* * *
Чтобы подписать вольную, Симону пришлось обхватить солдата за плечи; лишь тогда умирающий сумел оторвать руку от глиняного края казнилища и кое-как поставить побежавшую через весь лист роспись.
- Господин судья! - внезапно загомонила толпа, - скажите монаху, чтобы не мешал!
Симон бросил взгляд в сторону. Судья со свитой из двух конвойных уже выбирался на площадку перед баком.
- Эй, монах!
Симон аккуратно потянул подписанный листок, дождался, когда солдат снова вцепится трясущейся рукой в край глиняной горловины, и лишь тогда поднял голову.
- Ты мешаешь людям, святой отец, - опасливо покосившись на татуированную голову, проронил судья, - а они, если ты не знаешь, имеют право на публичное поругание.
Пострадавший монах стоял рядом, но претензий не высказывал.
- Пусть приступают. Теперь можно, - кивнул Симон и протянул подписанную четвертушку судье, - это его последняя воля. Отправьте имперской почтой, прошу вас…
Судья, услышав этот спокойный, все понимающий тон из уст варвара, растерялся, принял четвертушку, а толпа счастливо загомонила и, стремясь использовать оставшееся время с толком, обступила солдата со всех сторон.
- Теперь, наверное, каешься?!
- Да… - выдохнул солдат.
- А уже поздно! - злорадно отреагировала толпа. - Ты умираешь!
- Как собака!
- Теперь будешь гореть в Тофете !
В солдата начали торопливо, наперегонки плевать, и Симон, утерев рукавом попавшие на лицо мелкие брызги, натянул капюшон и двинулся прочь. Он и так уже опаздывал.
* * *
Патриарх отдал распоряжение об аресте амхарца немедленно, однако Ираклий испытывал смутное беспокойство. Нет, умом он понимал, что раздавить можно кого угодно, вот только интуиция…
- Он все расскажет… - подал голос Патриарх, но император лишь отмахнулся.
Двадцать восемь лет он удерживал Византию в равновесии и в относительном послушании: греков, сирийцев, евреев, аравитян - всех. Да, бывали сложности: ни крупные землевладельцы, ни купцы останавливаться в своих притязаниях не умели, Церковь после объявления гениального Нестория еретиком трещала по швам, а урожаи падали - год от года. И, тем не менее, предчувствия близкого конца не возникало. А потом случился этот мятеж.
Три сотни ветеранов, которым чиновники империи лишь по нелепой случайности не учли какие-то льготы, вышли на Кархедон, а по пути, раззадоренные предстоящим крупным разговором с экзархом , ну, и в надежде пополнить запасы вина, захватили маленький придорожный монастырь.
Ираклий сокрушенно покачал головой. Такого он даже не ожидал. Монастырь, несмотря на карликовые размеры, был способен выдержать сколь угодно долгую осаду, и святых отцов просто застали врасплох. Сам этот штурм был столь же нелеп, сколь и поход и уж тем более повод, - изначальная проблема решалась одним грамотно составленным письмом в канцелярию экзарха. Но что случилось, то случилось, и уже через сутки экзарх Кархедона и отец императора - Ираклий Старый узнал, что единственная монашка, ради которой этот монастырь и содержался, исчезла.
Понятно, что он тут же выслал навстречу ветеранам втрое превышающий их число отряд, и мятежники, сообразив, что ввязались в какое-то нешуточное дело, просто разбежались по своим поместьям. Экзарх обыскал все, но Елена исчезла. Вот тогда внутри Ираклия и поселилось это ощущение катастрофы - впервые за двадцать восемь лет.
* * *
Едва Симон выбрался за пределы площади, как его окликнули.
- Эй, амхара!
Симон заинтересованно хмыкнул и приостановился. Он понимал, что позвали именно его, однако вот уже двадцать восемь лет никто не окликал Симона помимо его на той воли. Его просто не замечали.
- Ты глухой, что ли?
"И что я сделал не так?"
Перед глазами встала желтая папирусная четвертушка, и Симон яростно хлопнул себя по лбу. Он уже понял, что натворил.
"Вот, как я мог так сглупить?!"
К нему подошли двое здоровенных монахов, бесцеремонно взяли под руки, но Симон даже не сопротивлялся. Двадцать восемь лет он оказывал такие услуги исключительно за деньги, и это смывало с него все. Потому что когда люди квиты, они остаются свободными - уж, друг от друга точно.
- И что на меня нашло?
Наивный, он искренне полагал, что, отдав казенную бумагу в казенные руки, мгновенно восстановит паритет с миром и снова станет для Господа одним из многих. И не учел одного - силы предсмертной солдатской надежды. Покойнику было плевать на мир, ему было плевать на всех, кроме него, и теперь Симон стоял перед очами Всевышнего, словно голый человек на площади.
* * *
- Иди-иди, - послышалось за дверями, и тревожно косящийся на Ираклия Патриарх приосанился и принял свой обычный, важный и достаточно грозный вид. Двойные двери широко распахнулись, и конвойные ввели монаха, - как все они, внешне смиренного, в рясе и с накинутым на голову капюшоном.
Император и Патриарх переглянулись.
- Ну-ка, покажись, - бодро потребовал Пирр, - давай-давай, чадо, смелее… Твой святейший Патриарх тебя не укусит.
Монах послушно стянул капюшон с головы, и в канцелярии воцарилась тишина. Этого татуированного варвара при дворе знали все.
Патриарх глотнул.
- Симон?..
- Да, Пирр, это я, - склонил татуированный череп монах и повернулся к Ираклию. - Мир тебе, император. Как отец?
- Болеет… - растерянно проронил Ираклий; он ожидал увидеть, кого угодно, но только не Симона.
- Каким ветром тебя… - опомнился Патриарх. - Что ты потерял в Кархедоне?
Монах сдержанно улыбнулся.
- Мне заплатили. Я пришел.
Ираклий сдержанно улыбнулся, а крупное лицо Патриарха покрылось бисеринками пота. Он уже понял, что Симона пригласили на Церковный Собор - в качестве консультанта.
- И на чьей ты теперь стороне? - дернул кадыком Пирр.
- Ираклий первым деньги предложил, - глянул в сторону императора Симон, - значит, на вашей.
"Ну, вот и все… - подумал Ираклий, - мой выигрыш обернулся проигрышем…"
Он очень рассчитывал на помощь Симона в диспутах святых отцов. Но теперь выходило так, что столь ценного консультанта придется убить, впрочем, как и любого, кто - вольно или невольно - прикоснулся к истории с пропавшей монашкой. Но главное, Ираклий совершенно точно знал: Симон тайны исповеди не нарушит, - даже если его рассечь пополам.
- Рад, что ты успел, Симон, - кивнул Ираклий и тут же повернулся к Пирру, - ну, что, ваше святейшество, пожалуй, не стоит отрывать нашего делегата от его священной миссии.
- Верно, - заторопился Патриарх, - иди, чадо, иди.
Монах заглянул ему в глаза, потом перевел взгляд на Ираклия и с тем же сдержанным достоинством склонил голову. Развернулся, чтобы выйти…
- Симон! - хрипло окликнул его Патриарх.
- Да? - полуобернулся тот.
- Кифа уже здесь. Поторопись… и да поможет тебе Бог!