Итак, "хранитель тайн" сказал еще следующее: "Я не хочу гибели пришельцев, ибо убедился, что они не те, которые ушли, раскаялись, вернулись, и не посланцы мятежных ренегатов, а существа другой, особой, может быть, низшей породы".
- Покорно благодарю! - пробормотал Падди.
- "Я, - говорит "хранитель тайн", - пошлю в должный час к вам того, кто будет знать "тайну скалы", и вы последуете за моим посланным без замедления, ибо путь его - путь ко спасению".
- Темно, но, кажется, обещает старикашка помочь нам улизнуть отсюда! - возликовал Падди.
- Похоже на то! - отозвался и я.
- Не представляю себе, как это все будет, - сказал озабоченно Макс. - Но, во всяком случае, нам, значит, надо быть готовыми к бегству. Пожалуйста, друзья, осмотрите наше оружие, потому что так или иначе оно нам очень скоро понадобится. Затем, я думаю, было бы абсурдом бежать по ледяной пустыне в этих кисейных тряпках. Нечего и говорить, они были хороши тут, где так тепло, что женщины разгуливают с обнаженными руками. Но в пустыне…
- Наши лохмотья целехоньки. Они в этой нише, за колонной! - отозвался Падди.
- Одно меня смущает, - продолжал Макс. - Где мы возьмем припасы?
- Когда нам дадут сегодня трапезу, можем захватить кое-что! - сказал Падди.
- Что можно взять? Хлеба на полтора два дня, и только…
- Да лишь бы удрать отсюда! - вскинулся Падди. - Я сыт по горло всем этим. Я думал, здесь - спасение. А здесь кровавое гнездо какое-то. Не люди, а призраки, кровожадные вампиры. И, я глубоко уверен, колдуны самой чистой или, вернее, самой грязной воды. Это они подсылают ко мне призрак Тима Фиц-Руперта. Но я надую и их, я надую и Тима. А если придется схватиться, то, будь я трижды проклят, пусть идет моя бедненькая душенька в ад, если уж этому суждено быть, то, голубчики, я, Патрик Донохью, клянусь всеми святыми, я в одиночку не отправлюсь в преисподнюю. Я приведу с собой столько вашей братии, что у мистера Черного не хватит котлов с кипящей смолой для их принятия. Вот что!
Наш разговор по вопросу о бегстве продолжался, разумеется, и после этого, - но ничего серьезного в этом не было, так что я не буду передавать подробностей. Лучше я расскажу историю того, что мы видели несколько часов спустя - этот самый "день чисел".
Помню, мы порядочно-таки выпили за трапезой и заснули на своих обычных местах. Только Энни, которая никогда не пила ни единой капли, словно и впрямь была барышней из хорошего дома, сидела у изголовья задремавшего Макса, поглаживая его кудри белой ручкой и напевая какую-то заунывную, но красивую песенку вполголоса. Я видел красивую девушку как сквозь туман. Я словно издали слышал ее пенье. И мне казалось, что вернулись далекие, блаженные годы золотого детства, что я - ребенок, малютка, и что моя мама в нашем блокгаузе убаюкивает меня своими песенками в часы без конца тянущейся зимней ночи, а за окном бушует вьюга, плачет ветер, стонут ели, ложатся на землю сугробы снега.
- Эй, Нед! Вставай! Пожалуйте на парад, господин полковник! - услышал я голос Падди и вскочил, как встрепанный.
Оказалось, что мы преблагополучно проспали часов десять и доспали таким образом до самого начала пресловутого празднества "дня чисел".
Торопливо одевшись, мы последовали за ожидавшим нас конвоем. На этот раз нас повели по какому-то коридору, по переходам, которых я еще ни разу не видел и, наконец, поместили на широких каменных ступенях расположенного амфитеатром круглого здания, центр которого составляла площадка, должно быть, метров сто в диаметре. Пол этой площадки был покрыт ярко-желтым крупным песком. Посредине стояло нечто вроде амвона или жертвенника: такой трехногий стол на тонких металлических ножках, причудливо изогнутых и схваченных блестящими, должно быть, золотыми цепями. Ножки поддерживали странной формы сосуд, словно жаровню, и от пылающих углей в этом сосуде поднимался колыхающимся столбом сизоватый дымок. Должно быть, господа "дети света" подмешали к углям какую-нибудь медицину: дым этот наполнял все помещение волнами странного, одуряющего аромата. Вдыхая полной грудью этот воздух, я с каждым новым вздохом начинал чувствовать себя необычайно легко и свободно. Я забывал все, я смеялся над угнетавшей меня еще пять минуть назад мыслью о нашем почти безвыходном положении, о бегстве и так далее. Мне хотелось плясать и плакать, и петь, и кричать. И мне казалось, что у меня за спиной вырастают крылья. Вот-вот они станут такими большими, такими мощными, что стоить мне взмахнуть ими, и я поднимусь на воздух, как легкокрылая чайка, помчусь, куда хочу…
Я глядел на товарищей и видел, что и они находятся под влиянием чар той же самой проклятой медицины: Падди оживился, ерзал, хохотал, как пьяный, блестя глазами, кричал:
- Время! Пора! Начинайте! Режиссер! Поднимай, черт бы тебя побрал, занавес! Галерка, тише!
А Макс, обняв прильнувшую к нему Энни, заглядывал ей в глаза и что-то шептал ей и целовал ее золотые кудри.
Я поглядел вокруг, все скамьи были заняты "людьми света" - мужчинами и женщинами, стариками и малолетними. И вся эта тысячная толпа словно пила сладкий яд, и пела, и смеялась, и ликовала.
- Смотрите. Старикашка тоже тут. Браво, старый джентльмен! - кричал Падди, показывая без церемоний пальцем в ту сторону, где в отдельной ложе, убранной пурпурной материей с золотой бахромой, заседал наш приятель, "хранитель тайн".
Но старый джентльмен, должно быть, не слыхал крика Падди и не видел нас. Он один не поддавался чарам ароматных курений, он один сидел неподвижно, как истукан, и его пергаментное лицо казалось мне еще более бледным, чем прежде, а глаза блестели, словно два алмаза.
Немного погодя, у жертвенника появилась вся честная компания - все "семь мудрых" - не в белых обычных одеждах, а в каких-то ризах. Что они там выстраивали, эти джентльмены, я смутно помню: кажется, взявшись за руки, ходили кругом жертвенника, что-то пели хриплыми и нестройными голосами. Потом упали на колени, а в то же мгновенье из груды дотлевавших углей на жертвеннике вдруг вырвалось, поднявшись до потолка, фиолетовое пламя и раздался удар грома.
- Индра! Лучезарный! Светодавец! - вскрикнула вся толпа и стихла.
Потом выступил на арену один из "семи мудрых", остальные, видите ли, куда-то скрылись, словно провалились сквозь землю. И этот оставшийся был тот самый, который несколько дней назад вел переговоры с нами.
- Ту-Ваи! - сказал Макс. - Кандидат на пост "единого великого".
- Наш злейший враг. Но это ничего! - почему-то рассмеялся я. - В сущности, они премилые люди, право…
- Тс! Помолчи, Нед! - отозвался Макс, улыбаясь пьяной улыбкой. - Он начинает говорить.
- "Дети света", дети Индры, - говорил Ту-Ваи певучим голосом, - настал снова светлый день исполнения "закона древних". Ликуя, приветствуем мы этот радостный, этот святой день.
Семь лет мы ждали его, и еще семь лет, и еще семь, как велит святой закон, закон "первых, которые остались".
Мы помним этот закон. Мы знаем: семь лет, и еще семь, и еще сем лет пусть размножается беспрепятственно племя "людей света". А когда придет "красный день Индры", пусть сочтут "люди света" себя и увидят, на сколько человек стало больше племя против "святого числа", - числа "первых, которые остались".
И пусть тогда бросят они жребий лет и раньше, за предшествующие семь лет, за три седьмицы лет, среди юных мужей и юниц-дев, чтобы узнать, на чью долю выпала счастливая доля полететь навстречу грядущему Индре с вестью, что дети его по-прежнему чтут его закон.
Мы только что бросили жребий, и выпал он на долю счастливейших семидесяти юношей, шестидесяти девяти девушек. Это - наши послы к Индре, это те голуби, белоснежные крылья которых донесут наше послание Индре.
Ликуйте те, к чьим семьям принадлежат избранные!
- Ликуйте! Ликуйте! - отозвалась толпа.
- Так гласит закон древних, - продолжал Ту-Ваи. - Муж должен и умирать всегда, как муж, в бою, с улыбкой на устах. Жены должны тихо засыпать. Сейчас очередь семидесяти юношей, и потому ликуйте, ликуйте!
Толпа отзывалась:
- Ликуйте, ликуйте!
А затем началось то ужасное, то невероятное, о чем я хотел бы промолчать, потому что… потому что мне стыдно.
Но, джентльмены, раз я обещал говорить, надо говорить правду. И притом я же сказал: этот проклятый жертвенник с его дьявольским куревом буквально одурял всех, а чем я лучше других? Теперь я сознаю всю гнусность этого, но тогда я был, как все, и я был пьян, я был безумен, и я ликовал.
Но слушайте же!
Вот опять взвилось на жертвеннике пламя, опять раздался оглушительный удар грома. Должно быть, эти самые "семь мудрых" были большие мастера по части всяких фокусов.
Затем исчез с арены и мистер Ту-Ваи. Зато словно кто швырнул на арену несколько десятков людей.
Все сплошь это были подростки, начиная с семи лет и кончая четырнадцатью-шестнадцатью годами. Все крепкие, мускулистые, сильные, с гибкими, как у змей, телами, с блестящими глазами и пьяной улыбкой на устах.
Они были наги с ног до головы, если не считать какой-то повязки по чреслам. И они были вооружены короткими копьями и мечами без клинка, прямыми, как палаши офицеров форта Гуд-Хоп и, кроме того, щитами. При этом бросалась в глаза сразу разница: у большинства щиты круглые, как большая тарелка, были посеребренные, у других - вызолоченные. И у последних, кроме того, пышные кудри сдерживались тоненьким золотым обручиком, тогда как у первых обручики эти были из серебра или вообще белого металла.