Шубин пошевелил оранжевой бровью, хотел что-то сказать, но на полосу выруливала еще одна машина; Шубин щегольски-лихо козырнул и, прокричав в нарастающем грохоте: "Есть, разберусь - доложу!" - побежал к своей стоянке.
Стоянки второй эскадрильи располагались вдоль опушки леса в кажущемся на первый взгляд беспорядке. Огромные длиинотелые худощавые самолеты стояли, приопустив длинные руки-крылья, и их высокие кили поблескивали полированным серебром на густом фоне сине-зеленого леса. Сейчас корабли казались очень металлическими и неживыми - наверно, потому, что под ними мелькали фигурки людей, повсюду смешивались распахнутые люки, к их плоскостям и "животам" тянулись безобразные рядом с благородством аэродинамики шланги и кабели, змеились провода.
Группа летного состава быстро редела, расходились по стоянкам экипажи, расставаясь подчеркнуто сдержанно - молча, напутственно взмахивая руками. Кучеров шагал в сторонке со своим помощником, правым летчиком лейтенантом Савченко, нескладным парнем, на котором обмундирование выглядело мешковато, потому что лейтенант сутулился, как все высокие люди.
- ...И держись за управление, пока не пробьем облачность, а после пойдешь сам. Понял? И чтоб я этого пещерного афоризма: "Наше дело правое не мешать левому", чтоб я его больше не слышал! В следующий сложняк взлетать будешь сам: хватит, накатался, пора самому саночки возить... Ну а сегодня - ничего нового. Все ты знаешь, все умеешь, так что считай меня и дальше перестраховщиком и занудой... - Кучеров косо глянул на залившегося краской лейтенанта и засмеялся: - Расслабься, Коля! Всё нормально. Все на педантов учителей женам жалуются - поначалу. А так-то мы ребята что надо, не где-нибудь найденные, кое-как деланные, и сегодня тоже будем молодцами. Будем, а?
- Кучеров! - окликнул Ионычев, стоя на краю рулежки. - На минутку!
И когда Кучеров остановился со спокойным достоинством, покачивая висящим на согнутой в локте руке шлемофоном, Ионычев негромко, явно не желая, чтоб их кто-то услышал, спросил, глядя в спину удаляющемуся Савченко:
- Как он, ничего? Не заметно?
Кучеров задрал бровь и вполне искренне удивился:
- А что должно быть заметно, командир?
- Не крути, Саня. Ты тоже когда шел в первый раз туда... - Ионычев неопределенно мотнул головой. - Со мной, кстати. Вот я и спрашиваю.
Кучеров подумал и сказал:
- А хоть бы и заметно? Я б удивился, если б вовсе ничего не заметил. Все нормально, в пределах допустимого. - Он вдруг странно ухмыльнулся и сообщил: - У меня в столовой всю колбасу забрал...
- Какую колбасу? - не понял Ионычев. - При чем тут колбаса? Я тебя о чем спрашиваю - о колбасе?
- Ты понимаешь, командир, - многозначительно сказал Кучеров, - он страшно любит копченую колбасу. Даже больше, чем я.
- Вряд ли больше, но ладно...
- Больше. Он ее вместо шоколада ест. Лакомится. Понимаешь? И вот сегодня он "убрал" ужин, а потом сидел и с чайком наслаждался сухой колбаской. На-сла-ждался. Понятно?
- Нет.
- Ну как же, - вздохнул Кучеров. - Я, помню, шел на приемный экзамен в училище - так за сутки в глотку ничего не лезло.
- Ну, Кучеров! - заулыбался Ионычев. - Ну, педагог, ну, мэтр Кучеров!
- Вот и я говорю - серьезный парень, - поднял палец Кучеров. И, увидев ожидающих его в отдалении Савченко и командира огневых установок - КОУ - прапорщика Ломтадзе, крикнул: - Идите, идите к машине - я сейчас! Ну, все, командир. Я пошел, а то парень насторожится. Ему все недоверие мерещится. А вообще, не понимаю сути вопроса. Какая, в сущности, разница? Работа как работа. Лишь бы минимум не ушел, чтоб полеты не отбили, правильно Шубин тревожится. У меня со сложняком ныне плохо - нету налета.
- Не отобьют. Когда сложняк отбивали? - задумчиво пообещал Ионычев. - К сожалению...
- Почему "к сожалению"? Чем мы хуже других? Не так чтоб уж очень лучше, но и не хуже. Командир, я могу идти?
- Значит, работаем в паре? "Ни пуха" - нам обоим?
- Ага! Значит, обоим и "к черту" - тоже в паре! - Кучеров крепко встряхнул протянутую руку командира и, не выпуская ее, медленно спросил: - Значит, до завтра? Утром свидимся?
- Почему утром? - усмехнулся Ионычев. - Даже взлетать рядышком будем. Так что поаккуратнее давай...
Кучеров, не опуская глаз, кивнул, рывком повернулся и, размахивая шлемофоном, действительно побежал как мальчишка за своими.
Ионычев смотрел ему вслед и думал, что Сашка Кучеров может здорово поплатиться за свои педагогические склонности. Занимаясь постоянно с молодыми, натаскивая их, обучая и при этом убивая все свое время (впрочем, что́ ему - холостяку?), он, кажется, вовсе не думает ни о продвижении по службе, ни об академии. Хотя справедливо ли такое суждение? Разве истина: "Если хочешь научиться - учи других" - уже не истина? Как знать, не умнее ли Кучеров всех других, не дальновиднее ли тех, кто думает лишь о себе?
Увидев приближающийся КЗ - керосинозаправщик, Ионычев вскинул руку и, когда длиннющий складень-цистерна "Урал" с густым шипением затормозил, распахнул высокую дверцу:
- Прямо, солдат?
- Прямо, товарищ майор, - улыбнулся водитель в выгоревшей, застиранной гимнастерке.
- Ну и мне прямо...
И когда "Урал" остановился напротив самолета Ионычева, майор увидел, что его экипаж привычно-торопливо строится для встречи своего командира под темно поблескивающим фонарем штурманской кабины Ту-16, и, идя к своему самолету, он все забыл и ощущал лишь готовность к хорошей, доброй работе, радость от того, что работа эта наступает, счастье встречи - с тем, что составляет всю его жизнь...
Десять минут назад поднялась последняя пара полка из расписанных в полет экипажей. Паре Ионычев - Кучеров запуска двигателей отчего-то пока не давали.
Кучеров сидел, откинувшись в кресле, и спокойно ждал, всем своим видом подчеркивая, что все нормально, все идет правильно, как и должно идти, и даже не давал себе труда как-то успокоить своего помощника - правого летчика Николая Савченко.
На аэродром накатывала тишина, особенно ощутимая после рева и грохота. Растаял в небе гул улетевших кораблей. На высушенной было полосе вновь заблестела влага.
В открытые форточки кабины вливался влажный прохладный воздух, пахло травой и дождем, доносились голоса ребят из наземного экипажа. Фигурки двигающихся в рано наступающих сумерках людей изгибались, ломались и множились, дробясь в каплях влаги на стеклах. Синел мокро рядом лес. Негромко пофыркивая, по рулежке проехала АПА - автомашина аэродромного питания - и, осторожно-вкрадчиво посвечивая уже включенными фарами, свернула к стоянке Кучерова. И хотя ЗИЛ остановился в сторонке и мотор его затих, выключенный, это было уже хорошо. Ведь АПА - это запуск.
Ту-16, "штатный" самолет-ракетоносец морской авиации, стоял под самым лесом, крепко уперев в бетонные плиты овальной площадки длинные суставчатые ноги, обутые в толстые пневматики. Матово-белый, скорее, даже серый своей противоожоговой окраской, он на первый взгляд не выглядел боевым кораблем - хотя бы из-за явного сходства с широкоизвестным старичком-работягой Ту-104. Но из его крыльев, будто заломленных назад напором скорости, рвалось вперед вверх узкое мускулистое тело бойца, увенчанное вытянутым обтекателем штурманской кабины, и, словно в едином стилевом рисунке, над черными стволами КОУ взметнулось ввысь высокое отточенное перо-нож киля, на котором светилась живая алая звезда. Пушечные стволы - вот что бросалось в глаза. Целая батарея скорострельных автоматических пушек, глядящих во все стороны и управляемых хоть вручную, хоть с помощью электроники, превращала корабль в настоящую летающую крепость; ракеты, бомбы, торпеды, которыми к тому же можно было нанести удар в любых условиях видимости и вообще без нее, делали самолет грозным оружием, а насыщенность самым различным радиоэлектронным оборудованием в сочетании с дальностью полета на многие и многие тысячи километров на огромных высотах с почти звуковой скоростью позволяла отыскивать и уничтожать цели - от стратегических до самых малых, точечных! - в любой точке полушария, на любой глубине океана. Мощности двух могучих никулинских двигателей, в которые было впряжено почти по десятку тысяч послушных руке пилота коней, хватило б на то, чтобы осветить целый город со всеми его улицами, площадями, кинотеатрами, стиральными машинами, магазинами, утюгами и бог знает чем еще, что есть в современном городе, - если б кому-нибудь пришла в голову мысль заменить этим самолетом городскую электростанцию. Впрочем, самолет смог бы снабдить город и необходимым количеством электросетей - тысячи метров проводки, сотни реле, электромоторов, сервоприводов, лабиринты кабелей скрывались под его обшивкой.
И вот он стоял, спокойный и уверенный, ожидая приказа; и из его кабин, из-под колпаков блистеров чуть заметно струился слабый розоватый полусвет (нынче психологи утверждают, что именно красный, но никак не зеленый цвет действует успокаивающе, поднимая при этом работоспособность); экипаж был свеж и бодр, умел и спокоен. Оборудование проверено и готово к работе. Топливные кессоны залиты под горловины; в боевых отсеках во тьме и тишине покоились увесистые контейнеры боекомплекта; в снарядных ящиках дремали острорылые, с чуть срезанными головками пушечные снаряды.
Александр Кучеров, двадцатисемилетний повелитель этого средоточия мощи и грозной силы, вкусно потянулся, закряхтел и, чему-то улыбаясь, осторожно негромко спросил:
- Слушай, Николай, давно хотел спросить: почему ты у нас?
Савченко помолчал и тихо уточнил:
- В каком смысле?