и эти люди повели, почти поволокли меня к нему. Один из них сел вместе со мной. Когда проживешь такие часы, уже ничто не страшно в жизни.
***
Я дернул старый, ржавый звонок, о котором говорил мне Ральф. Сердце у меня билось. Прошли две минуты, показались они бесконечностью. Тяжело отворилась громадная дверь.
- Госпожа Макгрегор, не правда ли?
Предо мною была маленькая-маленькая старушка. Глаза ее вопросительно смотрели на меня, и был в них какой-то скорбный испуг. Бледно-голубые глаза, почти такого же цвета, как небо над нами, по которому величественно плыли большие белые облака.
- Я от вашего сына Ральфа. Он жив. И на свободе.
Она прижала к сердцу свои ручки в черных шерстяных митенках.
- От Ральфа? Ах, сударь, войдите, войдите.
Дверь с глухим шумом затворилась за нами.
- Входите, входите!
Мы прошли двор, окруженный гигантскими серыми стенами. У пышного, но уже обветшавшего подъезда, с травой между разошедшимися, истоптанными плитами, была конура, около нее дремала цепная собака. Она тоже была очень стара. Когда я проходил мимо, она как будто даже и не заметила этого.
Замок Кендалль имел, по сравнению с Денморским, вид почти игривый.
В комнате со сводами, с облупившейся, старинной наивной живописью по стенам, я сел у яркого огня, который поблескивал между железными полосами в камине.
- Присядьте, сударыня, прошу вас.
Но она ни за что не соглашалась и продолжала стоять, такая маленькая, вся в черном. И было непостижимо, как такой колосс, как Ральф, мог получить жизнь от этой крошечной женщины.
Она слушала, что я ей рассказывал, передавая всякие подробности, иногда вскрикивала, но пыталась сдержать эти возгласы. Я старался ничего не забыть, понимая, что робкая маленькая женщина никогда не отважилась бы задать мне какой-нибудь вопрос.
Когда я сообщил ей, что граф д’Антрим умер, что графиня Кендалль арестована, она точно еще больше сморщилась. Она не плакала. Только правая рука украдкой сотворила крестное знаменье.
- А здесь? - спросил я, чтобы прервать последовавшее за моим рассказом молчание.
Она сделала какое-то неопределенное движение рукой.
- Приезжали какие-то господа из Белфаста, с солдатами и полицией. Целый день обыскивали замок. Увезли большой чемодан с бумагами. А так ничего не тронули.
- Вы здесь одна?
- Да, господин.
- Ральф сказал мне, - заговорил я снова, помолчав немного, - Ральф мне сказал, что вы будете так любезны и покажете замок. Когда-то я знал графиню Антиопу, еще совсем девочкой. Она много рассказывала мне о Денморе. Я был бы очень рад...
- О, все, что вам угодно, сударь.
На поясе у нее висела толстая связка ключей. Она взяла ее.
- Ральф сказал мне еще, - прибавил я с улыбкой, - что с моей стороны не будет неделикатностью попросить у вас разрешения разделить с вами завтрак.
Она всплеснула руками.
- О сударь, прошу вас, простите. Я - несчастная старуха события отняли у меня и последний ум. Сама я уж ничего не соображаю, нужно все мне сказать.
И за весь этот день впервые засветился огонек в ее глазах.
- О, Ральф - он обо всем подумает, - сказала она, - он всегда обо всем думал.
Она протянула мне свою связку ключей. Я скромно отстранил их.
- О, а эти господа из Белфаста брали у меня ключи, - сказала она с обезоруживающею наивностью. - Полагаю, что у друга моего сына не меньше прав, чем у английских полицейских.
Целый час бродил я по замку. Гулко раздавались мои шаги по пустынным лестницам и коридорам. Поднявшись во второй этаж, я растворил окно. Облокотился. На необозримом пространстве стлалось море, весеннее море, бледно-лиловое, и по его поверхности проступали более темными красками течения.
Я опять закрыл окно. Я открывал одну дверь за другой. Сердце мое было полно глубокого волнения. Все такие же комнаты, формою похожие на церковные залы, торжественные, как часовни, отделанные строгим дубом. По стенам - портреты. Длинный ряд джентльменов, ведших на протяжении веков трагическую борьбу с саксами. Кое-где зеркала, в которых уже издали видел я свое все приближающееся отражение, еще увеличивали фантастические размеры этих зал. И двух лет не прошло, как было покинуто это жилище, а казалось, что уже века оно необитаемо.
Толкнув еще одну дверь, я вздрогнул. Не было сомнений, что я вошел в комнату Антиопы.
Я подошел прямо к маленькому кронштейну из розового дерева. Несколько фотографий в стареньких рамках. Портреты Антиопы, когда она была ребенком. На одной фотографии она была в коротенькой юбочке, в блузке с матросским воротником. Я вынул фотографию из рамки. На обороте прочитал имя фотографа, его адрес - Э-ле-Бене, Гранд Авеню - и дата - 1894.
Я положил маленький портрет себе в бумажник и тихо вышел на цыпочках.
На лестнице послышались легкие шаги. Это была старушка, наверное, она, не мог, конечно, быть никто другой. Но какая тревога охватила меня! Она прошла лишь тогда, когда я увидал на площадке старушку, и она засеменила ко мне.
- Ваш завтрак готов.
Я был вынужден, несмотря на все мои возражения, один сесть за стол в громадной столовой, где она накрыла мне завтрак. Хрустальная с серебром чаша, наполненная светлым вином, бросала на скатерть свою розовую переливчатую тень. Я быстро поел, стараясь не греметь посудой.
- А теперь, не угодно ли вам пойти со мной, - сказала старушка.
Я пошел. Мы спустились в парадный двор. Она отперла входную дверь, посторонившись, чтобы пропустить меня вперед. Тут только я заметил, что у нее в руках букет цветов.
- Вы разрешите мне проводить вас туда.
Мы пошли по скалистой дорожке, вившейся вдоль основания Денморского замка. По другую ее сторону была стена футов шесть в вышину, посередине ее - железная решетка с крестом.
Мать Ральфа толкнула решетку, та со скрипом отворилась. В ответ на этот скрип раздались какие-то хриплые крики. Вокруг нас закружились чайки.
Мы были на площадке, высеченной в скале. С трех сторон - громадные голубые и белые просторы неба и моря; за нами высился суровый и величественный силуэт замка.
На этой площадке стояли в два ряда, словно какая-то гигантская игра в домино, приблизительно двадцать каменных столов.
- Могилы графов Кендалль, - сказала старушка.
Она пошла проходом, который образовали тяжелые серые четырехугольники. На всех этих камнях были вырезаны надписи. По мере того как мы подвигались вперед, как уходили вместе с моей спутницей из дали времен, надписи становились все более разборчивыми. Старушка подошла к последнему камню, на котором лежал увядший букет цветов. Она сняла этот букет, вместо него положила свежие цветы, которые принесла. Она опустилась на колени и молилась.
Круги чаек вокруг нас все сужались. Некоторые из них уже успокоились и опустились на камни.
Я стоял позади коленопреклоненной матери Ральфа, глаза мои блуждали по небу, по морю. Потом они остановились на могильном камне, который был перед нами.
Камень был разделен посередине черной полосой. На левой стороне я прочитал:
Генри Бакстер, граф Кендалль.
22 ноября 1878 - 6 июня 1914.
По правую сторону от черной полосы не было ничего.
Скоро старушка поднялась.