– Тем не менее сами убиваете сотни и тысячи верующих христиан, которые до последней минуту своей истошно кричат, что они – верующие христиане. – Мы убивает еретиков! – Вы сами знаете, что вы лжёте. Вы убиваете не еретиков, а тех, кого вы назвали еретиками. Секретари, не находя слов, возмущённо переглянулись и, спеша придать паузе естественность, склонились и застрочили перьями. – Затем, – продолжал, как ни в чём ни бывало, старик, – Слово Божие гласит – "Возлюби ближнего, как самого себя". Вы вместо любви причиняете беззащитным, беспомощным людям нечеловеческие страдания. А я за всю свою жизнь не только ни одного человека – ни одно животное не обидел. Так кто же из нас еретик? И кто из нас служит Богу? – Так значит ты утверждаешь, что мы не служим Богу? – спросил, овладевая ситуацией, Иероним. – Кому же тогда? – Дьяволу, – просто, как о самом обычном сказал старик, и слова его, отразившись от потолка, обрушились на заседателей трибунала и заставили их побледнеть. – Как мог! – крикнул один из секретарей, вскочив и опрокинув склянку с чернилами, – как мог ты сказать то, что только что сказал?! – Не просто сказал, – ответил, вздыхая, старик, – а доказал, и вполне убедительно. Иероним понял, что ни у него, ни у заседателей трибунала не найдётся честных аргументов для опровержения – разве что крик и простословные обвинения, и попытался переменить саму тему допроса. – Слова твои являются речью учёного человека, – сказал он, махнув рукой секретарю, чтобы тот сел. – Ты где-нибудь обучался? – Да. Я закончил три университета в трёх городах. По курсу философии, живописи и медицины. – Какие именно университеты? – спросил не без любопытства Иероним. – Не скажу. Вы ведь пошлёте туда своих ищеек и станете допрашивать – а значит, и пытать – ни в чём не повинных "еретиков". – Скажешь, – мстительно проговорил Иероним. – Иначе пытка сейчас будет применена к тебе самому. Сидящий перед ним костлявый, белобородый гигант усмехнулся и поднял руку. Вся она, от запястья до локтя, была покрыта какими-то белыми полосами. – Это я сам, – сказал старик, – и много лет назад, и недавно, опускал руки на раскалённое железо. Чтобы доказать господам инквизиторам, что способен не испытывать боли. – Это так, это так – вполголоса забормотал подобравшийся к Иерониму Марцел. – Неоднократно проверено. Только время зря потеряем, и подвал придётся долго проветривать: горелое мясо так воняет… – Но откуда… Такая способность… – растерянно спросил глава трибунала, – … ах да, ты же колдун. Бесы тебе помогают. – И снова ты лжёшь. Мне помогает честная, многолетняя вера в Бога. Точно так же, как она помогла бы и вам, если бы вы были верующие христиане. Но ведь это вы отдали себя бесам. Не нужно спорить со мной, я знаю всё, что вы сейчас скажете. Спорьте со своим сердцем. В каждом сердце, каким бы злодеем не сделался человек, есть искра совести. Она вам скажет, – наедине, когда не будет необходимости притворяться, – что главное дело бесов – мучить людей. Что же вы делаете в своих трибуналах, как не мучаете людей? И кто же вы, если не бесы? Иероним молчал, и немо сидели, перестав писать, секретари и разночинные работники трибунала. – И излечивать любые болезни тебе помогает вера в Бога? – спросил, не зная, о чём ещё говорить, Иероним. – Конечно, – ответил твёрдо старик. – И, заметь, ты спрашиваешь опять же от необходимости притворяться. Внутри же себя ты знаешь ответ. И ты был бы способен спасать и лечить, – если бы только был с Богом. Но ты, – признайся себе, – делаешь дьявольскую работу – и, значит, ты с дьяволом. Вот и получается, что свою жизнь ты посвятил тому, чтобы служить сатане. Иероним побледнел, скрипнул зубами. – Тебя нужно убить, – хрипло проговорил он. – Ну разумеется, – улыбнулся старик. – Убить. Вполне инквизиторский аргумент в теософском споре. Но как ты думаешь, почему меня вот уже девятнадцать лет не убивает Вадар? – Почему? – машинально поинтересовался Иероним. Но старик не отвечал. Опустив косматую голову, он грустно смотрел в пол. Длинные костлявые пальцы его теребили край ветхой хламиды. – Ах, да! – вздёрнул подбородок Иероним. – Ты же лекарь! – Нет, не поэтому, – грустно сказал старик. – Вадар давно убил бы меня, если б не знал, кем я стану, приняв венец мученика. – И кем же ты станешь? – не скрывая дрожи, спросил Иероним. – Полагаю, – задумчиво ответил старик, – что я стану Серым рыцарем. Вечным рыцарем, отыскивающим и уничтожающим таких, как вы. Моя пламенная мечта – иметь возможность спасти тех несчастных, которых вы сжигаете заживо, – не только здесь, в Массаре, а на всех подвластных католичеству землях. И, если бы я принял венец мученика, я получил бы такую силу, что, протянув руку из иного мира, сжал бы сердце Вадара (старик поднял перед собой и крепко сжал свои костлявые цепкие пальцы) и остановил бы его. Иероним вздрогнул. – Всесильный Боже! – выдохнул он, торопливо крестясь. – Глупец, о, глупец! – старик смотрел на него с нескрываемой жалостью. – Запомни: Бог не всесилен. – Слушайте!! – вновь завопил, вскочив с места, один из секретарей. – Слушайте! Что он произнёс! Вы слышите? – Не всесилен! – громко сказал, почти крикнул старик. – Вы, может быть, не заканчивали университетов. Но вы достаточно образованные люди, чтобы понимать, что всесильность – это ВСЕ-сильность! Значит, включая и силу Зла! Есть ли у Бога сила Зла? Нет! Бог – есть Свет и Любовь. Никогда в нём не было и тени сил зла. Следовательно, он не всесилен. Это вы, церковники, столетиями поддерживая миф о всесильности Бога, лишаете тысячи душ возможности обогатить себя мыслью о необходимости оказывать Богу возможную помощь! Да, помощь! Не только уничтожая Зло на Земле, – о нет, не только, это удел лишь обречённых, лишь Серых Братьев, – а просто умножая любовь, учась прощать друг друга, учась терпеть, рисуя картины, возводя прекрасные здания, сочиняя стихи, насаждая сады, воспитывая добрых детей! Он вздохнул и умолк. И звенящая тишина стояла под каменным сводом пыточного подвала, и лишь палач нарушал её тяжёлым частым сопением. – Я, например, – вдруг продолжил старик, – полжизни потратил на то, чтобы понять, что самое главное достоинство человека – в умении терпеть и прощать. И ещё полжизни – чтобы научиться этому. Кто-то за столом натужно закашлялся. Кто-то спросил неподвижно стоящего на своей кафедре Иеронима: "Это писать?" – Вы, инквизиторы, – вновь поднял голову старик, – могли бы свернуть с вашей чёрной дороги. Любой из вас, сейчас слушающих меня, может обратиться к Богу. Двери ни перед кем не закрыты. Беда в том, что слишком страшны были ваши дела на этой Земле. И гири на ваших ногах теперь неподъёмны. Как, например, вы сможете отказаться от права объявлять ведьмами красивых женщин? Ночами, в подвалах, вы преступно наслаждаетесь их красотой, а потом завязываете рты и сжигаете. И во всей Европе уже не найти по настоящему красивого и светлого женского лица. Разумеется, не вы желали этого, а извечный и истинный враг красоты. И теперь, даже если вы захотите уйти, ваш хозяин со своей службы вас не отпустит – Кто это наш хозяин? – спросил, багровея от растерянности и злости, Иероним. – Рогатый. Неужели не знаешь? – Что же это такое?! – не выдержали за столом. – Убить нельзя, пытать нельзя… Как заставить его замолчать?! – Уведи его в винный подвал! – приказал Иероним палачу, кивая на бесстрастного узника. – Проводи их, брат Гуфий! – И про себя подумал: "Посмотрим, как ты выдержишь дней десять-пятнадцать в камере, в которой можно только стоять!" Старика увели. Глава трибунала, повернув к столу своё молодое лицо, глубоко вздохнул (было видно, что к нему возвращается самообладание) и размеренно проговорил: – Не нужно заставлять его молчать. Пусть он говорит. – Но он говорит то, что мы не в силах позволить! – Мы позволим. И даже будем поощрять. – Но зачем?! – Его обвинения выглядят убийственно правильными. Его логика – безупречна. Мы день и ночь будем читать протоколы его допросов и подбирать против его аргументов – свои. И, если где-то, когда-то появится вдруг настолько же непростой еретик, мы уже будем иметь оружие против него. Он сошёл с кафедры и, ни на кого не глядя, направился в свой кабинет. – Главного не разузнал, – негромко, на ходу, говорил Иероним сам себе. – За что его так ненавидит старуха? ВИЗИТ К ВЕДЬМЕПрошёл всего один день, и воспоминания о пережитом страхе стали менее болезненными, как бы стёрлись. И наоборот – выросло и окрепло чувство мучительного, непреодолимого любопытства. Это чувство заставило Иеронима ещё раз посетить страшный подвал. Он спустился в помещение для допросов и приоткрыл дверь, чтобы позвать Гуфия и взять у него ключ. Приоткрыл – и замер, охватившись странным оцепенением. Да, инквизиторскому трибуналу было поручено увеличить сбор денег с еретиков не меньше, чем втрое. До нужных сумм дело доходило не сразу, так как еретики, особенно иудеи, упорствовали. Но любой допрос заканчивался одинаково: допрашиваемый признавался в ереси и отдавал все свои сбережения. Неудивительно, что трон палача, – его плаха, – была залита кровью. Она была похожа на багровую кочку, и маслянистая, чёрная в свете факелов кровь растекалась вокруг неё, протягивая тонкие остроконечные щупальца по межкаменным щелям. В середине этого чёрного липкого озера широкая плаха поднималась рубиново-красным камнем, и с первого взгляда было неясно, почему свет факелов окрашивает предметы столь прихотливо: кровь на полу – в чёрный, кровь на плахе – в рубиновый. Может быть потому, что время от времени, пытаясь отмыть хотя бы проход, на пол выхлёстывали ведро воды? Тяжёлый кровавый дух вызвал у Иеронима тошноту. Он с некоторым недоумением смотрел на составленные в ряд столы, за которыми невозмутимо сидели работники трибунала. Но удивляться тут было нечему: любой инквизитор, участвующий в допросах хотя бы месяц, к этому запаху привыкал, так же, как и к клейкой скользкости поблёскивающего чёрным пола.