– Вениамин, дорогой друг мой! Ты не заметил. Как нет вины? Вот ведь, записано с его слов: "каюсь, каюсь, я еретик…" Ипсэ дикси. А, как указано в одной из энциклик, – ты просто пока не нашёл этого в архивах, – "Оптимус тэстис конфитэнс рэус.
– Любой разумный человек должен верить иному: Этиам иннокентис кодит мэнтири долор!! – Закричал аббат, бросая лист с протоколом допроса перед Иеронимом. – Любому разумному человеку понятно, что этот обвиняемый должен был быть оправдан!!
– Всё говорит о том, что ты не успел войти в курс дела, – мягко укорил товарища Иероним. – Иди назад в архив и отыщи параграф, который гласит: Юдэкс дамнатур кум нокенс абсольвитур.
– И после этого ты способен верить, что инквизиция занимается делом Божьим?
– Но разве ты сам в это не веришь?
– Инкредулюс оди! Я, может быть, действительно невежествен в законах святой инквизиции, но мне хорошо известны законы светские! Слушай, я расскажу тебе. – Аббат порывисто прошёл к окну и обратно. – Из практики светских судов в Милане. "Обвиняющий кого-либо должен дать подписку, что в случае недоказанности обвинения он сам будет наказан и возместит обвиняемому полный ущерб. Обвиняемый имеет право нанять адвоката. Имеет право потребовать оглашения имён свидетелей и прочитать их показания. Судья под угрозой штрафа в пятьдесят ливров должен в месячный срок рассмотреть дело." Вот – по Божески. Вот – справедливо. А где защита и имена свидетелей у инквизиторов?! Всё обвинение построено на вымышленном доносе!
Иероним помолчал, перебирая брошенные перед ним листы. Подумал. Потом негромко сказал:
– Я сам многого не понимаю. Ты помнишь, сколь малое время я на этой работе. Но вот что я прочитал в инструкциях, и ты сам это можешь прочесть: "Донос – это мистический акт провидения. Поэтому цель следствия – не проверка доноса, а добыча признания у обвиняемого".
– В таком случае, я должен сказать, что инквизиторы сами являются теми бесами, с которыми так усердно воюют.
– Совсем недавно я слышал то же самое мнение, – как-то криво усмехнувшись, сообщил приятелю Иероним.
– Где? От кого? – немедленно заинтересовался аббат.
Но инквизитор не отвечал. Он задумался о чём-то, помолчал – и поднял взгляд на Солейля.
– Должен заявить, – сказал он спокойно и твёрдо, – что для твоего возмущения есть причина. Но мне неясно: ты намерен просто повозмущаться, или готов открыто вступить в полемику о методах нашей работы?
– Готов открыто вступить и вступлю.
– Тогда… Будет разумно, если ты сжато и точно изложишь свои соображения письменно. Желательно – в нескольких экземплярах. Я согласен с тобой в том, что надо кое-что изменить.
– Иероним, – сказал вдруг проникновенно аббат, – я не привык вилять и лукавить. Поэтому заявляю тебе: у меня нет намерения изменить "кое-что". Я считаю, что всю святую инквизицию нужно упразднить. А руководителей её – предать суду. Поскольку она – орудие дьявола. И виновна в убийствах и истязаниях. Посмотри на протоколы, которые я принёс тебе. Это – не недосмотр, не случайность. Это – практика.
– Напиши, – твёрдо ответил Иероним, – всё сжато и точно! Если твои слова заставили задуматься меня, – то пусть они так подействуют и на прочих.
– Да, – ответил аббат, собирая и аккуратно складывая протоколы. – Я сейчас же сяду писать. Я пошлю сообщение Папе. Извини, если задел тебя своей несдержанностью.
– Пустяки, дорогой Солейль. Я и сам теперь вижу – есть отчего возмутиться.
– А нельзя, – аббат, уже стоя в дверях, просительно обернулся, – пока не придёт ответ Папы, нельзя ли на это время перестать мучить тех, кто на сегодняшний день арестован?
– Друг. Ты сам понимаешь, что такое распоряжение может отдать только Сальвадоре Вадар. Он скоро приедет, и мы оба – обещаю тебе – оба явимся к нему с этим вопросом. А пока – извини…
Аббат, сокрушённо покачав головой, вышел.
Иероним вскочил с кресла и заметался по кабинету, бормоча сам себе:
– О, как прав был тот, кто явился рогатой тенью! Этот Солейль чрезмерно опасен. "Упразднить и предать суду"! Да, его нужно убить. Где эти проклятые посланцы Вадара с их ядом? Сколько мне ещё ждать? Ведь аббат, очевидно, медлить не будет! Что если он вдруг выступит с проповедью, и эта проповедь дойдёт до горожан, до еретиков и их родственников!! Толпа – безумна! Ведь всех работников трибунала сожгут самих, – и не сожгут даже, а разорвут на клочки по дороге к костру. Истинно – очень, очень опасен.
Он замолчал, подошёл к столу, сел и достал мелованную, для важных посланий, бумагу.
– Хорошо, что он решился писать в Ватикан. Глупец. Уж там-то знают, как затыкать опасные рты. Но, если спросят – "как ты, Иероним Люпус, допустил?"
Иероним выбрал хорошо обрезанное перо, обмакнул в чернильницу и стал крупно, красиво писать, стараясь выдержать стиль папских энциклик:
"Событие ужасное, говорить о котором отказывается язык и писать о котором не поднимается рука, осознание которого ввергает в обморок, всего лишь мысленное воспроизведение которого вызывает рвоту, конвульсии и лопанье глаз, событие подлейшее и исполненное чудовищной наглости, деяние бесовское – и хуже ещё, за пределами бесовского, проклятое, отвратительное, сверхпреступное обнаружилось у нас, в массарском инквизиторском трибунале: один из наших работников, осквернив пресвятое имя католической Церкви, опачкав, растоптав и изгадив его, заявил нам о том, что святая римская инквизиция должна быть упразднена, распущена, уничтожена, а святые отцы, руководящие ею, обязаны быть преданными суду…"
Гнев одиночки
Спустя несколько дней аббат снова появился у дверей кабинета Вадара. Но двери оказались замкнутыми. Сидящий в небольшой приёмной брат Гуфий встал из-за конторки и поклонился.
– Где же Иероним? – спросил его аббат, безуспешно подёргав запертую створку двери.
– До завтрашнего вечера – он в провинции, – почтительно ответил Гуфий. – Составляет реестр еретиков-иудеев.
– Кто этот обвиняемый и где он находится? – спросил аббат, подав Гуфию лист бумаги.
Тот взял и вслух бегло прочёл:
– "Инквизиция везде и всегда преследует только свои интересы. В мире сложилось так, что на очень маленькое число богачей приходится огромное число бедных. Но, если обратиться к тем, на ком остановила свой смертельный взгляд инквизиция, мы увидим совершенно обратное: среди обвиняемых очень мало бедняков и, напротив, огромное число людей состоятельных. Деньги – вот истинная цель трибуналов, а вовсе не борьба за Веру и Справедливость. Посмотрите, как много обвинено в колдовстве и сожжено красивых женщин – только потому, что их красотой преступно и тайно наслаждаются инквизиторы. Прошло несколько веков, и вот – во всей Европе не встретишь красивого женского лица! Заметьте: в Испании и Португалии почти нет процессов над ведьмами. Что же, там ведьмы отсутствуют? Почему? Вода там иная? Или там воздух иной? Нет. Просто там иной интерес у святой инквизиции. Там она занята преследованием богатых иудеев и мавров, пусть даже и перешедших в христианскую веру"…
Гуфий перестал читать, суетливо свернул трубкой лист и, не зная, что с ним делать, стал бегать взглядом по стенам приёмной.
– Откуда… Где ты это взял, брат Вениамин? – наконец спросил он.
– В протоколах. Кто этот обвиняемый и где он находится?
– Он… Он был до недавних пор в тайном узилище, но сейчас брат Иероним его перевёл в камеру-клетку. Это секретный узник, и все протоколы его допросов находятся у главы трибунала, а не в архиве, и про него запрещено говорить и произносить его имя.
– Мне нужно видеть его.
– Невозможно. И Сальвадоре Вадар запретил, и Иероним, уезжая, выставил возле входа в новую тюрьму круглосуточную охрану.
– Мне нужны все остальные протоколы его допросов.
– Но они… там. В кабинете. Который заперт. Вернётся Иероним – только тогда. Ключи – лишь у него и у Вадара…
– Вот как, – ответил, задумавшись, хмурый аббат. – А чьи приказания выполняют жители города?
– Того, кто несёт инквизиторский жезл.
– А где сейчас этот жезл?
– Так ведь там же, в кабинете Вадара. Который заперт…
– Это я уже слышал. Вот что, брат Гуфий. Ты помнишь, что я – официальный заместитель главы трибунала?
– О да, конечно, – склонился в низком поклоне Гуфий.
– И ты подчиняешься мне?
– Несомненно…
– Тогда слушай распоряжение. Я намерен инспектировать кандалы у заключённых и запоры на дверях камер.
– Кроме новой тюрьмы? – торопливо подсказал Гуфий.
– Кроме новой тюрьмы. Найди и приведи сюда кузнеца.
– Слушаюсь, брат Вениамин.
Гуфий торопливо ушёл, кляня себя за то, что попал меж двух огней, и так же торопливо вернулся. Вместе с ним пришёл бледный от страха кузнец.
– Вот, – отдуваясь, толкнул кузнеца Гуфий, – заместитель главы трибунала аббат Солейль.
Кузнец, громыхнув мешком с инструментами, повалился на колени и склонился, коснувшись лбом пола.
– Гуфий, – сказал аббат, – мне ещё нужен часовщик.