Любой бал – праздник. Благоухающая, терпкая смесь движения, музыки, красоты и восторга. Бэнсон никогда не видел настоящего дворянского бала, но имел о нём представление, взятое из книг, картин светских художников и рассказов Генри, библиотекаря Томаса Локка. На его, пусть даже не искушённый взгляд, бал – это несколько часов предельно высокого полёта души. А вот у Дюка всё было иначе.
Ночь придавила землю тьмой – холодной и влажной. Но в доме-крепости не светилось ни одного окна. Бэнсон и Дюк стояли возле главного входа, освещаемые тусклым глазом единственного фонаря. Медленно, освещённые такими же тусклыми глазками, подкатывали экипажи. Из них выбирались одиночки и пары – и все, даже женщины, были в масках. Было странно, что Дюк встречал гостей не в жарко нагретом холле или же в зале. Нет, он почти час стоял здесь, на холоде, и первое, на что падал взгляд выбирающихся из карет, был его фиолетовый, с красной изнанкой плащ и золотая, закрывающая щёки и нос, полумаска.
"Владелец имения приветствует вас!" – зловещим голосом говорил он, и мужчины оторопело кланялись, а дамы пугались и ахали. Бэнсон весь этот час стоял рядом, – и порядком замёрз, так как на нём, кроме башмаков, тонких чулок и кожаных панталон был всего лишь такой же, как у хозяина, плащ: Змею надлежало войти к гостям полуголым, сбросив свой плащ перед дверью, ошеломляя собравшихся шрамами и ярким широким ожерельем из оскаленных человечков.
Наконец, слуги увели в конюшенный двор экипаж последнего прибывшего. Владелец имения и его телохранитель вошли к гостям.
Круглый холл был исполнен мрачной, тяжёлой торжественности. Весь круг стены был задрапирован огромными, чёрной кожи щитами. На каждом был наклеен лоскут алого бархата, искусно вырезанный в виде капли. Между щитами стояли бронзовые высокие канделябры с наполовину уже сгоревшими свечами. Подставки под свечи были выполнены в виде хищно согнутых птичьих лап. Свет качался, и казалось, что по стенам стекает настоящая кровь.
Гости, словно осы, вились вокруг небольших круглых столиков, уставленных бокалами и судками с закусками, причём внешняя поверхность и судков, и бокалов была покрыта окрашенной в красный цвет кожей. Многие были изрядно навеселе.
– Дюк!! – прокричал кто-то, и гости заоборачивались, завскидывали руки с красными кубками, и над головами прокатился приветственный рокот.
– Ой, какой страшный! – с шальной весёлостью взвизгнула одна из дам в фиолетовом платье, вытянув палец в сторону Бэнсона, и тут же, пошатываясь, метнулась к нему и добавила: – Ой, какой милый!
Мужчина в маске, очевидно, её кавалер, схватил даму, останавливая, за рукав и с треском вырвал его. Женщина, взмахнув обнажённой рукой, обернулась – и по зале прокатился щелчок звонкой пощёчины. После этого она, на ходу отрывая второй рукав, заметалась среди гостей, а её кавалер, сдвинув на лоб маску, помчался следом, взмахивая фиолетовым лоскутом, словно плетью. Внимание гостей мгновенно заняла ссорящаяся пара, и Дюк, недовольно поморщившись, выглянул за дверь и негромко проговорил:
– Пора, пора!
После этого встал опять рядом с Бэнсоном, – и вдруг сзади них стали раздаваться гулкие, сильные удары в дверь. Лица гостей повернулись теперь уже в их сторону, и кто-то спросил: "кто там стучит?"
– Это дверь заколачивают, – сложив на груди руки, сказал, блестя маской, равнодушным голосом Дюк. – Большими гвоздями.
– Но подождите! – испуганно вскрикнул кто-то, – здесь же нет другого выхода!
– Разве мы собрались здесь, чтобы выйти? – развивая интригу, воскликнул Дюк. – Нет! Мы собрались, чтобы идти дальше!
И владелец имения указал на середину залы, где в полу вдруг шевельнулась и стала опускаться плита. Кто-то из гостей с испуганным криком отпрянул, кто-то наоборот, подскочил и склонился, вглядываясь в открывшуюся глубину.
– Там ступени!
– Вот именно! – кивнул маской Дюк. – И там – начинается бал!
Разверзшийся вход в подвал был похож на могилу, и на лицах у многих гостей было смятение, – но вдруг оттуда, из дыры хлынула струнная музыка. Разгорячённая дама, оторвавшая-таки второй рукав, взмахнула, как птенец в первом полёте, руками и засеменила вниз по ступеням. Оттуда вдруг долетел её восторженный вопль. И гости, расталкивая друг друга, устремились вниз.
– Скорее! – громовым голосом прокричал Дюк, – плита сейчас закроется!
И толпа гостей превратилась в хаотический, исходящий криком поток.
– Вот так и надо водить этих обезьян, – сказал Бэнсону вполголоса Дюк, – на верёвочке любопытства. Невидимой, но весьма прочной.
Внизу, в большем по размерам, овальном зале с двумя высокими дверями в противоположных торцах, находилась эстрадка, на которой в два ряда, на стульях, сидели музыканты во фраках, с завязанными глазами. Стены были увешаны зеркалами с кроваво-красными каплями в центре каждого.
– Бал! – выкрикнул Дюк, и вначале одна, а потом всё больше пар заскользили и закачались в танцевальных фигурах.
Мелодии сменяли одна другую почти без пауз, не давая гостям передышки. Через полчаса появились откуда-то два шута – карлик и карлица. Они притащили раскрытый бочонок с вином, карлик вооружился объёмным половником, а карлица – кубком, и разгорячённые гости принялись вливать в себя это вино.
Ещё через полчаса музыка вдруг оборвалась.
– Но где же, – раздался в наступившей вдруг тишине, голос одного из гостей, – то, ради чего мы, собственно, приглашены?
– Да, да! – закричала голорукая гостья, – где этот загадочный страшный сюрприз?
– Судя по всему, – весело закричал тоже изрядно хвативший вина Дюк, – за дверью. Но только вот за какой? За одной из них – сюрприз. А за второй – заряженная пушка, которая немедленно выстрелит, как только двери раскроют.
– Дюк! – недовольно выкрикнул кто-то. – Что за шутки?
– Вот именно шутки! – отвечал, смеясь, Дюк. – И не просите у меня подсказки! Кому не терпится увидеть обещанное – открывайте дверь! Любую! На выбор!
Но гости не стали разделять его веселья. Наоборот, с испуганным ропотом они принялись растягиваться вдоль стен, уходя с линии предполагаемого выстрела.
– Любую на выбор! Любую на выбор! – заверещал вдруг тоненьким голоском карлик и метнулся к двери.
Он распахнул её – и отчаянно закричал. Все увидели тускло блеснувший в тёмном проёме пушечный ствол. Несколько дам завизжали, вторя отчаянному воплю карлика, а сам карлик, стремительно семеня короткими ножками, понёсся через весь зал – к двери напротив – и тут ухнул выстрел. Перекрывая грохот, взмыл к округлому потолку визг женщин, а карлика сшибло с ног и несколько ярдов он проехал на животе. Тут истошно завизжала карлица и метнулась к другой двери, и за ней поспешили некоторые из гостей, но дверь, распахнувшись, явила обезумевшим людям вторую пушку! Все бросились обратно к стенам, вбок, и только карлица – вдоль залы. Вторая пушка грохнула, вбросив в бальное помещение белый дым и кислый запах артиллерийского пороха. Теперь уже карлица, оборвав крик, покатилась по полу и прикатилась к неподвижно раскинувшемуся партнёру. Из-под их маленьких тел начала растекаться большая кровавая лужа.
– Дюк!! – снова заорал кто-то из гостей, – зло, отчаянно. – Что за шутки? Где наша охрана?!
А Дюк стоял, сложив на груди руки, и рядом стоял полуголый, покрытый шрамами великан, о котором те, кто были в этом заинтересованы, уже весьма многое знали. Двери закрылись. Кто-то из дам начал выть, сползая по стене на пол. И вдруг карлик поднял голову.
– Прощай, дорогая подружка! – пропищал он. – Не ту ведь я дверочку выбрал!
– И ты прощай! – отозвалась томно карлица, неожиданно оживая. – И моя дверочка – дурочка!
Кто-то из гостей начал в истерике хохотать, а карлик и карлица, обняв друг друга, целовались и кричали "прощай!", и вдруг плита, на которой они лежали, стала опускаться, и они уехали на ней вниз. Хохот был подхвачен и усилен, раздались сначала редкие, а потом бешенные аплодисменты.
– Сюрприз – там! – крикнул Дюк, указывая на чёрный проём, и снова поток гостей ринулся вниз.
Но на этот раз не зазвучали снизу ни крики восторга. Там была тишина. Дюк и Бэнсон сошли по ступеням, и навстречу им вылетел возглас:
– Вот она наконец-то! Вот она, коллекция Дюка!
Под бальной залой был широкий, длинный, теряющийся вдали коридор. И здесь горели свечи – но только вдоль одной стены. Вдоль другой, на высоких, в рост человека, железных подставках, белели человеческие черепа. Гости, – и мужчины, и дамы, двинулись, полуиспуганно-полувосторженно охая, туда, куда уходил коридор. Возле Дюка и Бэнсона как-то сама собой образовалась компания из восьми человек. На одном из них был старомодный, засаленный, с квадратными длинными фалдами фрак. "Это – Длинный Сюртук", – понял Бэнсон. Компания медленно пошла вдоль подставок.
– О, этот я знаю, – произнёс кто-то, пытаясь разорвать пошире вырезы для глаз в своей маске. – Он принадлежал одному дураку-доктору в Дании, которому достался в наследство, и у которого дюков агент выкупил его за девять крон.
– Да, – ответили ему, – а Дюка просили продать его уже за пять тысяч. Это череп сармата.
Предметом обсуждения был череп небывалой формы, высоко вытянутый вверх, словно огородный кабачок, по странной прихоти природы выросший белым среди своих зелёных собратьев.
Вспыхнул говорок, напряжённый и торопливый:
– И ты не продал?
– Как видишь.
– А сейчас?
– Это не единственный шедевр. Пожалуйте дальше, джентльмены.
– Нет, а сейчас?
– Что сейчас?
– Не продашь?
– Этот – нет.
– Но за хорошие деньги, Дюк!
– Нет. Не думаю. Вряд ли.
– "Вряд ли" – это не "нет"!
– Не цепляйся к словам.
– Или меняться?