– Каков я молодец и талант артиста во мне заложен, – сказал он тихо сам себе, идя по полевой слякоти, – а Надька, испорченная девочка, готовящая надеть милицейскую форму, издевалась сегодня над моим немым телом. Обязательно надо отпроситься сейчас Она узнает, на что способны мужчины униженные женщиной. Надька долго меня будет вспоминать.
Рассуждая сам с собой, он незаметно дошёл до порта. На работе механик отпустил его без слов в отгул и предупредил, чтобы шестого тоже на работу не выходил. Всё равно по старой привычке работать будут до обеда.
Назад Вовка возвращался по старым следам.
Забрезжил рассвет, дождь успокоился, и только лёгкий ветер щипал его щёки и нос. Он поднял воротник куртки и намотал шарф плотнее на шее.
"Надо что – то купить покушать, – подумал он, – у неё закусить нет ничего".
Магазины были ещё закрыты, и он прошёл дальше своего подъёма в город, где вышел на рынок. Там он купил копчёного сыра с колбасой и пошёл к Надежде с прекрасным настроением. Он знал, что его ждёт в кровати чужая и голая молодая женщина, с которой он сейчас оторвётся по максимуму. И к тому же впереди пять дней безделья. А главное он скоро будет отцом, и Полина поверила его небылицам. Жизненный расклад его вполне устраивал.
Когда он пришёл к Надежде в квартиру, она ещё спала. Он убрал со стола грязную посуду. Нарезал закуски и начал наливать воду в ванну, чтобы помыться. От шума воды в ванной она проснулась и радостно протянула ему руки:
– Я знала, что ты быстро вернёшься. Ты воду наливаешь? Помыться хочешь? – спросила она его.
– Освежусь немного, – ответил он.
– Я с тобой залезу мне тоже надо ванную принять.
Раздевшись в ванной Колчак, погрузился в горячую воду, от чего жгучая боль пронизала его спину. Он пулей вылетел из воды и, повернувшись к зеркалу, увидал часть испещрённой спины. Зрелище было не из приятных. Это была не спина, а художественное полотно, над которым долго и изощрённо работал художник увлекающийся нефигуративным искусством.
В такой позе его застала вошедшая обнажённая Надежда. Увидав его голую и искорёженную спину, она обомлела, приложив ладони к лицу:
– Ой, мама моя родная. Неужели это я тебя изуродовала так? – спросила она. – Я не могла этого сделать, я не помню. Видимо Мой страстный и неукротимый пыл лишил меня здравого рассудка.
– Не бери в голову, это не ты, – сжав ей тихонько двумя пальцами нос, – это я сам себе накарябал пальцами ног, и засос сам себе посадил на шею.
Надежда прикрыла глаза и скрестила на груди руки.
– Мне стыдно, прости? Я исправлюсь, а засос мы сейчас уберём, – сказала она.
Она вытащила лежавшую под раковиной, абразивную шкурку и, прижавшись грудями к его телу начала водить ему ей по кровоподтеку, превратив синяк в сплошное месиво.
– Лучше с производственной травмой ходить, чем со следами неверности на шее, – успокоившись, сказал Колчак.
Она наложила пластырь на разодранное место, после чего Колчак обмылся по пояс и вылез из ванны. За ним залезла Надежда. Поплескав ладошкой себе на лицо, она сказала Колчаку:
– Открой шифоньер. Возьми там большоё полотенце. Оно сверху лежит, и оботрись. А потом придёшь с ним за мной окутаешь меня и унесёшь в кровать? – требовательно сказала она.
– Типичный комиссар, – сказал про себя Колчак, – но ты Надька забыла, что в классе и на улице меня всегда больше слушали, и если бы ты знала, кем я был на зоне, у тебя бы все кудри от ужаса выпрямились или совсем облетели.
Он прошёл в комнату, достал полотенце. Сам, обтираться не стал, а Надежду распаренную, из ванной вынес и положил осторожно на кровать. Она блаженствовала и с полуоткрытыми глазами попросила у Колчака налить ей Шампанского.
Он выполнил все её прихоти и спросил:
– А водочки не желаешь испить?
– Позже, погоди, я немного передохну после ванной, но если ты хочешь, пей, – сказала она.
– Я тоже повременю пока, – отказался Колчак.
– Поистине ты мне чудесный праздник устроил сегодня. Я испытала невероятно приятные ощущения. Меня никогда никто на руках не носил в жизни. Я сегодня вся на небесах. Ты был первый у меня, но Ломакина у тебя была первой, когда ты её от плавающих ужей вытаскивал из озера. Мне очень хотелось тогда оказаться на её месте, – вспомнила Надежда последний совместный поход.
– А где, кстати, сейчас, Ломакина? – спросил Колчак.
– Она замужем у неё двое детей. Работает на заводе табельщицей. Жизнью она довольна, ни на что не жалуется. А мы девчонки её постоянно обсуждали. Ломакина нам в девятом классе похвасталась, что познала в первомайские праздники мужчину. Похохотала все года в школе, вот счастье себе и выхохотала. А у меня одна обыденность и скука. Спасибо тебе, разрядил меня и внёс веру, что счастье всегда около тебя ходит, только надо уметь правильно руки протянуть к нему и крепко держать, чтобы оно не ускользнуло. Мой Андрей холодный, как бьющий родник из земли, но вот чистоты в нём мало. Потому, что своим умом не может жить. Он мне никогда в жизни не сможет подарить те прекрасные мгновения, которыми одарил меня ты. У тебя талант любить женщин. Я знаю, ты всегда будешь любить женщин. У тебя, их будет много на жизненном пути, но если нас судьба свяжет с тобой, я приложу все усилия, чтобы дать тебе всё, что не даст тебе, ни одна шлюха. – Давай теперь водки, выпьем?
Она поднялась с кровати. Обернула полотенце вокруг себя, как древнеримскую тогу и обвела удивлённо взглядом стол:
– Цены тебе нет! Ты догадался покушать купить, молодец, какой! У меня со вчерашнего дня во рту ничего не было. Я бы сейчас с удовольствием съела пирожных твоей жены?
Колчак вспомнил про свёрток, который ему Полина, перед уходом засунула в карман куртки. Он достал и развернул его, – там лежали два бутерброда с ветчиной и два эклера.
– Для тебя все тридцать три удовольствия, – протянул ей Колчак пирожное.
Она взяла пирожноё, надкусила его, и немного задумавшись, сказала:
– Гадкая я всё – таки и отвратительная женщина. Ем пирожное Полины и пользуюсь усладами её мужа. Я понимаю, что это скверно, но с собой поделать ничего не могу. Я очень сильно хочу быть твоей любимой женщиной. После нашей близости, моя любовь к тебе усилилась во сто крат.
– Надя ты не гадкая, ты такая же, как и я. Мы оба с тобой лакомки, любители сладкого. И эти слабости не должны тебе доставлять угрызения совести. Такими нас природа сотворила. Надо уметь отключаться от таких мыслей, а не заниматься самобичеванием, если ты действительно хочешь быть счастливой, – говорил ей Колчак.
– У этих слабостей есть конкретное название, – сказала Надежда. – У мужчин это достоинство, а у женщин почему – то блядство. Как не справедлива жизнь. Боже мой, какие мы с тобой взрослые стали, – и Надежда опрокинула стопку водки себе в рот. Следом за ней выпил Колчак и без церемоний раскрутил её, как юлу, после чего полотенце осталось у него в руке, а она предстала перед ним обнажённой. Этим полотенцем в целях безопасности он скрутил Надеждины руки и отнёс её на кровать.
– Ты зачем мне руки завязал? – спросила она.
– Боюсь, что ты мою спину превратишь в диораму "Курская битва" До неё вообще дотрагиваться болезненно, – сказал он.
– Колчин я боюсь тебя такого. Не пугай меня родной?
Она попробовала высвободить руки, но узел был прочно завязан.
Колчак не позволял кусать ей свои губы, горячо целуя её. Она во время секундных пауз вздрагивала и от восторга глотала воздух открытым ртом. Постепенно восторг начал уходить и она начала орать, но не от удовольствия, а от нестерпимой боли. Надя уже не двигалась, каждое движение предоставляло ей мучительную боль. Он закрывал ей рот, опасаясь, что такой крик могут услышать не только соседи, но и на улице, через открытую форточку.
Когда он почувствовал, что подходит к критическому моменту, его обдало внизу обильно чем – то тёплым, но он не останавливался, пока не измотал её до "победного конца". Он увидал, что она лежит с закрытыми глазами и тихо стонет, Вовка остановился. Надежда лежала бледная и из уголков её глаз стекали маленькие слезинки. Для Колчака это было редкое явление, он с раннего детства не видел у неё слёз. Он мизинцем стряхнул слёзы и развязал ей руки. Этим – же полотенцем он вытер с себя пот, затем обтёр мокрое лицо Надежды. Она не переставала стонать. Приоткрыв, чуть глаза, Надя приподняла голову с подушки и проговорила:
– Колчин ты зверюга, измочалил меня, как последнюю шлюху, – и снова упала на подушку.
Вовка встал и посмотрел ей вниз. Нижняя часть тела и простыня, было всё залито в крови. Сам он тоже был перепачкан Надеждиными обильными кровяными выделениями. Он пошёл в ванную и обмылся. Потом подошёл к столу налил водки в обе стопки и поднёс их на пустой тарелке к постели:
– Надь на выпей? – протянул он ей стопку, – сходи, обмойся, да продолжим день любви, руки у тебя в этот раз будут свободными, только перчатки оденем на них.
Она открыла помутневшие от бурного секса глаза, и еле шевеля губами, сказала:
– Ты что ненормальный, какой может быть секс? Ты меня истрепал до невозможности. Я шевелиться не могу, а анальгину я выпью. Она взяла стопку и маленькими глотками выпила до дна всю водку. Вовка протянул ей эклер, но она отвела его руку, отказавшись от сладкой закуски, и возвратила ему пустую стопку. Посмотрев на себя и увидав, что она вся в крови, Надежда попыталась встать с кровати и пройти в ванную но, ни сделав и шагу, повалилась на постель.
– Отнеси меня в ванную и налей туда холодной воды или я сейчас умру от обильной потери крови? – уткнувшись в одеяло, сказала она.
Колчак смотрел на её спину и похожую на персик попку, и про себя подумал: