Третьего декабря 1564 года он вместе семьей выехал наконец-то из Кремля, сопровождаемый многочисленной свитой и несколькими сотнями ратников. Следом за царским возком катила длинная вереница саней, на которых в числе прочих вещей лежала вся московская "святость": иконы и кресты, украшенные златом и каменьями, гремела и дребезжала на ухабах плохо уложенная золотая и серебряная посуда. Не забыл Иоанн и про казну, повелев взять ее полностью. Все сопровождающие его - ближние бояре, дворяне и приказные люди - ехали тоже с семьями.
Тревога охватила всю Москву. Куда поехал? Зачем? Почему взял все с собой? Ответить не мог никто, даже ближние. Да что они, когда и сам царь на вопрос: "Камо грядеши?" - не сумел бы сказать ничего вразумительного, потому что не знал.
Поначалу ему показалось безопаснее всего скрыться в сельце Коломенском, и царский поезд направился на юг от столицы. Там Иоанн пробыл всего неделю, но потом, сведав краем уха, что здесь бывал и его двойник, а стало быть, местечко столь же небезопасное, как и кремлевские палаты, повелел сызнова собираться в дорогу.
Выехали не сразу. Наступившая оттепель, а вместе с нею и дожди превратили дороги в кисель. Пришлось выжидать, но недолго - от силы неделю. Однако нет худа без добра. Зато теперь Иоанн знал, уверен был, что в Москву заезжать нельзя. Обогнув столицу проселочными дорогами, он перебрался в село Тайнинское на Яузе, но и там не нашел покоя душе, а потому провел в нем всего несколько дней.
Не зная, что придумать и где сыскать безопасное убежище, он отправился помолиться в Троицкую лавру - авось господь подскажет нужное. Молился истово. Стоя на коленях перед ракой святого Сергия Радонежского, он с такой силой ударялся лбом о крепкие каменные плиты пола, что к вечеру недовольно морщился от боли, осторожно щупая руками здоровенную шишку.
Зато теперь он точно знал, куда надо ехать - в Александрову слободу. Голос ему не грянул - осторожненько шепнул. Шел он откуда-то со спины, но когда Иоанн оглянулся, то никого не увидел. Донесся только звук прошлепавших где-то в отдалении шагов. Чьих? Понятно чьих: - чудотворца Сергия. Кто же еще мог подсказать такое, смилостивившись над божьим помазанником. Опять-таки и осторожные расспросы подтвердили истинность совета - не бывал в тех местах его двойник.
Пока ехали на очередное место, Иоанн, сидя в возке, задумчиво разглядывал спящих царевичей - десятилетнего Ванятку и семилетнего Федьку. Про них он уже давно, считай, чуть ли не в первый день после прочтения грамотки, зарекся, что выкинет из головы все черные мысли и не прикоснется ни к старшему, ни к младшему даже пальцем, не говоря уж о посохе. Ведь именно из-за них, из-за своих кровинушек, которых Иоанн иначе как отродьем в душе не величал, и встрепенулся проклятый Подменыш, невесть какими путями сведав, что мальцы тяжко хворают.
А как им не болеть, когда, помимо посоха - особенно доставалось Ваньке, сыскал Малюта для государя бабку-лекарку, которая в обмен на свою жизнь дала десяток сушеных корешков. Каждый надлежало вываривать, а потом настаивать и давать пить не чаще одного раза в две недели. Тогда все пройдет незаметно, и человек будет понемногу хворать, и чем дальше, тем сильнее.
- А сразу опосля того, яко закончится настой из десятого корешка, он глазоньки-то свои и закроет, - вдохновенно вещала старуха, то и дело испуганно скашивая глаза на нехитрый железный скарб, беспорядочно валявшийся в углу пыточной, да на равнодушно ожидавшую очередного "гостя" пустующую дыбу.
- А коли… здоровьишко хлипкое, ну… ровно как у ребятенка? - осведомился Иоанн.
- Все едино, - ответила бабка. - Вот ежели и впрямь дети, ну, тогда судя по летам. Коль десяти нету, то ему и семи корешков хватит. Ежели поболе, то тут восемь али девять, а то и яко взрослому - весь десяток.
- Славно, - одобрил Иоанн. - На-ка, прими из царевых рук чару, да вот тебе пять рублевиков - за корешки, да за молчание. И помни. - Он строго погрозил пальцем, выкладывая на грубую столешницу пять увесистых серебряных монет.
- Нешто, глупая, - обиженно заметила старуха. - Чай, хошь и старая, а из ума не выжила. - И с наслаждением приложилась к чаре.
- Как мед? - добродушно спросил царь.
- Хорош, - оценила бабка, подслеповато моргая осоловевшими глазами. - Если б еще не пригарчивал самую малость, - позволила она себе легкую критику.
- То да, - сокрушенно вздохнул Иоанн. - Уж больно отрава горька - никак забить не получается.
- Отрава? - ошалело переспросила бабка и икнула.
- Ну да, - подтвердил царь, вставая и усаживая на место порывавшуюся вскочить старуху. - Да ты сиди, сиди. Небось тяжко по ступеням наверх подыматься? Чай, лета у тебя немалые. Так тебе мои людишки подсобят, - и добавил, глядя на уже свалившуюся к его ногам и корчившуюся в агонии жертву: - Живо выволокут.
Старая ведьма не обманула. Оба мальца занемогли уже после второго из корешков. Пока слегка, затем посильнее. Однако скормить им он успел только пять и сейчас, задумчиво разглядывая их, гадал - хорошо это или плохо. С одной стороны, плохо, потому что семя Подменыша продолжало жить, одним своим видом отравляя ему существование, но с другой… Ведь теперь выходило, что если бы они сдохли, то тут его двойник, затаившийся где-то яко гадюка, уже не церемонился бы. Смерть детей он бы навряд ли простил и уже не стал бы упреждать, а самолично явился поквитаться. Это ведь счастье, что ему еще неведомо, кто подсобил его Анастасии отправиться на тот свет, иначе…
Но тут же возникал вопрос: "А что ему, истинному Иоанну, делать с этими поганцами?" Пусть живут и здравствуют? Э-э-э, нет. Так не пойдет. Тогда что? И тут его осенило. Хитро улыбнувшись, он мысленно обратился к своему невидимому врагу: "Ты просил, чтоб я их тела не трогал? Пусть так. Что есть тело? Оболочка. Зато про их души ты забыл помянуть, а зря. Их-то я и попорчу. А что до царствования касаемо, то все едино - на троне им не бывать!" С тем он и успокоился, но страх все равно то и дело возвращался, и не помогали могучие заставы, выставленные со всех сторон, ведущих к слободе.
Спустя время его осенило, что опасен чуть ли не каждый, кого он привез с собой. Пришлось выгнать обратно в столицу почти всех воевод, дворян и приказных, оставив лишь тех, кого набрал после того, как вернулся на трон - Алешку Басманова с пригожим сынком Федором, князя Афоньку Вяземского, Ваську Грязного, Малюту и прочих. Вернувшись в Москву, оружничий боярин Салтыков, боярин Чеботов и прочие лишь прибавили тревоги, потому что в ответ на все расспросы лишь недоуменно разводили руками.
Иоанн же, обессилев в борьбе со своим страхом - всюду мерещились враги и спасения от них не виделось, - решил, что единственное спасение убедить их отказаться от своих страшных помыслов - добровольное отречение. К тому же боязнь эта была изрядно подкреплена новым загадочным недугом. Все его тело покрылось какими-то непонятными гнойничками и чирьями, а значит, вывод напрашивался один - тайные доброхоты Подменыша добрались до него где-то здесь и действуют вовсю, травя его каким-то медленнодействующим ядом. "Жить! Жить! Жить!" - настойчиво стучало в висках, когда он диктовал, расхаживая по сырой палате - до его приезда терем вовсе не протапливали, вот и не просох еще, - свою духовную.
- А что по множеству беззаконий моих, божию гневу распростершуся, - глухо и скорбно говорил он лихорадочно строчившему вослед за его словами дьяку, - изгнан есмь от бояр, самовольства их ради, от своего достояния, - не преминул он зашифровать свой упрек за дюжину лет пребывания в избушке, - и скитаюся по странам…
Он тоскливо вздохнул, на что дьяк и вовсе всхлипнул - уж больно оно жалостливо прозвучало, хотя и непонятно про кого. Затем уныло добавил:
- А може, бог когда не оставит.
Но и тут царь поступал с тайной мыслью хоть чем-то насолить Подменышу. Обычно великие князья, завещая своему старшенькому страну, давали прочим сынам в удел немного - в обрез на достойное проживание, но не более, чтобы после не возникло свары. Иоанн же, в отношении младшего, Федора, не поскупился, отмерив ему столько, что хватило бы на целое королевство, а то и два. Да и с городами он был щедр. Ярославль, Суздаль, Кострома и многие другие - тут при желании на такую свару могло хватить, чтоб вся Русь кровушкой залилась. Да пес с ней, с Русью-то, главное, чтобы они оба в этой сваре издохли.
Однако, чтоб Подменыш ничего не заподозрил, и завещание он включил и подробное наставление о том, чтоб жили дружно, чтоб Федор был во всем заодно с братом, а Ивану наказывал не искать удела под Федором. Знал, случись что, и никто не станет обращать внимания на родительские слова, а потому и не скупился на увещевания к любви и миру.
Правда, и тут не удержался. Чтобы поводов для грядущей свары было побольше, а сама она возникла пораньше, он советовал, до тех пор пока Иван не утвердится на государстве, раздела не учинять.
- И люди бы у вас заодин служили, и земля бы заодин, и казна бы у вас заодин была ино то вам прибыльнее, - диктовал он, усмехаясь в душе.
Еще бы не злорадствовать. Коль две бабы у одной печи и то горшки не всегда мирно делят, то тут уж и вовсе. Непременно друг на дружку пойдут.