– Масло – не нужно, – сказал тихо Глем. – Уже не поможет. Веди кузнеца. Пусть сверлит шкаф…
Вениамин распорядился, и кузнец, достав клешню и сверло, взялся за массивную железную дверцу. Через полчаса он вырезал в металле окно, через которое перепили язычок запора. Приоткрыл дверцу, – ровно настолько, чтобы показать, что замок срезан, собрал инструменты и, кланяясь, удалился.
– Забирай золото и беги, – не сказал, а слабо прохрипел Глем. – Отыщи среди людей схожих с тобой – людей с честным сердцем. Снаряди новый корабль. Доберись до Эрмшира, произнеси там моё имя. Что делать дальше – тебе скажут твои ум и совесть. Прощай.
И Глем умер.
Паломники
То, что он умер, стало понятно тотчас: воздух в его груди клокотнул, грудь замерла, и вдруг всё его огромное, долговязое тело обрушилось на пол.
Воздух был напоен предвестием роковых событий. Вениамин чувствовал, что действовать нужно отчаянно быстро. Он подозвал к себе нескольких "родственников" и сказал:
– Старик умер. Отнесите его во внутренний дворик трибунала, соорудите большой костёр – возьмите любую мебель трибунала – столы, лавки – и сожгите его тело как можно скорее.
Он не понимал, зачем сжечь, а не похоронить – но чувствовал необъяснимую, истовую уверенность, что так нужно.
Когда тело старика унесли, Вениамин открыл дверцу шкафа.
– Ох-ох! – простонал он, увидав содержимое железного ящика. – Сколько же нужно было уничтожить людей!
Он наклонился, вытащил плетёный короб с ремнями, вывалил из него съестные припасы и принялся перекладывать в опустевший короб монеты. "Снаряди корабль…"
Насыпав короб до половины, он приподнял его и, оценив тяжесть, опустил крышку. Снова позвал к себе полумёртвого, с серым лицом Гуфия. Распорядился:
– Немедленно принеси сюда два небольших сундука. Принеси печать из кабинета Вадара. И давай всех заключённых и их протоколы.
Гуфий уковылял. Вениамин всмотрелся в подобие карты, оставленной ему стариком, несколько раз, закрывая глаза, повторил короткие несложные цифры. Ничего эти цифры ему не говорили, но он знал, что опытный капитан без труда найдёт в океане обозначенное ими место. Убедившись, что цифры цепко схвачены его памятью, Вениамин сжёг лист, запалив его край от свечи.
Принесли протоколы и инквизиторскую печать. Вениамин начал подзывать к себе узников и торопливо спрашивать имя и светское состояние. Всё это он записывал на чистом листе, ставил печать, и вручал узнику, – но это были не оправдательные грамоты, о нет. Это были подорожные, выданные уличённым и сознавшимся в ереси еретикам, которые в виде наказания отправлялись в паломничество. Вчерашний наивный богослов, сегодня Вениамин знал, какой неисчислимый людской муравейник плетётся по дорогам католических стран, выполняя бесчеловечные распоряжения инквизиторских трибуналов. Он знал, как легко в этом муравейнике затеряться. Эти паломники, без исключения, были обобраны до нитки, и нигде ни магистратская, ни церковная стража не обращала на них внимания. Что взять с нищего? Но тем, кого Вениамин отпускал в эту ночь, он всыпал в карманы по полновесной горсти золота.
– Беги из города, – говорил аббат каждому узнику. – Если уцелела семья – забирай семью. Если нет – беги один. Пробирайся в страну, где нет инквизиции, например в Англию, или нанимайся на корабль и плыви к южным морям. Может, где-нибудь там для людей уготовлено счастье!
Он подписал уже десяток таких подорожных, когда вдруг встретил у одного из узников взгляд яркий и твёрдый. Это был человек лет тридцати, крепко скроенный. Только вот голод и отсутствие солнца оставили на нём свой нестираемый след.
– Сколько времени ты провёл в тюрьме трибунала? – спросил его Вениамин.
– Девять лет, – ответил хриплым голосом человек.
– Как зовут тебя?
– Дживи.
– За какую вину арестован?
– Без всякой вины, – твёрдо ответил узник.
– Значит, трибунал совершил преступление?
– Значит, так. Совершил.
– И девять страшных лет тебя не сломили?
– Что может сломить истинно верующего человека? – чуть наклонившись вперёд, проникновенно спросил Дживи.
– Семья уцелела?
– Если бы. Кто подаст кусок хлеба семье еретика, когда за этим следует обвинение в "потворствовании ереси"! Умерли все мои. С голоду.
– Пользуясь временной властью, – быстро заговорил Вениамин, – я отпускаю всех на свободу. Отпущу и тебя. Но спрошу перед этим: не присоединишься ли ты ко мне?
– Что делать?
– Залечивать людям раны, нанесённые инквизицией.
– А инквизиторов будем вешать?
– Только тех, кого не сумеем увезти в одну недоступную Риму тюрьму.
– Тогда – я с тобой. До смерти.
– Вот деньги. Их нужно вынести из города и на время укрыть. Нам нужно договориться, где это укромное место и как я смогу его завтра найти. И ещё – не знаешь ли ты кого-нибудь из надёжных людей, здесь, в камерах? Всё-таки девять лет…
– Есть здесь надёжные люди! – воскликнул Джови. – Трое!
– Веди их сюда.
Через несколько минут в кабинете перед аббатом стояли едва держащиеся на ногах четверо узников. Вениамин торопливо раздал им всё съестное, что было в коробе Люпуса, заставил глотнуть вина, и на всех четверых написал по паломнической грамоте.
– В пригороде есть Синий лес, – сказал Дживи. – В нём – развалины старой римской крепости. У слияния двух ручьёв. Там мы можем укрыться, и там мы тебя будем ждать.
– Отлично. Вот деньги. Забирайте и уносите. Ранним утром на рынке купите повозку, побольше еды – и ждите меня у развалин.
– Ты… – Дживи дрожащей рукой вытер пот, – доверяешь нам столько золота?
– Доверяю.
Золото разместили в два небольших сундука и узники, взявшись по двое, медленно понесли их наверх.
К утру Вениамин отпустил всех узников из винного подвала, и хотел уже перейти к камерам "старой" тюрьмы, но решил защититься от непредсказуемости судьбы ещё одним, незаметным поступком. Ссыпав в короб оставшиеся золотые деньги, он, уложил туда же "письма Глема", все деловые бумаги из шкафа Люпуса, и оставшееся пространство уплотнил его же шёлковым инквизиторским балахоном. Затем пристроил короб за плечом и, сжав в руке жезл, вышел из здания трибунала. Не оглядываясь, чуть склонившись под тяжёлою ношей, он пошёл в сторону пристани. Там он нанял фелюгу, переплыл на другой берег реки, вошёл в рощицу и, найдя приметный высокий дуб, поставил короб в ложбинку между корней и забросал его сухими ветвями и листьями.
В трибунал Вениамин вернулся к обеду, успокоенный тем, что Люпус приедет лишь к вечеру, и есть, есть ещё время, чтобы освободить оставшихся узников, – но, как только он зашёл в приёмный холл трибунала, как был вежливо арестован.
Важный пленник
Именно так. И стиснувший зубы (вздулись шишки на челюсти) Марцел стоял в наполненном людьми холле трибунала, и бледный от решимости Гуфий, и множество фигур в чёрном, и – самое странное – в своих пёстрых мундирах стражники магистрата, среди которых мелькнуло два-три лица и из охраны епископа.
Алебарды! Любые действия Вениамина были бы незамеченными никем – все, все безмолвно опустили бы взоры перед тем, что соблаговоляет себе допустить инквизитор, но вот пропажа двадцати алебард из цейхгауза… Это уже – вне епархии Ватикана. Это – собственность и имущество города. Города, а не еретиков! В точном соответствии военному артикулу служаки-стражники немедленно сообщили об изъятии оружия бургомистру, тот – епископу, и епископ осторожно испросил у работников трибунала разъяснений. И, получив вести невероятного свойства…
Тревога вскинулась в городе, словно при появлении вблизи стен чужого осадного войска. "Родственников" разоружили, заперли их до выяснения всех обстоятельств в опустевшем подвале. Подняли и переместили в здание трибунала магистратскую стражу. Опечатали взломанную дверь в кабинет Вадара. Разослали гонцов выискивать на дорогах отпущенных Вениамином узников (напрасно! – битые, мученные еретики оказались умны и проворны) и главное – разослали всех, кто был свободен от службы магистратских работников и непричастных к ночным событиям "родственников" – на поиски виновника всего этого небывалого ужаса.
И вдруг – вот он сам, уставший, в пыли, в измятом и неопрятном инквизиторском балахоне. А похищенное у магистрата имущество, неоспоримая улика, двадцать сверкающих вогнутыми отточенными рубилами алебард стоят ровным рядком, прислоненные к стене.
– Брат Вениамин! – скорбно проговорил, выступая вперёд, разжавший зубы Марцел. – Ин консилио, мы решили, что у тебя от трудностей забот и хлопот случилось временное помутнение ума. И ты сотворил то, что было недолжно…
– Разве я не имел права? – отчаянно-дерзко спросил Вениамин, и приподнял было руку – но с резким осуждением к самому себе понял, что оставил жезл там, на лесной поляне, где закапывал люпусов короб. (Осталась, правда, при нём лежащая в кармане печать трибунала, но чем она помогла бы теперь?)
– Всё что угодно, брат, – поспешно согласился Марцел. – Кроме очевидного нарушения установленных Ватиканом узаконений.
– Каких именно?
– Ты, например, отправил в наказующее паломничество еретиков, не отдав их предварительно палачу, чтобы они получили напутственные удары плетью, коих по узаконению Ватикана должно быть не менее десяти. Поэтому до прибытия Сальвадоре Вадара или специального гонца из Рима ты лишаешься возможности покидать помещения трибунала.
– То есть я арестован?
– О нет, о нет! Ведь ты назначен папской буллой… В пределах трибунала – ты совершенно свободен. Но вот покинуть его… Видишь сам – ситуация неординарна. Стало быть, и поступить мы вынуждены неординарно.