- А этот камень? - Цирил подскочил к камню, на котором вечером сидел Гриша. - Камень этот ничего тебе не говорит?.. Совсем ничего? Эх, ты! Сам Яношик сидел на нем, как в кресле, и судил мадьярских князей да всяких богачей-мучителей! А в эту пропасть бросал их одного за другим, словно котят. Посмотри вниз, посмотри!
- Вижу, - кивнул Тоно, однако в пропасть смотреть не стал.
Цирил отполз в угол пещеры и вынес пару огромных почерневших лаптей, выгнутых из целых кусков толстой сыромятины. Гриша видел такие лапти на ногах некоторых лесников и знал, что называются они поршнями.
- А на это что ты скажешь? - спросил Цирил, торжественно поднося лапти к самому носу маловера. - С чьей ноги эти поршни?
- Эти поршни, может… может… даже самого Яношика, - ответил Тоно и решительно подставил указательный палец правой руки. - На, коли!
- Не эту! - оттолкнул Цирил. - Левую, от сердца.
- Цирил, а еще скажи… только одно слово… - протягивая левую руку, сказал Тоно. - Когда найдем валашку, тогда что?
- Пойдем к ружомбергским партизанам.
- Коли! Хоть сто раз коли!
Ёжо подбросил хвороста. Костер вспыхнул ярче, торжественнее.
Цирил поплевал на палец новичка, старательно вытер его рукавом рубашки и наколол иголкой. Пламя костра слегка колебалось, и длинные тени ребят качались по стенке пещеры.
Кровью, выступившей из пальца, Тоно начертил крест под своим именем.
Гриша улыбнулся, вспомнив и свои мальчишеские клятвы. Теперь он был твердо уверен, что с этими парнишками можно смело разговаривать.
Закончив таинство клятвы, мальчишки взялись за кирки и принялись долбить стену пещеры, расширяя вход.
"Гуу-ух!" - далеко в горах прокатился глухой, тяжелый взрыв. Ребята побросали работу, замерли.
- В Ружомберге, - настороженно подняв указательный палец, сказал Цирил.
- Партизаны! - со священным трепетом в голосе прошептал Ёжо. - Мост взорвали.
- Склад боеприпасов! - уточнил Цирил.
И вдруг как бы в подтверждение этих слов на северо-востоке взметнулось зарево. Взметнулось ярко, потом немного осело, расширилось, потемнело и снова брызнуло высокими кровавыми фонтанами.
"Наверное, поезд с бензином полетел под откос. Цистерны рвутся и вспыхивают", - решил Гриша и уже вышел из своей засады, намереваясь заговорить с ребятами, как вдруг где-то внизу послышался топот. Понять, кто идет, было невозможно: в горах шорох маленькой птички иногда кажется гулом, а топот коня едва слышен.
- Цирил, - зашептал Тоно, - сюда бегут!
- Глупости! Кто может знать, что мы тут?
- Да ты прислушайся!
Внимательнее всех прислушивался Гриша: появление нового человека срывало все его планы.
За скалой раздался звонкий девичий голос:
Гей, горэ гай. Долэ гай.
Гаем, долэм ходник,
Мой отец был добжи,
Я мусим быть збойник.
"Девушка? Ночью в горах? Да еще с разбойничьей песней, - удивился Гриша. - Пожалуй, такая же стрекоза, как Галя", - вспомнил он свою школьную подругу, Галю Лесовскую.
На скале, как взмах крыла вспугнутой птицы, пронеслось белое платье. Через мгновение оно мелькнуло уже в другом месте. Девушка легко перепрыгивала с камня на камень. Роста она была невысокого, но, видимо, сильная, ловкая. По виду Гриша дал бы ей не больше шестнадцати лет.
- Ёжо! - насторожился Цирил. - Твоя сестра. Она же у коменданта работает!
- Ну так что, выдаст, что ли? - с обидой спросил Ёжо. - Она прислугой, а не полицейским.
- Да я ничего, - виновато замялся Цирил. - Только почему среди ночи распелась?
- Страх отгоняет. Она всегда так… Эй, вояка в юбке! - окликнул Ёжо сестру. - Куда ты?
- Ёжко, Ёжко, в Медзиброде партизаны! - горячо заговорила девушка, подбегая к костру. - Выпустили всех арестованных. Убили коменданта. Наш уехал на похороны. А я сразу домой. Хотела постирать тебе. Да по дороге узнала, что…
- Ну, застрочил пулемет! - Ёжо махнул рукой. - Узнала то, узнала это. Больше твоего знаем, да не хвастаем! Уходи!
- Как тебе не стыдно! Я старше тебя! И потом… Не для себя старалась, бежала в такую даль…
Цирил степенно, как и подобает вожаку, подошел к непрошеной гостье и сухо спросил, как она сюда попала.
Девушка умолкла, отвернулась.
- Божка, сейчас же уходи! - воинственно наступал на нее брат. - И если проболтаешься…
- "Проболтаешься"! "Проболтаешься"! - передразнила Божена. - Сами так совещались на своем чердаке, что и глухой услышал бы… Давно знаю, что бегаете в эту пещеру. Валашку Яношика ищете, чтобы перебить всех гардистов, а самого Тиссо повесить на той березе, что растет на Крижне. Давно всё знаю! А вот же не выболтала…
Ошарашенные такой осведомленностью, ребята молчали и смущенно переглядывались.
- Чудаки! Ищут валашку Яношика, а она уже давным-давно у партизан.
- Много ты знаешь! - огрызнулся Ёжо.
Но друзья насторожились. А Гриша невольно подался вперед.
- Вот и знаю, все знаю! - затараторила девушка. - От самого коменданта слышала! Чуть что случится в местечке или где-нибудь листовки появятся, он сразу кричит: "Опять эта валашка Яношика! Опять эта проклятая валашка!"
- Чудачка! - Цирил высокомерно отвернулся. - Это он совсем о другой валашке.
- О какой другой?
- Не бабье дело!..
Гриша понял: подпольная типография, которую Вацлав Гудба назвал валашкой Яношика, работает бесперебойно. Значит, он еще не опоздал.
Божена вздохнула и сказала тихо, но так, что все сразу насторожились:
- Цирил, иди домой…
- А тебе какое дело? - не глядя на нее, спросил Цирил.
- Твой отец… Твоего отца…
- Что с ним? Где отец? Посадили?!
- Ранен. И обжегся.
- Что ж молчала?! - набросился Ёжо. - Начала от самого потопа.
- Чтоб не испугать. Дядя Януш об этом просил… Да отец выздоровеет. Бабушка Мирослава уже лечит его.
Торопливо побросав инструменты в яму и завалив ее камнем, ребята убежали. Божена, едва поспевая за ними, рассказывала, что в Ружомберге сгорела фабрика, что фашисты стреляли в рабочих и что ранен не один только отец Цирила…
Тропинка нырнула вниз, голос Божены растаял. Потом и топот затих.
Грише снова предстояло решать, как найти Яна Ковача. Только теперь этог вопрос тревожил сильнее: вдруг и Ковача посадили в тюрьму или убили? Что делать? Бежать за ребятами? Выследить Цирила или Ёжо и поговорить с ними один на один?
ОДИН ПРОТИВ ТРОИХ
Кособокий деревянный домишко, в котором скрылся Цирил, одиноко ютился на самом краю деревни Туречки. К домику не было даже дороги. Как птичье гнездо, чудом держался он на круче, нависшей над рекой.
Гриша давно заметил, что словаки дорожат каждым клочком пахотной земли и строятся в самых неудобных местах, лишь бы выгадать участок под огород или сад. Он видел дома, притулившиеся на голых скалах, в тесных ущельях, на стремнинах, куда ведет лишь узкая, похожая на козий след тропа. Но такое "ласточкино гнездо" парень встретил впервые. Мало того, что кручу, на которой повис домишко, дни и ночи подмывала быстрая горная река, ему еще и сверху угрожала опасность. Словно обрубленный взмахом огромного топора, вздымался над узким двориком гранитный утес. С вершины его большим тяжелым козырьком нависла над домом каменная глыба. Посередине глыбы - старая развесистая ель; под ее густыми ветвями и простоял Гриша остаток ночи, ожидая появления Цирила.
Не случись с отцом Цирила беды, Гриша зашел бы в этот домишко. Но тревожить больного он не решался.
Несколько раз парень задавал себе вопрос: правильно ли он поступил, что пошел за Цирилом, зная, какое в его доме несчастье? Но что ему оставалось делать, если остальные ребята вместе с Боженой шумной гурьбой вбежали прямо в село.
Цирил вышел из дома только на заре. Схватив под навесом ведра и коромысло, он так стремительно промчался вниз, что Гриша не успел спуститься на уступ, с которого можно было заговорить, не боясь постороннего глаза.
"Окликну, когда станет подниматься", - решил Гриша.
Но Цирил возвратился не один. За ним шел полный, одетый в светлый добротный костюм и серую фетровую шляпу человек средних лет. Лицо его казалось настолько добродушным, что Гриша сперва даже подумал, не заговорить ли с ним.
- Пан Маречек, вы в Ружомберге не были, когда загорелась фабрика? - спросил Цирил, мелко семеня ногами и сгибаясь под тяжестью полных ведер. - Вас не арестуют?
- Пока что хожу на воле, а дальше цо пан бог даст! - вздохнул Маречек.
- А гардисты не станут допрашивать папу, пока он больной?..
Но тут Цирил и Маречек окрылись под скалой, и больше Гриша ничего не слышал.
Опять пришлось ждать.
Утро началось за лысой макушкой горы. Солнца еще не было видно, а макушка уже вспыхнула золотым огнем. С этой горы утренний свет потоками хлынул в ущелье. Деревня сразу ожила, зашевелилась. Захлопали калитки, заскрипели ворота хлевов. Потянуло запахом теплого овечьего навоза. Из дворов по крутым, извилистым тропам стали спускаться коровы, телята, дойные овцы и козы. У реки они собирались в небольшие стада и не спеша уходили в лес, за деревню. Кое-где на крутых склонах, свободных от леса, появились косари. На свежевыкошенных зеленых полянах, в расщелинах и на казалось бы недоступных стремнинах выросли аккуратные, обвязанные лозой и придавленные камнями копны свежего сена.
На противоположном склоне ущелья зеленело с полсотни сенокосных полянок. Ни одна из них не превышала четверти гектара. Среди них были такие крутые, на которых немыслимо, казалось, устоять человеку.