Среди множества других лорд Темпль видел в себе человека либерального образа мыслей, который сочувствовал прогрессу и чтил только истинные заслуги. На самом же деле ничего не было более ретроградного, полного предубеждений, как мозг благородного лорда.
- Да, - возразил лорд Темпль с удвоенной важностью, - таков всегда был дух клуба Мельтон. Я же, со своей стороны, признаю священным долгом вообще останавливать вторжение иностранцев! Итак, как я уже сейчас об этом спрашивал, что мы знаем о происхождении кандидата?
- Мистер Дерош племянник одного действительного члена французского института, - сказал на это один атташе при посольстве, который только что вошел в клуб. - Говорить много о том, что вы уже и сами знаете не считаю нужным, могу только подтвердить, что молодой человек, о чем он сам сообщил, действительно получил образование в лицее Лавуазье, где оставил прекрасные о себе воспоминания, и что его наклонности достойны уважения; наш представитель в Лондоне отнесся к нему с большим доверием.
- Достойны уважения! - повторил лорд Темпль с презрительной складкой около носа.
- Его дядя, кажется, химик Гарди, профессор в музее естественной истории, - сказал кто-то, - это человек, имеющий за собой большие научные заслуги.
- А кто же умеет лучше, чем вы, господа англичане, ценить заслуги? - произнес атташе посольства, указывая глазами на Отто Мейстера, знаменитого немецкого лингвиста, переселившегося в Англию, который сидел, погруженный в какой-то журнал и не принимал участия в споре.
- Вы слышите, господин Мейстер, - сказал сэр Джон Ольдфиельд, возвышая голос, - вам говорят любезности!
Ученый был несколько туг на ухо; его рассеянность и невнимательность часто были предметом шуток.
- А! о! конечно! много обязан! - произнес он, немного смешавшись, поднимая голову.
- Отдают честь вашим заслугам, - продолжал сэр Джон, - и говорят, что мы умеем их ценить!
- И прибавьте: их вознаграждать, - сказал ученый как можно более любезно. - Звание кавалера ордена, которым только что пожаловали действительного художника, есть тому блестящее доказательство.
- Отлично!. - продолжал восхищенный Фицморрис, - еще новая зацепка!
Чего больше всего не мог терпеть сэр Джон, так это, когда затрагивали его профессию и недавнее получение титула.
Талантливый живописец, человек любезный и простой - он был таким до той роковой минуты, когда королева пожаловала его титулом кавалера. Это его совершенно переменило. Мистер Ольдфиельд, художник, милый человек, превратился в сэра Джона Ольдфиельда, лицо почтенное и важное. С тех пор он перестал рассуждать по вопросам искусства, точно считая это ниже своего достоинства, и для него даже было чуть не оскорблением, если кто-нибудь начинал говорить о его картинах.
- Возвратимся к предмету нашего разговора, - сказал сухо сэр Джон, - если допустить, что мы действительно даем место заслугам, то кто нам скажет, что мистер Дерош имеет какие-нибудь, кроме громадного богатства?
- Заслуга уже в том, что богатство это соединяется со щедростью! - резко воскликнул Фицморрис Троттер. - Господи Боже! Сколько затруднений! Куда же мы идем, если в наш клуб будут приниматься только гениальные люди? Прекрасный человек, манеры безукоризненны, человек, за которого отвечают все его соотечественники и который может истратить тысячу гиней так же легко, как я двенадцать су, чего же вам еще нужно?
- Да, да; но чист ли источник его богатства?
- Об этом долго спрашивать, - сказал майор Фейерлей, смеясь несколько цинично. - Все, что я могу утверждать со своей стороны, так это, что источник его вин очень чист. Ах! друзья мои, какой погреб! Я бы не отказался быть у него ключником! А какой стол! И кухня у него только французская, заметьте это!
- А затем, - прибавил Фицморрис, - разве трудно представить себе этот знаменитый источник? Эти рубины добывают в копях, это ясно. Но только владение такими копями он держит в секрете; это еще яснее. Но если он отказывается объяснить нам, где они находятся, то мы очень наивны, удивляясь этому; разве каждый из нас не поступил бы точно также?
- Я долго говорил с ним о его путешествиях, - сказал майор, - он был в Индии и знает ее очень хорошо. Я убежден, что там-то и находится его сокровище!
- Вы, значит, у него обедали, Троттер? - не без зависти спросил Джон Ольдфиельд. - Этот дьявол Фицморрис всюду пролезет! Нет никого, с кем бы он не был знаком, никакой любопытной вещи, которой бы он не видел, никакого коммерческого дела, где бы он не знал последнего слова…
- Сомнительная выгода, так как чем большеузнаешь, тем больше теряешь волос, -сказал Фицморрис меланхолично. - Но серьезно, мистер Дерош стоит того чтобы с ним познакомиться. Сэр Джон, вы любите хорошо покушать, вам бы следовало к нему отправиться. Лакомство было одной из слабостей академика.
- Действительно ли у него так хорошо едят? - спросил он с загоревшимся взглядом.
- Чудно! А какие ликеры! какие сигары! не говорю уже о серебре…
- Говорят также, что меблировка его дома необыкновенна.
- Удивительна! Вы хорошо можете понять, что человек, который беззаботно платит по сметам архитектора, может надеяться на хорошую меблировку.
- Одних денег для этого недостаточно! - произнес лорд Темпль, который не пропускал случая сказать банальность.
- Согласен, но у господина Дероша прекрасный вкус. Это тонкий знаток, можно сказать без лести. Одного взгляда для него довольно, чтобы обнаружить подозрительное полотно, по одному вкусу он узнает поддельное вино!
- Вы говорите по собственному опыту! - смеясь довольно грубо, спросил майор. - Вы, вероятно, предлагали ему на пробу бочки ваших настоек?
- Хотя бы и предлагал! - возразил Фицморрис невозмутимо. - Я видел, как он в десять минут тратил двести гиней… самый любезный человек на свете, особенно в сравнении с майором!
Фицморрис Троттер был человек особенный. Красивый, но уже поживший и с лысиной, одаренный всевозможными способностями, он не имел только твердости и постоянства и оставался всегда ни при чем. Как никто, он мог быстро начертить силуэт, спеть романс, аккомпанировать; он играл на всех инструментах, устраивал домашние спектакли, игры, шарады, вообще в дни своей молодости был везде желанным гостем. Но все это не увеличивало его доходов. Напротив, от праздной, бесполезной жизни, да к тому же дорого стоящей, все имение его уплыло. А кроме этого он ничего не имел. Приближался сороковой год. Все его проказы, шутки, комические песни, все его таланты привели только к тому, что на лице появились морщины, а на голове - лысина. Приглашать его стали реже. Иные даже шептались, что становится опасно часто его посещать: он готов был всегда попросить взаймы, предложить невыгодную сделку или напроситься на обед. Стали к нему поворачиваться спиной. Словом, популярность его падала.
Вследствие всего этого выгоды клубной жизни становились для него драгоценнее. Теперь, пока не было никаких поводов изгнать его из клуба, - этого удивительного лондонского учреждения, особенно привлекательного для тех, кто имел тощий кошелек, а жизнь любил вести шикарную, - он еще держался.
Вход в клуб был несколько затруднен, но раз двери открылись, тогда достаточно было незначительных средств, чтобы разыгрывать там роль богатого князя. Тридцать гиней за вход, а за двенадцать или пятнадцать гиней ежегодно можно было пользоваться роскошным дворцом, журналами, газетами, книгами, древними и новыми картинами, статуями, залами для игр, кабинетами для работы и многим другим.
Каждый член клуба имел право принимать там гостей в специальной зале, получать письма и даже иметь свою отдельную спальню с постелью, стулом и умывальником, где можно было свободно ночевать.
Наконец, он мог там завтракать очень хорошо за двадцать два су, закусывать за восемнадцать и обедать за двадцать. В общем три франка.
Что касается майора Фейерлея, то и он был не меньший лакомка, чем его друг Фицморрис. Он также имел большие потребности и малые средства. Как все английские офицеры, майор побывал в Индии, откуда выбрался с большими затруднениями. О нем ходили нелестные слухи, как о несносном человеке. Все заметили, что он постоянно носил с собой карты и всегда готов был предложить сыграть, причем был замечательно счастлив в игре.
Про него рассказывали ужасные вещи. Совсем молодым майор был в Дели во время восстания сипаев. Там он прославился страшными жестокостями при их усмирении; говорили, что он собственными руками перевешал множество сипаев. Да и, действительно, при взгляде на его круглые неподвижные глаза, его худое нервное лицо, на его сухие руки, похожие на когти хищной птицы, и на выражение холодной жестокости в уголках его рта, можно было ясно представить себе безжалостного судью и победителя без снисхождения; что же, кроме этого, могли найти в нем несчастные бунтовщики?
- Резюмируя сказанное, - заговорил лорд Темпль который в таких собраниях брал на себя роль председателя, - мы придем к заключению, что если нельзя сказать ничего невыгодного про кандидата, то все-таки он не принадлежит к знатному роду, что мы привыкли требовать от наших членов…
- Да, - подхватил живо маленький лорд Эртон, - лорд Темпль говорит правду. Приглашать его, быть на его обедах - это очень приятно; но открыть ему двери клуба Мельтон - это, в некотором роде, вводить его в наши семейства. А кто в нашем клубе согласился бы вступить в ним в родство?
- Погодите вы! - вскричал с громким смехом Фицморрис. - Я не знаю ни одной невесты в нашем обществе, которая не согласилась бы сию минуту стать женой миллионера!
- Фицморрис, вы меня удивляете! - произнес лорд Темпль тоном строгого осуждения.
- Боже мой! он только сказал громко то, что каждый думает про себя! - заметил майор.