* * *
Ласково встретила Хабеля Малютка-Марикан. Ее бархатные плечи теплой шалью накрыли косматые тучи и прочь отогнали резучий мороз. Чуть слышен легкий шепот деревьев. Веселой дробью раздается перестук дятлов.
Ночью выпала переновка, и лыжи скользят словно по маслу. Вдруг Хабель остановился как вкопанный. Перед носками его лыж свежая соболья стежка. "Настоящий "розовый" след!.. Парник!" - с дрожью в голосе проговорил стражник. Пробежав метров двести, он остановился. На бледном лице злая досада. С силой воткнув в метровую толщу снега свою ангуру, он плюнул и громко выругал себя.
Высоко-высоко в подгольцовой зоне, где растут лишь кривые, длиннолапые деревья, возвышается бледнолицая скала. Это родная мать Малютки-Марикан. В ненастье она еще больше ворчит на непослушную, своенравную дочь. От злости у нее уже не изумрудными каплями, а целыми ручейками текут холодные слезы. Заливаясь тонким серебряным смехом, еще быстрее убегает от матери Малютка-Марикан.
У подножия этой скалы, в густом ельнике, Остяк сделал себе юрту.
Подойдя к логову хищника, Хабель внимательно осмотрелся, снял лыжи и заполз в юрту. Посреди темного помещения тлели головешки. "Эх, черт, смотался… услышал…"
Как вихрь, мчится знаменитый лыжник Подлеморья. Только в этот раз его быстрые лыжи не за зверем несут Хабеля, а за… браконьером.
Это обстоятельство придает Хабелю еще больше силы и желания догнать. "Врешь, не уйдешь!" - рычит он. Уже у самого гольца, у скалистого Орлиного гнезда, он нагнал Остяка.
- Тьфу, язва, думал, стражник гонит меня!
- Здорово, Остяк! Ты не ошибся… Я теперь стражник.
- Ты што, с ума сошла?
- Вот те крест… Правду баю… - Хабель перекрестил потный лоб.
Глубоко посаженные маленькие глаза зло сверкнули.
- А Малютка-Марикан как? Бросать?
- Надо, Оська, уходить… Первый раз поймал… прощаю… Ты меня от смерти спас… Я твой должник… Будь добрый, уходи совсем… Оставь Малютку-Марикан.
- Малютка-Марикан моя! Моя! Умру здесь…
- Нет, это земля казенная… Заповедника. Придешь еще, поймаю… От меня не убежишь… Арестую. Уходи добром… Прощай, Оська!
Хабель повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно. Вдруг сзади раздался выстрел. Зловеще прожужжала пуля. Обернувшись, он увидел, как Остяк закрыл ладонями лицо. Между ними раскачивалась тоненькая осинка. "Пуля срикошетила…" - мелькнула мысль. "Ах ты, тварина, стрелять вздумал!" - В злобе Хабель вскинул ружье и начал целиться в съежившуюся от страха фигуру. Никак не слушается ружье трясущихся рук. Наконец на мушку попала шапка. Знакомая шапчонка. Старая, черная от сажи и копоти. Увидев ее, Хабель бессильно опустил винтовку и, утерев холодный пот, сел на снег.
* * *
Как и давным-давно, при рождении нового дня, белозубый голец Орлиное гнездо окрасился бледно-розовым цветом.
Всю ночь не сомкнули глаз два бывших друга. Их разделял лишь небольшой костер.
При первых лучах восходящего солнца Остяк поднялся. Отойдя на чистый снег, опустился на колени и поклонился Малютке-Марикан, долго жаловался ей о чем-то. Кончив обряд прощания, он подошел к костру и, не глядя на Хабеля, перекинул через огонь свою винтовку. Затем, порывшись за пазухой, достал шкурку черного соболя, который, вороном перелетев через красную грань, распластался у ног стражника.
- Плоха ты стражник - Оську отпускаешь.
- Зенон так велел - моя просьба была.
Эти короткие резкие фразы прозвучали двумя выстрелами и сгорели в костре.
Остяк, бросив полный ненависти и бессильной злобы взгляд на спокойно сидевшего Хабеля, надел лыжи и пошел на голец.
Поднявшись на вершину, он долго стоял на одном месте. Черное пятнышко то увеличивалось, то уменьшалось. "Кланяется Малютке-Марикан", - догадался Хабель.
Еще через минуту черное пятно на Орлином гнезде исчезло.
ТРОПА САМАГИРА
ГЛАВА 1
На орлином гнезде удивительно тихо. Обычно в это время года островерхий голец окутывается толстым слоем свинцовых туч. В гранитных скалах свистит, визжит, воет холодный сивер. А вот сейчас, когда Остяку, быть может в последний раз, пришлось вести разговор с Малюткой-Марикан, Горный хозяин развеял тучи и утихомирил злую вьюгу.
В пронзительных Оськиных глазах полыхает непримиримая злоба - он видит довольное лицо Сватоша, который как бы говорит: "Хабеля переманил к себе, Оську Самагира прогнал. Теперь я полный хозяин Малютки-Марикан".
Глаза затуманились, смуглое лицо побледнело, стало светло-желтым - к нему явилась Малютка-Марикан. Губы охотника запеклись кровью, больно, но они упорно шепчут:
- Как же мне без тебя?.. Как?.. Скажи, владыка Мани, ты мудр, ты все знаешь… Скажи, как мне быть без моей Малютки-Марикан?
Откуда-то издалека вроде бы слышит Остяк приглушенный голос: "Иди, сынок, в чужую тайгу. Поставь там чум, и чтоб он не был пустым, возьми себе бабу, она продлит твой род - род великого Самагира. Правда, ты там не увидишь соболей черных, не услышишь нежного говора Малютки-Марикан.
- Нет, не пойду в чужую тайгу!
- Как хочешь, сынок, иди к буряту пасти баранов.
- Лучше умру!
- Тогда иди к русскому. Будешь железом ковырять землю.
- Пусть пуля пронзит мою голову.
- Пуля?.. Ружье-то у тебя отобрали.
- На поняге есть крепкий ремень.
- Дурак, какой же ты эвенк, не оставил на своей тропе потомства и хочешь уйти к предкам.
- Нет мне жизни без Малютки-Марикан. Уйду к предкам, там никто не отберет мою тайгу".
Остяк поднялся и отправился к Шаманской пещере. Пещеру эту знают только они с Хабелем. Даже пьяным-пьяные не смели таежники о ней болтать. Здесь они прятали продукты, боеприпасы, капканы и запасные лыжи.
Над входом в пещеру широким кондырем нависла скала, оберегая вход от снежного заноса. Внутренность пещеры напоминала выбеленную известью русскую церковь, правда "известь" от времени стала серо-желтой.
Хабель при входе в пещеру снимал шапку, крестился и низко кланялся, а Остяк с суеверным страхом опускался на колени и долго шептал заученные еще со слов матери шаманские заклинания. В дальнем углу, где стена походила на гладко вытесанную острым топором доску, были изображены охотники с луками и копьями, олени с ветвистыми рогами, большеголовый медведь, почему-то на трех ногах. У огромной нерпы вместо ластов - толстые, неуклюжие, кривые ноги. И над всем этим изображено лучистое солнце, чуть ниже - рог молодого месяца, а рядом созвездие Большой Медведицы с Полярной звездой.
Под кривой чертой множество косых и прямых крестиков, завитушек, крючков. Что они обозначали, Остяку неведомо. "Кто об этом знает, кроме Горного хозяина?.. Наверное, это шаманские знаки, - рассуждали они с Хабелем. - Не нашей башкой кумекать, знай молись".
В те приходы Остяк, упав ниц, просил Великих Духов, чтоб они помогли добыть больше черных соболей, упромыслить жирного зверя на еду и на приваду для ловушек. Не забывал поклянчить себе бабенку, черноглазую, с полными щеками, с большими молочными грудями, чтоб его дети росли сытыми и сильными. А то года уже уходят. Верно, путается он с рыжей Маруськой, да разве с ней можно жить? Сначала, когда у Оськи деньги звякают в кармане, Маруська ласковая. В глазах хмельная улыбка. Бесстыдно пляшет, хвалится толстым задом - цепу себе набивает. А как соболька-то пропьет, утром встает опухшая, косматая, со стоном уползает за печку. Там она вооружается ухватом и идет на Оську. Таежник успевает схватить шапчонку - и давай бог ноги. Как с бабой драться? Вот и попробуй с такой жить! От всей души просит Оська у Горного Хозяина смирную бабенку, а он молчит, скупой до добрых баб.
На этот раз, тяжело и неуверенно шагая, с блуждающим взглядом покрасневших глаз он ввалился в пещеру, словно пьяница в кабак. Посередь пещеры опустился на колени и поклонился древним рисункам. "О Великий Мани! О справедливый наш защитник и кормилец Горный Хозяин! Вам все ведомо, вам все доступно. Вы знаете, что творится за семьюдесятью гольцами, за Святым морем, в потемках чужой души и в будущих потоках великой Реки Жизни. Скажите, что мне делать? Злые люди отобрали мою Малютку-Марикан. Заставили Оську Самагира ходить Тропою Волка. А теперь переманили к себе Хабеля. Из друга он сделался врагом. Заимел Сватош злую собаку. Хотел я его, собаку, пристрелить, да помешала осинка, отвела пулю в сторону. Он, собака, не стыдясь, забрал мое ружье, соболя унес Сватошу. И не велел даже смотреть на Малютку-Марикан, говорит, посажу в тюрьму. А ведь тайга-то моя. Сорок колен моих предков ходили Тропою Ловца. Честно гоняли зверя, честно брали его. - Остяк оглянулся, облизал запекшиеся губы, искусанные прошлой ночью в бессильной ярости. - Зачем мне после этого жить? Разве может потомок великого Самагира пасти вонючих баранов или глотать пыль на пашне? Вместо вкусного оленьего мяса жрать кислую арсу или горький хлеб? Лучше медленно умереть от тоски по своей Малютке-Марикан. Лучше сам покину Тропу Жизни и уйду к своим предкам. О, Горный Хозяин, прости бедного эвенка. Пусть его прах покоится в твоем каменном чуме, у твоих ног. Меня некому похоронить. Добро б, если орел скормит своим орлятам мое тело, а то расклюют его черные вороны".