- Господин граф, ваше сиятельство, - торопливо шептал Крис, - взываю к вашему великодушию… позвольте моим друзьям… и мне… уйти. Мы были неправы, мы не должны были приходить сюда… Простите нас. Разрешите нам уйти… Пожалуйста!..
Ксавьер Людовиг, офицер и кавалер, граф Кронверкский, единственный сын и наследник своих родителей, возвращался домой живым и почти невредимым. Он показал себя храбрым воином в боях, преданным товарищем в дружбе, галантным рыцарем в общении с дамами, а в беседах с учеными - человеком, образованным в науках. Это последнее во все времена не слишком было присуще большинству военных, однако и поныне придает мужчине в форме дополнительное очарование. До поступления на военную службу он с успехом окончил два годовых курса Пражского университета, где слушал лекции известных профессоров едва ли не на всех факультетах, прочел много книг по философии и истории, а также преуспел в изучении алхимии, астрономии и теологии. Науки давались ему легко, профессора предсказывали юному студенту блестящие перспективы, и гостеприимно распахнутые двери мировых храмов науки - Сорбонны и Саламанки - мерещились в розовой дымке восторженных мечтаний…
Однако старый граф Кронверк готовил для сына иную стезю. Военная карьера представлялась удалившемуся на покой ветерану многих войн единственно достойной настоящего мужчины. Ксавьер Людовиг был послушным сыном и в возрасте восемнадцати лет, решив, что к наукам он всегда успеет вернуться, отбыл в один из прославленных драгунских полков, куда был записан отцом в звании младшего офицера еще в младенческом возрасте. То, что с войн не все возвращаются, молодой человек, конечно, знал, но юность беспечна, да и от судьбы, говорят, не убежишь.
Теперь ему было двадцать пять лет. Лицо его обветрилось на солнце и ветрах, черты обрели мужественность и резкость, а взгляд - твердость. Он не забыл науки, но выучился обращаться со шпагой и пистолетом не хуже, чем с пером, а искусством верховой езды владел уже лучше, чем искусством танца. Ему повезло - в боях не изувечили его красивое лицо, а небольшой шрам на левой щеке придавал образу дополнительную романтичность. Светлая даже сквозь загар кожа, темно-синие глаза, длинные черные волосы, схваченные на затылке муаровой лентой, в сочетании с безупречностью манер и орденскими лентами за доблесть делали молодого графа неотразимым кавалером и женихом - и он знал это. Добавим к привлекательной внешности и приятной образованности древность рода и немалое богатство - и станет понятно, что ему не отказала бы ни одна знатная семья, имеющая дочерей на выданье.
- Вы счастливчик, Ксавьер Людовиг, - говорили ему в полку, провожая, товарищи. - Вы целы, здоровы, едете в отпуск, и Вас ждет невеста.
- Да, - улыбался он в ответ. - Я счастливчик.
Дочь соседского барона стала его невестой в возрасте семи или восьми месяцев от роду. "Поженим же наших детей, ведь они оба - наши единственные наследники", - решили их отцы на одной из увеселительных охот, и устный договор был заключен. Мальчику было восемь лет, ему показали невесту - младенца на руках у кормилицы, и он сказал себе: "Хм…" Второй раз он увидел ее перед отъездом в полк, девочке было почти десять лет, у нее были голубые глаза, светлые локоны и маленькие ручки с тонкими пальчиками, и он решил: "Ну что же, ладно…" Он уехал на военную службу, она - в монастырь, на воспитание к монахиням. За все эти годы он едва вспоминал о ней. Незадолго до отпуска он получил письмо из дому, где среди прочего сообщалось, что Мария Анжелина вернулась из монастыря, тиха, скромна, прекрасно воспитана, обучена рукоделию и ведению дома, а также хороша собой. Теперь должна была состояться официальная помолвка.
Ах, что еще нужно человеку? Жизнь распахивала молодому графу свои объятия, и надежды переливались всеми цветами радуги.
Долгий путь к родительскому дому был позади, гонец с последнего постоялого двора послан вперед, успел вовремя и получил хорошее вознаграждение. Слуге был отдан наказ приотстать и подъехать позже. Молодой граф свернул с дороги на длинную, не меньше мили, дубовую аллею, ведущую к воротам поместья, за которыми начиналась еще одна аллея, но уже короткая и светлая, кленовая, и пустил коня рысью.
Конь всхрапнул и замотал головой.
- Ну, что ты? - сказал ему хозяин. - Здесь прекрасное место.
Коня этого он взял как трофей немногим более трех лет назад. По разгромленному лагерю неприятеля носился великолепный годовалый подросток, обещающий сказочную вороную масть и божественную стать. Его пытались поймать, и вокруг раздавалось: "Ах, шея, как у лебедя! Ноги, как у танцовщицы! Глаза, как у прекраснейшей из женщин!.." Молодой граф рассмеялся: "А хвост как у кого?" и протянул испуганному жеребенку кусок сладкого сухаря. Тот остановился, покосил лиловым глазом, подошел и уткнулся мягкими теплыми губами в ладонь, беря угощение. "Да Вы маг и волшебник, Ксавьер Людовиг! - послышались восторженные восклицания. - Никто не смог его поймать, а к Вам он подошел как к хозяину! Теперь никто не осмелится оспаривать его у Вас. Какое заклинание Вы произнесли, поделитесь секретом!" - "Никакого заклинания, - ответил он, поглаживая коня по шее и сооружая недоуздок из своего шейного платка. - Похоже, нам просто судьба быть вместе. Я назову его Нитор. Все помнят уроки латыни?"
И вот после трех неразлучных лет безупречной службы конь впервые выражал недовольство. Перед распахнутыми настежь воротами Нитор жалобно и тревожно заржал, размахивая хвостом и гривой.
- Не будь глупцом, - уговаривал его всадник. - Здесь прекрасные пастбища и немало хороших кобылиц у нас и у соседей. Ты ведь тоже неотразимый жених.
Уговоры не действовали - конь храпел и упирался, не хотел идти в ворота и даже пытался встать на дыбы.
- Однако ты упрям, братец, - сказал ему хозяин. - Но я упрямей. Не обижайся! - и ударил коня хлыстом, чего не делал никогда.
Конь обиделся и в ворота прошел, но недовольства высказывать не перестал, храпел и тряс головой, косился по сторонам.
Вот парадный подъезд все ближе, слуги выстроились в ряд у замшелой каменной стены замка, а граф и графиня вышли на высокое крыльцо, приветствуя сына.
Родители показались ему сильно постаревшими и нездоровыми. "Они совсем не так молоды, как мне казалось в юности. Отец выглядит совсем стариком, да и матушка… Неужели эти семь лет волнений и тревог так состарили их? Да, ведь я не был дома семь лет…", - подумал он с печалью.
Мысли о скоротечности бытия и угрызения совести за редкие письма домой чуть было не затмили радость встречи, но вошел дворецкий и объявил, что ужин накрыт в парадной столовой.
Паркет был натерт, чехлы с мебели сняты, начищенное фамильное серебро блестело на богато вышитой праздничной скатерти, а зеркала в резных позолоченных рамах отражали свет многих свечей в старинных настольных подсвечниках, установленных по случаю торжества, хотя вечер за окнами еще не сгустился.
Перед ужином ему представили даму в трауре и под вуалью, затянутую в длинный испанский корсет.
- Это наша несчастная родственница, - шептала графиня тихо сыну, пока все рассаживались за столом. - У нее ужасное горе, ее бедный муж недавно умер от какой-то ужасной скоротечной болезни, лекари даже не смогли определить, что за ужасный недуг это был, а вслед за тем - пожар, их усадьба сильно пострадала, сейчас ее отстраивают, бедняжке негде жить, не бросать же ее в таком ужасном горе на улице! Она никуда не выходит целыми днями, все молится в своей комнате, бедняжка, только по вечерам спускается к ужину.
"Матушка так же сентиментальна и так же любит слово "ужасно", как и раньше", - подумал Ксавьер Людовиг и тихо спросил:
- А кем же приходится нам эта дама?
- Ах, - растерялась графиня, - право, я не знаю. Мне представил ее господин граф. Наверное, это какая-нибудь его кузина или еще какая-нибудь дальняя родственница…
"Что дальняя - так это уж точно. Матушка сколь сентиментальна, столь же и наивна, - вздохнул Ксавьер Людовиг. - Но ведь отец не привел бы в дом какую-нибудь мошенницу или тем более свою бывшую пассию, это было бы попранием всяческих норм приличия и уважения, мало ли что было в прошлом… Кто же эта особа?" - задал он себе вопрос, но промолчал, а графиня-мать расценила молчание сына как выражение сочувствия к тетушке.
Дама меж тем заняла скромное место у дальнего края стола и подняла вуаль. "Ей лет наверняка не меньше, чем матушке, но выглядит гораздо моложе". Ксавьер Людовиг рассматривал тетушку с понятным любопытством.
Новоявленная родственница обладала очень белым, без признаков морщин, лицом, бледность которого еще больше подчеркивалась черным кружевом вуали и высоким крахмальным воротником. Темные брови, опущенные ресницы - она была бы почти красива, если бы не чересчур прихотливо изогнутая линия слишком бледных губ.
"Возможно, просто недостаточно яркое освещение скрывает ее морщины и другие дефекты, свойственные возрасту, - подумал молодой граф, - а при ярком дневном свете…"
Тут мысли его сбились и спутались, потому что дама в трауре повернула голову в его сторону, медленно подняла свои длинные густые ресницы, и на молодого графа взглянули такие бесовские, такие разгульные, по-кошачьи зеленые глаза, что он едва не вздрогнул. И искрилось в этих глазах совершенно демоническое, злорадное веселье. Длилось это колдовство всего мгновенье, и опять - опущенный взгляд и тень траурной вуали над белым лицом.
"Однако, - подумал Ксавьер Людовиг, переводя дыхание. - Печали и траура в этих глазах - как у цыганской плясуньи на базарной площади! Что это за тетушка и откуда она взялась? Наверняка развратница и мошенница, а никакая не родственница".